хиганбан.

Он был маленьким, хрупким; всегда расстраивался, когда остался один в пустой комнате. Звал своим тонким голосом «Тачи, Тачи» и смахивал слёзки. Никто не мог заменить старшего брата; остальные же доводили его до истерики, плача, и только в его руках Саске мог быть спокоен. Как-то раз Итачи приобнял его нежно-нежно, взял маленькую ладошку в свою: — Саске, не плачь, — он сплел их пальцы вместе, младший замер в его руках, с восхищением наблюдал. — Когда ты в следующий раз захочешь расплакаться, смотри на свои пальчики, вспоминай, как я держал тебя за руку и был рядом. — Ты будешь рядом всегда? — В детских глазах благоговение перед старшим, смиренная кротость. Щёчки у Саске покраснели, Итачи не может сдержать улыбку. — Пообещай мне, нии-сан! — Обещаю. И тогда он наклоняется ниже и целует его, Саске, пальцы. Саске чувствует себя маленьким принцем, окружённым любовью и заботой до краёв. Он заливисто смеётся. Конечно любит его. Любит. Никогда не бросит. Всегда будет рядом. Итачи всегда улыбается по-доброму, с безграничной любовью в глазах, подзывает к себе; рассказывает сказки об обратной стороне Луны, далёких звёздах и спиральных галактиках. А Саске остаётся только слушать. Слушать его. Обнять крепче. Улыбнись мне ещё раз, прошу. * * * Луна яркая, освещает тёплую комнату и два силуэта внутри. Итачи целует его в нос, в прикрытые глаза, зацеловывает румяные щеки. Шепчет на ухо всякое, обдает горячим дыханием кожу. Губы у Итачи сладкие после данго — Саске улыбается, ластится к Итачи ближе. В ночной тишине звуки их невинных поцелуев кажутся слишком громкими; Саске из-за этого смущается ещё больше. Ближе. Ещё ближе. Хочется быть рядом. * * * Его любовь и кровь одного цвета и Саске больше никогда его не забудет. Никогда он не забудет и пугающий запах смерти в воздухе, разбитые окна и мечты. Зачем ты сделал это? Не бросай меня. Дома больше никто не ждёт, у него вообще дома больше нет, непрекращающийся шепот за спиной раздражает. Квартал Учих опечатан, теперь там пусто и безлюдно. На полу только обеденные краской силуэты людей. Белые. Белый — цвет смерти. Он нашел старую фотографию; теплое воспоминание о былом и невозвратимом. На ней — четверо улыбающихся людей, Саске поверить не может, что двоих из них больше нет; не может поверить, что это когда-то вообще было. Они не вернутся. Никто не выжил. Кроме него. Ему кажется, что Итачи плакал тогда; он видел слезы, а после — ярко-красный узор шарингана, а после — несколько часов невыносимого ада. Саске не замечает, что сдавливает стекло рамки слишком сильно. Оно трескается в разные стороны, больно впивается маленькими режущими кусочками в нежные пальцы. Он смотрит на них долго, вспоминает давний разговор. Ты же говорил, что будешь рядом. Он смотрит на свои руки. Его нет. Его губы мелко дрожат и он знает, почему. Их всех не хватает. Особенно Итачи. Он поднимает с пола осколок-остролист побольше; кровь все ещё красная пульсирующая и горячая, как его любовь. Больше не его любовь. Не его любовь. Не его любовь. Не его любовь. * * * За спиной снова все шепчутся. — Говорят, они вдвоем последние из Учих остались. — Сложно Саске наверное. Он же совсем ещё ребёнок. Хочется, чтобы они все разом заткнулись. — Никогда не подумал бы что Итачи на такое способен. Хватит. — Учихи всегда были странными. Перестаньте. Саске закрывает уши руками, жмуриться до чёрно-белых искр перед глазами и бежит к реке. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Хватит. * * * Саске учится делать все самостоятельно. Он знает, что того, прежнего Саске, больше нет. Его никогда и не было. Шум дождя успокаивает, Саске смотрит на свои руки и обещает себе же: «Я убью его. Убью Итачи». Его любовь темнеет, она больше не красная; она — темный гниющий сгусток ненависти. Я ненавижу тебя. Ненавижу. Вдали от Конохи тихо, шепот наконец-то прекратился. Саске пытается забыть свое детство. Он пытается забыть себя. * * * Итачи выглядит так фальшиво, что Саске хочется смеяться. Этот Итачи — какая-то жалкая пародия на его старшего брата. Его лицо, совершенно без эмоций, похоже на каменное изваяние. Это не он. Больше не он. Я убью тебя, клянусь. Итачи еле двигается в сторону Саске; как маятник покачивается в разные стороны. Они оба устали ужасно, оба в любой момент готовы рухнуть на землю. Тучи сгущаются. Божества прокляли их, точно прокляли. Саске обезумевшим взглядом смотрит на брата, который останавливается на полпути, болезненно корчится и откашливается кровью. Кровь Итачи похожа на цветы паучьей лилии. Учиха младший чувствует — внутри с треском что-то ломается. Снова. Не слышит ничего кроме колючего звона в ушах и громко стучащего сердца, ему кажется, что бьётся оно в горле. Итачи. Итачи. Итачи. Старший брат с огромным усилием поднимается с земли, лицо и без того белое, бледнеет ещё сильнее. А младший не знает чего хочет больше: обнять его или задушить. У Саске больше нет слёз, он разучился плакать в ту ночь, в ту самую ночь, когда прошел девять кругов ада и его персональный, придуманный Итачи, десятый. Он не может плакать, хотя сердце болезненно щимит. На лице у Итачи смиренное спокойствие и отстранённость, с уголка губ тянется кровь. Он наконец доходит до Саске, поднимает руку на уровень глаз, и они встречаются взглядами. Итачи улыбается в привычной манере, мягко и Саске узнает эту улыбку. Ту самую. Только для него одного. Итачи тычет пальцами по его лбу, аккуратно совсем, будто прощается. Действительно прощается, навсегда. И тут же обмякает, оставляя после себя лишь кровавую дорожку у Саске на лице, и с глухим стуком падает на камни. Это конец. Конец. Конец. Конец. Конец. Занавес закрывается. Саске жадно хватает воздух ртом, ему кажется, что он тонет. Дождь безразлично барабанит по трупу Итачи, по самому Саске. Ведь дождю все равно — он не чувствует боли. Саске ненавидит дождь. Если честно, он много, что ненавидит и ему мало, что нравится. Особенно сильно он ненавидит себя. Учиха боится опустить голову вниз, он боится смотреть на брата. Брата, которого Саске ненавидел больше всех на свете. Брата, которого Саске любил больше всех на свете. Перед тем как от бессилия свалится в спасительную темноту, он в последний раз берет Итачи за руку и смотрит на их сплетённые руки. * * * Рубиновая кровь стекала на землю, а осенью на том же самом месте распустились цветы. Якро красные ликорисы. Это было как напоминание всем, напоминание о необратимом.