Слова

— Долгая дорога и однообразные пейзажи способствуют любопытству. Так что случилось?  — До этой минуты — ничего, вот теперь тебе наконец-то надоели пейзажи. Это настораживает.  — Меня настораживает другое.  — Это что-то до омерзения политическое? Тогда настороженность — слишком громкое слово.  — Громкое или нет, это всего лишь слово, однако ты не ответил.  — Леворукий и все кошки его, да что могло случиться? Я вообще молчал! А-а… Коварство власть имущих не имеет границ… Тогда встречный вопрос, да не воздастся же мне за него — что случилось, чтобы тебя моё молчание не устроило? Ранее я наивно полагал, что благоговейно поддерживаемая загадочная тишина — естественная среда обитания для соберан…  — Это уже на что-то похоже.  — На непозволительную дерзость?  — Для дерзости слишком тоскливо, тем более, дерзишь ты изящнее. Сия благодать в виде короткого монолога излучает, самое большее, раздражение бытием. Или мной, что более приземлённо… Бытие или я?  — Ни то, ни другое, но ты несколько ближе. Так мне дозволено потонуть в своей неизящной тоске и далее?  — Не дозволено.  — Ни капли сочувствия! Даже пострадать нельзя…  — Офицер, которого я знаю, исстрадался бы в письмах или ронделях, и это никак не заставило бы отняться язык.  — Прошу прощения, что выбыл из образа, если дело в этом!  — В чём — не знаю. Ты бы не начал кусаться без причины.  — Мне вообще кусаться не полагается, как и иметь на то причины. Это выходит за рамки амплуа бессмертного шута. Оно вообще очень удобное, хочешь — развлекайся, хочешь — вправляй мозги свихнувшимся королям, хочешь — в пекло лезь; не думаю, что пожелал бы себе родиться в другой коже. А вот потом — бац! — и становится страшно вести себя иначе, это не то чтобы неправильно…  — Невозможно?  — Постой, я ищу слово, за которое ты меня не разжалуешь… Противоестественно. Я же не дурак и прекрасно вижу, что на фоне всего прочего моя тоска не просто смешная, глупая даже. Если пойти другим путём и наплевать на фон — что ж, это избавляет от необходимости оглядываться на других, но и сидеть в углу и жалеть себя несчастного я, увы, с недавних пор считаю несолидным. Или всё-таки с давних?  — С кем поведёшься…  — Что?  — Ничего, дурное влияние власть имущих. Продолжай.  — Зачем? Я всё уже. Погрызёт ещё и отпустит, это же не… проклятие какое-нибудь. Я не настолько ума лишился, чтобы тебе жаловаться, или кому угодно. Для человека, с которым чаще всего связываются из-за лёгкого характера или денег, это по меньшей мере наивно. Подобные отношения ни к чему не обязывают…  — Кажется, я в кои-то веки близок к тому, чтобы обидеться. Или хотя бы сбросить тебя с коня.  — Это настолько непривычно, что я, пожалуй, досмотрю до конца, чем бы мне это ни грозило!  — А тебе придётся, в одну сторону едем. Мне всё же интересно, за какие грехи ты приравнял меня к этой абстрактной публике. Если бы я нуждался исключительно в твоих неуместных шуточках, я бы, следуя логике, не просил о тишине. Что до денег, в нашем случае это и вовсе смешно.  — Но всё равно…  — Всё равно — что? Да… Уметь говорить не значит уметь договориться. Что тебе нужно, дать подзатыльник или сочувственно промолчать?  — А у меня есть выбор?  — У тебя — есть.  — Ох, ну… после такого…  — Брудершафт уже был, хотя он-то нам и нужен.  — В первый и последний раз не советую меня спаивать! Этот грешный язык развяжется окончательно, а я не знаю, что он может сказать.  — Вот и узнаем. Или ты мне не доверяешь?  — Твои провокационные вопросы сегодня в ударе. Мне нечего доверить, кроме своей дружбы, исходя из того, что она что-то значит.  — Дело пошло на лад… Напрашиваешься на комплименты. Значит, всё-таки надо было жалеть.  — А ты умеешь?  — Умел когда-то. Признаться, зрелище грустного тебя в самом деле нарушает привычную картину мира, но не настолько, чтобы изменять своим мерзким привычкам. Как тебе эта таверна?  — Ты не проехал мимо неё, я считаю, это высшая форма сочувствия. Ничто человеческое соберанам не чуждо…  — Ещё как чуждо. Я всё-таки планирую бесчеловечно тебя спаивать. Поворачивай…  — Между прочим… Ты опять за своё! Я говорю — не чуждо, ты говоришь — чуждо. Это как с моими печалями, только наоборот.  — Ну а я о чём? С кем поведёшься… Подумай и скажи себе честно, обзавёлся бы ты привычкой скрывать свои чувства, если бы не провёл определённое количество времени со мной. Это не хорошо и не плохо, это просто есть; в обществе сложилось мнение, что маски носят только неисправимые мерзавцы и лжецы, но это не так. Нам трудно изменить абсолютно любое лицо.  — И это мне говорит гений неожиданности.  — Гений неожиданности — такая же маска, одна из многих. Попробуй всё время удивлять, а потом взять — и не удивить. Кричать в спину будут очень долго.  — Но сегодня ты меня удивляешь… и…  — И? Подготовьте две спальни, спасибо… Так что ты там решил?  — Ничего! Я ещё не пил, а уже расчувствовался. С тобой и пьянеть не надо!  — Сочту за комплимент, но пьянеть всё-таки надо. Иногда. И, возвращаясь к началу… бесконечных жалоб на мироздание я действительно не терплю, но раз уж что-то не так, лучше разобраться с этим сразу. Если тебе так проще, считай, что это был холодный расчёт.  — О, наконец-то… Твоё здоровье. Не знаю, как мне проще, мне редко когда бывает трудно. Помню, как-то раз моя дражайшая маменька… Ты будешь слушать? Если нет, я сокращу подробности, потому что ту семейную ссору я запомнил в мельчайших деталях.  — Если ты этого не ждал, значит, буду — надо же соответствовать.  — Ну, я предупредил! Значит, маменька…