Дом влюблённых людей

– 1 –

      Вечер тёмный, но тёплый; деревья, между ними рдеют тени. Стоит крепкий, морозный запах сырой земли, местами растёт трава… Но красная от крепкого света фонарей, она жмётся к земле.       Когда Ирина Алексеевна быстрыми шагами, оглядываясь, шла по двору, на скамейке около подъезда сидела баба Маша.       – Добрый вечер, баб Маш! – устало крикнула Ирина.       – Ой, здравствуйте, Ирочка… – с улыбкою лепетала баба Маша, – с работы, устали?       – Устала, – буркнула она, выискивая в сумке ключ. Вот ведь звенит, но глухо и непонятно где. На самом дне что ли?        Ирина махом опустила руки, выпрямилась и, поджимая губы, поглядела на окна.       – Так посидите со мною, тут хорошо и не холодно. – Поглядела на неё баба Маша часто мигающими, прозрачными глазами.       Ирина со вздохом подняла глаза на мигающие тенями, тёплые окна и присела, приударила по скамейке руками и наклонилась к бабе Маше с улыбкою, кивая на неё:       – Ну как, баб Маша, жизнь молодая? – засмеялась Ирина Алексеевна.       – И не говорите, Ирочка… Вот эти вот, – головою она дёрнула вверх, – целый день сегодня коробки свои таскали. Брякают, брякают – покоя нет, только о себе и думают.       – Кто они, баб Маш?       – Да жильцы новые, кто ж ещё! – И тут баба Маша посмотрела долгим взглядом и как закудахтает: – Да вы никак, Ирочка, не знаете!       – Нет, не знаю, я…       – Так вот, у вас ведь за стенкою Митрофановы жили? Так вот, они жильё продали и слетели куда-то туда, в Анапу или куда ещё… Климат им видите ли холодный! А за ними квартиру купили вот эти супостаты, – взметнула она кулачок и махнула им, и как ввысь ударила, – им-то тут квартира хорошо, к институтам-клубам поближе…       – Так молодые? – мигая, поинтересовалась Ирина Алексеевна и глянула на их окна: сплошь ясные, только тень от цветка стоит.       – Молодые, куда ещё молодей! Лет по восемнадцать и ей, и ему…       – Молодожёны?       – Они!       Ирина покивала и с унынием уставилась в аккуратные, высаженные возле скамейки в банке цветочки, на баб Машу с поджатыми губами и поднятыми глазами – да и сама взглянула вверх: небо сиреневое, скоро таяло и над соседним доме чрез облако реял месяц.       – Ну, я пойду, баб Маш? – Поднялась Ирина и, нагнувшись, отряхнула юбку, и долгим взглядом посмотрела на бабу Машу.       – Идите, Ирочка, идите, я ещё посижу! – И, чуть повернувшись на скамейке, поглядела в ещё рдеющее небо, вздохнула и с частыми, шумными вздохами стала вздрагивать.       Ирина кивнула себе и со вздохом, кивая, вошла в подъезд.       Об этом знали, не говорили только – десять лет назад у бабы Маши пропал муж; вот ушёл из дома в магазин, с сеткою для продуктов, брошенным вниз её кошельком и в очках, поцеловал бабу Машу, метущею двор, в щёку… И всё – как в лету канул. Ни слуху от него, ни духу.

– 2 –

      Ирина со стоном, закрывая лицо руками, села на постели и прислушалась к громкой бьющейся музыке.       Так каждое утро что-то там отмечали новые соседи.       Со вздохом она повесила голову и, сдувая с щёк и глаз пряди, глянула в окно – ясное синее, с едва видными облаками.       На кухне уже привычно суетился Гена, крутил-вертел седым, чуть тёмным затылком… Он её и не заметил, запевая что-то высокое, шебутное – ух. Ирина усмехнулась и с улыбкою, и с каким-то сжавшимся сердцем собиралась пойти в ванную. Сделала негромко сделала пару шагов и постучалась, прижалась головою к косяку – и всё с тихою, смешливою усмешкой.       – Ира, ты уже встала! – воскликнул Гена, разводя руками. – Хм, а у меня ещё ничего и не готово… Хотя нет, можешь вон там, – он махнул на кастрюлю, – поискать чего-нибудь.       – А это у нас что? – Ирина подошла на цыпочках и, прислонившись плечом к плечу Кривицкого, тут как тут разинувшего рот, в кастрюлю: – Фу, какая гадость.       – Зато полезно. Суп, Ира, это суп!       – Что ты туда намешал? – зыркнула она на него и почувствовало зловоние чего-то скисшего или стухшего – и мокрого.       – Ничего особенного.       – Гена!       – Мой фирменный рецепт, – повернул он к ней голову и, кивая, с ухмылкою бросил: – Ты же мне секрет своих фирменных щей не раскрываешь, ну так и я не стану.       – Ну и пожалуйста, ну и не надо… – буркнула Ира и, не глядя на него, поглядывая в окно, добавила: – Только не забудь потом овощей докупить и кастрюлек. Ты, напомни, варишь свою бурду из купленного мной в кастрюле, купленной также мной.       – Ну Ира! – услышала Ира уже на выходе. И следом – бульк, стук и шипение, топанье.       «Обжёгся», – с улыбкою вплыла она в ванную, но между тем чувствовала на сердце что-то колкое, неприятное. И она, с силою натирая щёки, умылась и тут же скорым шагом вышла, чтобы помочь злосчастному суповару-супостату.       С улыбкою и как бы видя что на серых стенах метро, она нахмурилась и с глухо, чуть слышно выдохнула: обычно же тётя Маша, как выметет двор – с трудом, почти в темноте, – всегда сядет и сидит на скамейке; сегодня только с детской площадки слышались визги детворы, пекло прямо-таки крепче, а бабы Маши не было.

