Hamamelis

Мистер Льюис вертелся у плиты, периодически заглядывая в книгу рецептов и выгоняя из кухни пару любопытных глаз. Дома пахло запечённым хлебом, индейкой в соевом соусе и свежесваренным кофе — непомерной роскошью для бедного студента. Оливия совсем забыла, какого это, когда о тебе заботится, когда не нужно ломать голову над ужином, когда дома по умолчанию чисто, а счета оплачиваются сами по себе — Девочки, я же вам сказал, — мистер Льюс угрожающе помахал кухонной лопаткой, — хватит кусочничать. Сейчас тут все доготовится, мама притопает, и сядем вместе спааакойненько. — А вот Оливия между прочим есть хочет, — с потрохами сдала Эмма, прыгая на месте. Её хвостики болтались при каждом слове, — она в самолёте только сок выпила. — Ради Бога, ни слова маме, — шикнула Оливия, а затем поспешила ретироваться в гостиную. Папа редко её ругал, точнее сказать, не ругал в принципе. Ни за разбитые диски, ни за пролитую на чистую рубашку газировку, ни за разбитое в католической школе окно, ни за плохие оценки. Он повышал голос только тогда, когда дело касалось здоровья. — Лив, у тебя же гастрит хронический, — устало крикнул мистер Льюис, а затем, видимо, обратился к Эмме, — нет, ну ты видела? Знает ведь, что я не оставлю индейку одну, вот и ушла в другую комнату. Оливия с улыбкой упала на диван, прижимая плюшевого зайца, и рассмеялась. Весь оставшийся вечер до приезда мамы прошёл быстро. Папа достал с чердака диски с рождественскими фильмами, но младшей дочурке достаточно было только выкатить нижнюю губу, чуть вскинуть брови и умоляюще глянуть на мистера Льюса. И вот, пожалуйста, телевизор показывает её любимые мультики. Оливия удивлялась тому, насколько умело сестра манипулирует отцом. Если раньше это невыносимо злило, то сейчас наоборот умиляло. Хотелось самой пойти и скупить в магазине все диски с «Винкс», лишь бы увидеть, как Эмма прыгает до потолка от радости. И как это называется? Материнский инстинкт? Оливия тряхнула головой, отгоняя мысли о детях, и решила написать Карлайлу. Просто сказать спасибо. Всё-таки он заставил её отвлечься от ординатуры и навестить семью. А так, кто знает, насколько бы затянулась вынужденная, как казалось, разлука. «Не стоит меня благодарить, — ответил Карлайл через пять минут, — если бы ты сама не захотела, никто бы не смог заставить тебя отдохнуть». «И всё же, спасибо. Я могу поделиться некоторыми своими мыслями? Так получилось, что кроме Вас мне делиться не с кем :)». Когда отдаёшь всё свободное время любимому делу, будь готов, что в конечном счёте, друзей у тебя не останется. «Конечно». Ладони вспотели. Оливия не особо понимала, как именно ей формулировать свои мысли. Казалось, чего сложного, пиши себе и всё. Но на деле предложения путались точно так же, как и улицы в незнакомых городах. Слова летали по голове, как листки бумаги во время сильного ветра. «Наверно, я рада, что приехала, — отправила Оливия, а затем уточнила, — просто Эмма выросла. Ей уже восемь. Раньше мне было просто на неё плевать. И это ужасно». Девушка не хотела скидывать ответственность на университет или чрезмерную занятость. Возможность забрать после школы, сводить в парк аттракционов и поесть мороженое была всегда. Особенно, пока Оливия жила в Лос-Анджелесе. «Умение признавать свои ошибки даёт силу двигаться дальше. Но ты скорее ненавидишь себя и боишься наступить на те же грабли. Поправь, если я не прав». «Да нет, точно в яблочко, профессор». «Постарайся понять, что прошлое остаётся в прошлом, а будущее — в будущем». Ординатор по-доброму усмехнулась и напечатала: «Простите, но звучит как-то по-идиотски». Хотя, зачем отрицать очевидное? Мистер Каллен прав. Ей следовало меньше времени уделять самокопанию и больше — реальной жизни. Не больнице, не лекциям, не постоянной зубрёжке. Именно жизни. Прогулкам с друзьями, походам в торговые центры, танцам в ночных клубах, посиделках дома с куском пиццы, ночёвками у любимого человека и всем таким, чем обычно занимаются молодые люди. « :) Возможно». Почему-то смайлики от Карлайла всегда вызывали улыбку. «Но я вас поняла, спасибо, что выслушали». «Обращайся в любое время». *** Звон вилок, тишина и цепкий взгляд мамы. Оливия, сама того не замечая, поёжилась, будто вдруг отворилась входная дверь. Миссис Льюис, в отличие от мужа, открытой нежностью к детям не пылала. Она никогда не забывала на работе учительский тон и привычку исправлять чужие ошибки. — Как дела в университете? — Решил нарушить безмолвие папа. — В Рождество мозги у детей работают в совершенно ненужную сторону, — проговорила женщина, аккуратно промокнув рот салфеткой. Оливия почти закатила глаза, но вовремя себя отдёрнула. — Одни только целовашки под омелой. Ещё с этим «Тайным Сантой» столько хлопот. Вновь воцарившиеся молчание давило на ординатора, совсем как толпа в аэропорту. Парадокс, но чувства весьма схожи. Только вместо паники — раздражение. — А я человека спасла, — сказала Оливия, внимательно следя за реакцией матери. — То есть как это спасла? — Недоверчиво произнесла Сара, — и сидишь, молчишь? Могла бы и поделиться со своими близкими людьми. Проглотив обиду вместе со словами «какие мы, чёрт возьми, близкие люди?», Оливия в кратце рассказала о случившимся. Эмма слушала, открыв рот, периодически задавая вопросы по типу «а что такое астма», «а как её лечить?», «а почему у нас в семье нет тройняшек?». На благо детской психике, Оливия опустила парочку особенно сложных моментов, поэтому в конце истории Эмма захлопала в ладоши. Папа, как всегда расслабленный и чем-то напоминающий ковбоя, с гордостью произнёс: «И это моя дочурка, вашу ж мать». А Сара… Несомненно, она любила своих детей. Любила мужа, любила студентов, любила устраивать «Тайного Санту» и очень ждала приезда старшей дочери. Вот только показывать любовь не умела. И, наверное, сама от этого страдала. Поэтому Оливия нисколько не обиделась, когда мама лишь сдержанно улыбнулась и продолжила пить чай. — Молодец, Оливия, ты у меня всегда росла умненьким ребёнком, — посмотрев в сторону, проговорила женщина.