Прямиком в Поля Пшеницы

Лондон прекрасен в это время года. Улочки с рыжими кленами, маленькие пожелтевшие кустики у выложенных камнем домов. А в домах теплый свет, запах черного чая с молоком и старых, передающихся из поколения в поколение книг. Ох, а вот и семейство, сидят по креслам, закутавшись в пледы за просмотром шипящего телевизора.....но сейчас три часа дня! Так почему же они дома? Улицы опустели, промышленные предприятия, дымящие некогда день и ночь, стоят, а люди дома....они боятся. Страх вынуждает их сидеть, пусть и в уютной, но напряженной обстановке, прятаться под крышами своих домов, как бродячие коты прячутся от дождя в опрокинутых коробках. Они еще не знают, что все это зря, их "защита" не имеет смысла. Но сейчас не об этом. Давайте поговорим о тех, кто уже заразился. Пригородная клиника к Югу от Лондона представляла собой четыре корпуса различного предназначения.  Первый корпус был светлым, отделанным белой и нежно зеленой плиточкой. Приемный корпус. Здесь проводили тесты и со страхом ждали в дверях результатов, после либо сияя от счастья в припрыжку отправлялись домой, либо их уже ждала одна из палат второго корпуса. Он представлял собой трехэтажное здание, где проходили лечение от четырех, до шести людей в одной палате. Загруженность давала о себе знать, и второй корпус прочувствовал ее особенно остро. Не хватало кроватей, медикаменты кончались с невероятной скоростью. Для пригородной больницы такой поток оказался слишком огромен, поэтому место это напоминало бурлящую солянку из людей разного статуса, разной расы и разных характеров, что нередко проявлялись в худшем свете. Третий корпус был спокойнее. Люди в нем свыкались с болью, просто лежали, изредка вставая с коек, медлительно передвигаясь вдоль коридоров и едва не падая на ходу. Они еще не привыкли. Не привыкли что в кашле присутствуют пятна крови, что кости хрустят от малейшего движения, что давление в висках становится столь сильным, что кричать от боли казалось реальным выходом. Но был еще один корпус. Там к физической боли все давно привыкли, но вот морально. Стоя среди коридоров четвертого корпуса, казалось, что можно слышать звон разбитых надежд, мечты, которым никогда не суждено свершиться, бились особенно звонко, как хрусталь, и этот хрусталь бился в каждом, неважно как сильно они натягивали на себя маску немого безразличия.  Там и работал в качестве волонтера шестнадцатилетний Джон Ричард Дикон. Он разносил еду по палатам, звал на процедуры, но главной своей миссией в этом обители страдания считал сохранять эти хрупкие, брошенные всеми, обреченные на скорейший уход сердца как можно дольше. Особенно было жалко детей. Они редко приходили, но выгорали быстрее всех. К подросткам он не испытывал такого трепета и нежности, но душа ныла, глядя как в некоторых еще бьется надежда на выздоровление. Большинство, конечно, смирилось, многие впадали в депрессию, но эти редкие огоньки, догорающие свои последние дни жизни, в своей жажде жить и дарить счастье другим были поистине невероятными людьми.