Смерть по обмену

      Как сообщить человеку, долго бывшему в заточении, что он свободен? Я не знала, как, но считала, что медлить права не имею. А еще, коль (вот трупный яд!) желание было озвучено, настало время его воплощать. От того, что было сказано вслух, я ощущала себя ужасно, до смерти смущенной.       Я долго не позволяла себе и мечтать о признании. Сначала потому, что взаимности не видела, потом — потому что эта «взаимность» могла быть только плодом безысходности, отсутствия выбора. Ведь не так уж сложно «понравиться», когда кроме тебя-то никого во всем мире и нет. Но теперь…       Взгляд невольно приковался к Индре, сидящему на диване и деловито рассматривающем какую-то… книгу? Приглядевшись, понимаю, что не ее — тетрадь. Благодаря милости Босса в моем доме было много всяческой канцелярии, предметов досуга. Нашлась в этом изобилии и толстенная тетрадка, в которой Индра писал что-то, чего я не понимала. Не понимала, во-первых, из-за того, что писал на японском, да еще и не азбукой, а иероглифами, а во-вторых, наверное, я не поняла бы его рассуждений, даже запиши он их по-русски. Своими исследованиями Индра со мной делился: теориями, гипотезами, догадками о том, что такое чистый мир, душа, энергия, наполнявшая все здесь, и что такое я. В тетради, несомненно, были записи именно об этом, и Индра никогда не скрывал от меня своих размышлений, но… Но для меня это, по-прежнему, оставалось слишком сложным. Чакра, инь, ян, духовное, физическое, ниншуу. Я надеялась, что однажды мне станет это понятным, но пока это походило на попытки первоклашки читать кандидатскую по физике.       Индра казался увлеченным, и это казалось мне… прекрасным. И я не могла не думать о том, что, возможно, теперь есть резон рискнуть узнать, кажусь ли прекрасной ему я. Теперь я не буду единственным «живым», что он видит. И может быть, может!.. Может быть, он согласится пойти со мной на свидание.       Мысль о том, что «да, он может согласиться» обрывается жестким «конечно же, он согласится, у него же выбора нет», произнесенным внутренним голосом. Если я приглашу его на свидание в мир живых, Индра согласится лишь потому, что хочет туда. А значит… Придется подождать.       В согласии, данном неискренне, нет никакой ценности. Как и нет моему промедлению обоснования, кроме как сомнения в порядке исполнения желаний: Индра хочет вниз, я — взаимности и на свидание, но взаимность стоит выше последнего, и потому спешка ни к чему.       Выбросив из головы лишние мысли, весело и бодро подскакиваю к Индре и, плюхнувшись рядом с ним и нагло заглянув в тетрадку, начинаю чуть издалека: — Читаешь? Знаешь, книжки это хорошо, но дышать свежим воздухом тоже нужно, — «чуть». — Может… погуляем? — Здесь воздух тот же, что везде, и, кромь того, не тратится ничуть,— возразил мгновенно Индра, вообще выходить из храма не любящий. На Чистый мир в самой чистой его части он насмотрелся задолго до меня. Но моя несходящая с лица радостная улыбка не могла не зародить в нем сомнения. —Коль хочешь ты… и я могу. Но почему, мой свет, так улыбаешься? Куда пойдем мы?       Не время для шуток, знаю, но улыбка, так неуместная сейчас, становилась лишь шире и пакостнее. В какой-то момент из горла вырвался долго сдерживаемый веселый смех. — Мы пойдем, — смеялась я, вытирая выступившие от хохота слезы, и все не могла прекратить прикалываться. — Мы пойдем…       Склоняю набок голову и касаюсь — смело, не слегка — кладу поверх свою, его руки: — Вниз.       Глаза Индры расширяются в неверии и шоке так, как никогда. Это могла бы быть самая жестокая моя шутка. Но я не шучу.

