Hamamelis

Крыши домов дрожат под тяжестью дней

Небесный пастух пасёт облака

Город стреляет в ночь дробью огней

Но ночь сильней, её власть велика.

(Спокойная Ночь - Кино).

Уснуть оказалось непростой задачей, хотя сон и был чертовски необходим. Чтобы набраться сил и прийти в себя — нужно дать мозгу отдохнуть. Оливия чувствовала себя уставшей, голова, словно окутанная плотной дымкой тумана, соображала туго. Ночь ускользала крупица за крупицей, минута за минутой. Ни одной таблетки снотворного, как на зло, в рюкзаке не нашлось. Едва слышный с высокого этажа шум ночного города наоборот должен был успокаивать, по крайней мере, так всегда было. Но сейчас — нет. Слишком многие вещи, которые казались разумеющимися сами по себе, в последнее время рушились, менялись. Это напрягало. Оставаться ночевать у Аро явно было не самой лучшей идей. На что Оливия рассчитывала? Будто в состоянии стресса, в номере с едва знакомым мужчиной, вообще возможно расслабиться и уснуть. Ужасно-неудобный матрас, слишком мягкий и такая же подушка, только делали хуже. Скинув с себя одеяло на пол, Оливия вздохнула и перевернулась на другой бок. Тёмные облака за окном то и дело подсвечивалось искусственными лучами с ближайших дискотек и вечеринок. Если сравнивать с Форксом, где световое загрязнение гораздо меньше, небо в Лос-Анджелесе и вовсе не сверкает. Звёзды видно, но это совсем не то. Здесь они будто ещё дальше, недостижимые, загадочные, оттого нереальные. «Похожи на Аро, — тихо подсказало уставшее сознание, — как и весь космос». Все дети однажды задаются вопросом, откуда появились люди, что было до них, кто первый полетел в космос, что такое вселенная. Оливия помнила, как на уроке в начальной школе учительница сказала: «У всего есть конец. У парты, за которой вы сидите, у домов на улице, каждый отрезок где-то начинается и кончается. Даже жизнь не вечна. В то время как космос — абсолютно бесконечен. Но наше сознание не в состоянии этого принять». В её откровении было много непонятных для маленького ребёнка слов. Может быть, она как раз на это и рассчитывала? Что никто из учеников не станет забивать этим голову? Но, в любом случае, после этого Оливия много времени провела, рассматривая картинки энциклопедии, к чему подключилась и мама. Они вечерами болтали о звёздах, какие видно невооружённым глазом, а для каких нужен телескоп. Затем мама погрузилась в работу, и на дочь зачастую не хватало времени. И постепенно тема бескрайних просторов вселенной перестала быть для Оливии такой интересной. С дедушкой они тоже, конечно, иногда говорили о планетах и галактиках, но меньше. И не так долго, ведь вскоре он умер. Вся семья тогда начала разваливаться. Он будто был стержнем их общего маленького мира. По крайней мере, одно время он солнцем освещал жизнь своей маленькой внучки. Оливия крутилась вокруг него, как Земля. И когда оно погасло, стало ужасно холодно. Память с трудом вспоминала то время, когда он серьёзно заболел, а маленькая Лив пыталась хоть как-то помочь — рисовала яркие картинки, вешала их на скотч в его комнате. Приходила в выходные и после школы, навещала в больнице. Но дедушке не становилось лучше. Рак и депрессия плотно сковали его сердце и душу. Врачи говорили, он совсем не хотел выздоравливать, не соглашался на лечение, понимая, что оно будет бессмысленной тратой денег. Оливия много плакала. Поэтому в последние пару недель до его смерти, не приходила. Она старалась не винить себя в этом. В школе только-только начали появляться хорошие друзья, и девочки звали её в торговый центр и в кино, и просто погулять — как тут откажешь, когда тебе всего одиннадцать лет? В предсмертной записке дедушка написал: «Наверное, нельзя помочь тому, кто этого не хочет». Оливия запомнила и эту фразу. И теперь, спустя годы после самоубийства дедушки, убеждалась уже на практике, насколько настрой важен в лечении. Конечно, навряд ли, если ты болен раком, одна лишь вера в лучшее тебе поможет — но совместно с терапией она явно не станет лишней. Последние события всколыхнули воспоминания. Боль вновь стала реальной, осязаемой, сжимала сердце и жгла глаза слезами. Руки похолодели. Оливия приложила их к шее, согревая. О чём думала та девочка, которая разбилась у неё на глазах? Что заставило её перейти черту, упасть в пропасть? Где она сейчас? В Аду? За то, что устала? За то, что хотела спокойствия? А если её нет? Совсем — Оливия сделала судорожный, рваный вдох — нигде нет. Для неё существовал Рай, существовал Ад. На вопрос «есть ли жизнь после смерти», она бы уверенно ответила «есть». Потому что иначе это всё не имеет совершенно никого смысла. Черт возьми, в последний раз Льюис размышляла на эту тему, будучи совсем маленькой, будучи ребёнком, потерявшим близкого человека. Мама тогда сказала: «Он в лучшем мире». Оливия поверила. Она не знала, что это за мир, но уяснила для себя, что за чертой есть нечто хорошее. История никогда не заканчивается, когда высвечивается надпись «Конец». Она продолжается, просто зритель её не видит, так ведь? А если нет? У всего есть конец. Звёзды горят — и гаснут. «Хватит, — подумала девушка, ударив по кровати кулаком, — хватит, хватит, я сейчас с ума сойду». Льюис поняла, что почти не чувствует собственных движений. Они стёрлись, превратившись в расплывчатые пятна. Мир вращался вокруг слишком быстро, а время тянулось медленно. Странное чувство не проходило, становилось лишь сильнее с каждой секундой. Страх набирал обороты. Хотелось сесть и свернуться в комок, сжаться настолько, насколько было возможно. Зажмуриться. Перестать дышать. Оливия могла поклясться, что почти не помнила, как поднялась с дивана и нашла в другой комнате Аро. Плевать, что он сделал. Он ей нужен. Сейчас — особенно сильно. Рядом нет никого другого, кто мог бы ей помочь. Нельзя звонить Карлайлу, не надо втягивать его в свои проблемы. Она расскажет всё потом, позже. — Мне страшно, — призналась Оливия, — мне очень, чёрт возьми, страшно, — она поняла, насколько сильно сжимала пальцы, только когда подняла руку к лицу, чтобы стереть слёзы, и почувствовала, как защипало от солёных капель маленькие ранки. — И что ты надеешься от меня получить? — спросил он в ответ, как-то через чур отстранённо реагируя на слезы другого человека. Оливия помнтла, как хорошо и умиротворённо ощущались чужие объятья на твёрдой скамейке, и прошептала едва слышно, быстро, одним словом: — Ляжешь со мной?

