всего лишь история в твоей голове (сборник)

Резкий и неожиданный удар прямо в бампер потрёпанного пикапа, заставил редких гуляющих обернуться на шум. Благо, Реббеке было на это насрать. Она продолжала безжалостно колотить железяку и не обращать внимание на боль в ноге, которую совершенно не спасали конверсы, шнурки которых успешно развязались.       — Я, по-твоему, совсем идиотка, Никлаус?! — ещё два глухих удара и её спящий брат наконец вылез из салона, обжигая своим тяжёлым взглядом. — Награждения от клуба, повышение зарплаты, дальние, умершие родственники? Считаешь, что если Элайджа всё будет переписывать своим почерком, я не догадаюсь, что это от тебя?! Пытаясь перекричать своё собственное, бешено стучащее сердце, девушка в ярости буквально рычала, вновь выплескивая всю злость на терпеливый автомобиль. Никто не замечал начинающегося дождя и усилившегося ветра, что подхватывал пряди светлых волос и пытался закрыть глаза. Пытался погасить это пламя, но делал лишь хуже.       — Ты хоть раз думал о том, что мне не нужны ТВОИ подачки и ТВОЯ жалость?! Думаешь, что я не справлюсь без тебя?!       — Да перестань ты орать наконец! — похмелье всё ещё не отпускало, отчего каждое звонкое слово сестрицы словно иглами впивался в мозг, желая проникнуть как можно глубже. — Будь так любезна. Захлопывая дверь машины и прикрывая на секунду глаза, Ник делает глубокий вдох в надежде, что это снимет хотя бы половину его хренового состояния. Ошибался. Ошибался и в том, что решил, словно нарушительница его спокойствия так благосклонно утихомирит свой пыл, послушав старшего брата. Нет. Такие же голубые глаза, как у него самого, сверкали словно хорошо заточенный нож, готовый пронзить в любой момент. И ему надо отбиваться.       — Объясни, что именно тебе не нравится, Бекка?! — показалось, что с каждым словом, боль в висках отступает на задний план, подталкивая к тому, что диалог будет долгий. Ребекка уже открыла рот, как в ту же секунду была остановлена. — Нет, замолчи! Послушай теперь меня. Дождь усиливался, пропитывая одежду, вынуждая волосы прилипать ко лбу и вызывая неприятные мурашки, что пронизывали до костей. Оба Майклсона были на взводе и капли дождя возможно могли просто высыхать на их разгоряченной коже. Семейный ужин прошёл катастрофически, как и многие до. Но все эти «до» были так давно, что сейчас все эмоции накатывали новой волной. С новой силой. Все обиды, которые удавалось похоронить, вылезали наверх, напоминая, пробиваясь сквозь все преграды, желая утопить в себе собеседника. Как бы кто не старался держать лицо, все оставались собой. У Майклсонов в крови портить жизнь друг другу.       — Большую половину дня я готовился ко всему этому цирку. Полдня я тешил себя надеждами, что если они решились собраться, то значит что-то изменилось! Но как же я рад, что мы всё те же до мозга костей, — кулак врезается в многострадальный капот, а девушка даже на долю секунды допускает волнение, что он мог сломать пару костей. — Я заслужил эту истерию? Эти крики? Чем? Тем, что старался для тебя? Тебя одной. Я, блять, старался только ради тебя. И пришёл только ради тебя. Он уже перекрикивал и дождь, и ветер, и мысли, которые роем жужжали в осунувшейся девичьей фигуре. Нелепое чувство вины, отчаяния, злости и огромной боли сваливались на плечи. Весь сегодняшний день был пропитан лицемерием и ложью. Хотелось закричать об этом на весь мир. Обрушить всё это на него. Никлаус уже перестал уничтожать свою машину, сделав несколько шагов к насквозь промокшей сестре, продолжая:       — И ты, Бекка, ты заразилась всем этим дерьмом. Ты была лучом света в моей жизни, а они умудрились и твои мысли взять под контроль. Насколько херов Никлаус, м?! Давай, расскажи мне! — он так же попал под влияние агонии, казалось, потухшей злости. Ему хотелось взять её за плечи, встряхнуть как следует; встряхнуть и поставить на место весь её разобранный мир; доказать, что они ошибаются. Что он может быть и ненавидеть их всех умудрялся. Но её – никогда. Никогда её. Сестра, которая в отличии от Фреи не осуждала; сестра, которая всегда защищала его от отца; сестра, которая делилась ужином в моменты наказания. Сестра, которая названивала ему каждый день, когда из родительского дома сбежал.       — Что я должен сделать, чтобы ты перестала на меня смотреть так, словно я разрушил всё, что тебе дорого?! Я не делал этого. Я не Элайджа и даже не твой «милый Кол», которым ты пытаешься меня заменить, — челюсть сжалась лишь об одном воспоминании того, как Кол всеми силами доказывал[себе], что он смог стать лучше. Демонстративно брал сестру за руку, гладил по плечам и что-то шептал на ухо, заставляя улыбаться. Но сам всё время наблюдал за Клаусом. Элайджа же был как всегда с ниточки. Идеальные манеры и идеальная жалость в глазах. И сейчас их даже нет рядом. Нет никого, кроме неё. Ребекка, что трясётся как осиновый лист от ледяных капель и чувств, что достигли высшей точки.       — Но всё равно наша Бекк-с остаётся самой святой, правда? Почему ты так легко разорвала связь со мной? Почему ты как обычно решила спрятаться... Резким движением вдруг разрывается воздух. Резким движением, шагом, она близко-близко. Так близко, так резко, что ощущение ожога на руке очень отчётливо. Ощущение удара по щеке ещё более реально. Покалывание в дрожащих пальцах, пылающая щека, словно в ответ на это покалывание и тишина между ними. Она буквально задохнулась, упасть была готова, от осознания горького. Теперь это точно конец.       — Да потому что ты обещал прийти и забрать меня с собой... но не пришёл. Он отрезвел, очнулся, заглянул в округлившиеся глаза напротив и с сожалением понял, что злость ушла. С сожалением они оба поняли, что достигли полнейшей точки невозврата. Для каждого. Пути назад нет и быть не может. И дождь продолжал смывать всё без остатка.