– 3 –

      Ирина шла домой в приевшемся, безотчётном страхе; баба Маша старая, имеет диабет и прочее, старческое.       Ирина Алексеевна, хмурая, с опущенною головою, бормотала что-то про себя и то и дело поправляла волосы, сползающие на щёку; наконец, уже подойдя к концу аллеи, она подняла голову, замигала часто, и лицо у неё вытянулась, в груди похолодело, руки чуть не выпустили сумку.       Шагах в десяти, за клумбою с чуть блестевшею травой, стояла баба Маша в чёрном, с красными цветами платке и гладила по лицу, никла к худому с жёлтою кожей старику – своему пропавшему мужу, Ивану Ильичу. За ними – ещё за кустами – визжали дети, а баба Маша с низко опущенною, трясущеюся губою так и подымалась вся к нему, говоря что-то и целуя в нос.       Ирина Алексеевна чуть опустила голову и большими, часто мигающими глазами уставилась в клумбу, чёрную мокрую землю и бутон розы. Ею совсем не пахло. Нет – что это? Ей мерещится, или Иван Ильич действительно вернулся? Вот такой вот весь из себя живой, только ещё более тощий и жёлтый. Прямо как Гена… Который наверняка теперь ждёт её, готовит ужин и балует кота.       – Ирочка! – хрипло позвала, махнула рукою баба Маша.       – Уже иду, баб Маш. Здравствуйте, – с милою улыбкою она протянула руку Ивану Ильичу. Он вначале глянул на неё широкими глазами, а потом на уставившуюся на него с вызовом бабу Машу и наконец пожал Ирине руку.       – Рад видеть, Ирина…       – Ирина, – кивнула Ирина Алексеевна и мелко покивала как бы с сожалением. И, склонив голову набок, опять посмотрела и пристально – глаза прищурила. С улыбкою.       – Ирина. Рад вас видеть.       – А мы-то как рады вас видеть, Иван Ильич. Мы-то вас уже похоронили, не так, баб Маш? – задорно спросила Ирина Алексеевна.       – Да, Ириночка правду говорит, похоронили… Все, да не я. Я верила, что ты жив, Ванечка.       – Ты что же случилось, что вы на столько лет пропали? Никак амнезия? – покачала Ирина головою, и Иван Ильич помолчал, а потом кивнул, да так голову с грудей и не поднял, только ссутулился весь и сказал сипло:       – Точно так, Ирина Алексеевна… Помню, что я шёл в магазин и тут за мною, от самого этого места, – он оглядел аллею и повернулся к всхлипнувшей бабе Маше, обнял её, – стали волочиться два товарища, в шапочках такие, в очках. Ну, я думал, ничего, если что, не убьют же меня, старого.       – Не убили, но здорово приложили, – кивнула головою Ирина Алексеевна, глядя в на клумбу и прилёгшего под ней кота. – Знакомо.       – Вы правы, Ирина Алексеевна. Добрые люди вызвали скорую, меня отвезли в больницу – там я, конечно ж, ничего не вспомнил сначала, но потом вспомнил, что жил я на в селе, даже не селе – маленьком таком городе в Подмосковье. Ну – меня туда и переправили в больницу. Удивлялись только, что я так далеко от дома оказался.       – Ванечка у меня интеллигент, всегда как с иголочки…       – Сетку мою они с собою взяли, я это даже смутно помню.       Баба Маша крепко, что они стали розовыми, тёрла щёки и утирала с них слёзы.       – Так вот оно всё и произошло… Судите!       – Какой уж тут суд, Иван Ильич! – махнула рукою, нахмурилась Ирина Алексеевна и глянула на тёплые, светящиеся окна. Свои – и соседские, с цветком, рядом.       – Ох, Ирочка, вы ведь замёрзли, наверно, и проголодались! А мы, старики, вас тут держим. Идите, идите!       – Я, спасибо…       – Ирочка, идите, о нас не беспокойтесь, – сказал Иван Ильич, – вас ведь ваш друг накормит? Не то к нам, Машенька такого напекла, наварила, насолила…       – Нет, товарищ накормит… – пробормотала Ирина Алексеевна и быстрыми шагами отошла, оглянулась и головою вверх дёрнула, улыбнулась.       На душе полегчало. И Ирина Алексеевна с лёгким смехом прошла мимо соседки – матери-одиночки, которую обнимали за плечи, и девчонки в песочнице, перед которой сидел мальчик и под её благосклонным взглядом помогал ей вытряхивать из туфельки песок… И по стоянке, где мужчины и женщины, наклоняющиеся и с пакетами в руках, находили силы оглянуться и звонко, смеясь, пошутить.       А на кустах возле дома робким ароматом, пышными цветками закрывала кирпичи, цвела сирень.       Тут и там выли кошки, шныряли под машинами и никли друг к другу, упиралась мордочками.       А в квартире – крепко пропахшей вареньем и тестом – уже в прихожей встретил Кривицкий и, не снимая рыжих, в лисичках перчаток-прихваток, с улыбкою и вздёрнутым подбородком вещал что-то о пирогах с капустою и яблоком, и ещё чем-то там, тянул её с собою на кухню и усаживал за стол… Ирина только улыбалась, душою уставшая, и подпирала рукою голову, слушала его и знала: пришла и её пора счастья, хоть бы и пришлось ради того подождать каких-то тридцать лет.       А за стеклом небо блестело сиреневым куполом и на нём быстро проступали звёзды.       

25 января 2021 года