***

Мягкие, медленные поглаживания касались головы. Пальцы перебирали её волосы, прядь за прядью, отпускали, затем слабо вплетались снова. Хотелось растянуть этот момент на долгие-долгие часы и дни, раствориться в тишине ночи, попасть во временную петлю и навсегда остаться здесь. Глаза сами собой закрывались, дыхание становилось размеренным, глубоким. Теперь, наоборот, не уснуть стало проблемой. — Почему ты не отвечаешь на мои вопросы? — сонно пролепетала Лив, взяла его свободную руку в свою. — Мне нравится наблюдать за тем, как ты сама ищешь ответы, — произнёс Аро. — Нравится наблюдать, как я страдаю? Он тихо выдохнул, коснувшись дыханием виска: — Нет, Оливия. Как получалось странно, стоило причине тревоги оказаться настолько рядом — и почти тут же пришло спокойствие. До жути неправильная реакция, совершенно… можно вполне сказать, неадекватная. Нормальным было бы держать дистанцию, не подпускать близко, не засыпать в объятьях Аро уже во второй раз. — Твоя проницательность и смышлёность привела к тому, что мы имеем сейчас. Оливия заставила себя открыть глаза, но затем пошла сама с собой на сделку и решила просто слушать Аро с закрытыми. Внимательно слушать, ведь это важно. — Возможно, — продолжил он, всё ещё поглаживая её волосы, — когда ты вновь научишься воспринимать мои слова и поступки не только через призму страха, мы поговорим. Пока я просто не вижу в открытом диалоге смысла, и предпочту понаблюдать за тем, как ты сама ищешь ответы. — Такое у тебя, — вздохнула, неосознанно прижалась сильнее, — условие? Слушать тоже становилось сложно. Все окружающие звуки постепенно уходили, терялись один за другим, появлялись, гасли. Рука, крепко сжимающая его ладонь, постепенно ослабевала. Осознав это, Оливия вдруг вздрогнула, распахнула глаза, схватилась ещё сильнее, словно боясь вдруг потерять, и вновь почувствовала, как веки становятся тяжелыми. — И вечер вдвоём, — шёпотом прошлось где-то рядом с ухом, — совместный ужин, свидание. На этот раз лучше предыдущего. Едва понимая слова Аро, Оливия неопределённо махнула головой и затем тихо промычала: «да».