***

— Ты правда не хочешь спуститься прямо сейчас? — спрашиваю в четвертый уже раз, неловко выглядывая из-за двери своей комнаты и прижимая к груди полотенце. Увидеть Землю немедленно Индра почему-то не захотел. — Сей миг волшебным должен быть, а ныне — ночь, и я морально не готов. И лучше будет быть готовым, рассвет встречать и в тишине делить пикник с тобою, — отвечал призрак, стараясь держать голос ровным, но… С момента моего заявления, что я могу и хочу спустить его в мир живых, он пребывал в странной растерянности. И не мудрено, столько лет (веков? десятилетий?) быть запертым в загробном мире, чтобы в один миг узнать, что ныне свободен, хотя и до сих пор не жив. В свою очередь я, до того уверенная, что перемещаться мы будем немедленно, такой задержке невольно обрадовалась.       Это было глупо и неуместно, но я продолжала воспринимать возможность прогуляться с Индрой по такому красивому месту как почти-свидание. Да и не хотелось в такой важный миг предстать перед ним… Не то чтобы даже неряшливой, а уже просто «такой, как всегда». На часах — второй час ночи, рассвет — часа через три, если смотреть на последние дни. Спать я не планировала, в такой ситуации и не усну, но…       Приняв душ, помыв голову, выдержав маску, открыв скраб и все-все-все, чем богата была полка в моей ванной, достав красивое платье, туфли на низком каблуке, открыв косметичку и вспомнив, как ей пользоваться, я уже не знала, как объяснить Индре свой внешний вид. Однако он с самого начала был больше для меня, нежели для него, ведь ему сейчас плевать, как я выгляжу. Его терзают другие заботы, а меня…       Отсчитав положенное количество секунд, аккуратно стягиваю плойку с последнего локона. Тот выходит ровным завитком, таким же, как все остальные. Сверкающие в ярком свете из окна, мои волосы кажутся светлее еще на тона два, и оттого воспринимаются нереальными. И от взгляда человека, отражающегося в зеркале, сердце пропускает удар.       Я… Я, кажется, перестаралась, — думаю растерянно. Все получилось хорошо, но от этого еще более неловко. Золотые локоны, элегантное платье, туфельки, розовый блеск — принцесса же, дорогая куколка, верно? Именно тот образ, которого я избегала, но который единственный смотрелся на мне уместно, потому что был моим. Я могла бы одеться иначе, но это было бы смешно. Толстовки, джинсы, кепки? В них я, как бы за них не цеплялась, выгляжу так же странно, как и в одежде этого мира.       Ну и в гроб это все, — встряхиваю головой, понимая, что времени на сомнения не осталось — выходить пора. Поддерживаю себя робкой улыбкой, от которой отражение становится симпатичнее. Во всяком случае, сегодня я даже красивая почти. Да и, кроме принцессы, кто еще подойдет такому «принцу»?       (О том, что до статуса Индры со всей его родословной, простой принцессы, да еще и самонареченной, будет мало, я старалась не думать.) — М-м, Индра?.. — тяну неловко, выходя в гостиную на ватных ногах. Туфли кажутся не по размеру, хотя это — бред предсмертный, тут все самонастраиваемое. — Ты готов? Я закончила, и продукты уже…ну…       Какой смысл наряжаться, как леди, когда выражаешься, как зомби-ПТУ-шница? Не говоря уже о том, — чувство вины растет как снежный ком, катящийся с вершины, — что это попросту неуместно! Моя фантазия о «почти-свидании» очевиднее некуда, если взглянуть, как я вырядилась! И эти ожидания, транслируемые моим видом, только все портят! —Мой свет!— Индра, при виде меня подорвавшийся с места и выглядящий откровенно ошарашенным, кажется, всех этих «ожиданий» попросту испугался. — Я просто подумала!.. Нельзя же в такой день, и неряшливо, — объясняюсь торопливо, ведь, хотя мне самой это кажется излишним, переодеваться уже поздно. Лицо Индры, как всегда, не отображает ничего, кроме безмятежного спокойствия и отпечатка его невообразимых мозгов, но его глаза кажутся взбудораженными. Натянутая улыбка невольно спадает с губ, уголки тех опускаются… — Ты как будто призрака увидел.       Становится как-то обидно. Да, неуместно, да, мой вид невольно навешивает на него ожидания. И я, конечно, не красавица, но и не ходячий труп!.. В смысле, внешне. А он перепугался так, словно!.. —Не призрака, но — божество, —отмирает наконец парень и… Ой!.. Прикосновение чужих рук обжигает ладони, а сердце вновь бьется, как бешеное. До чего же удобно быть мертвой, — думаю не впервые, — ведь мертвым не страшен инфаркт и любовь их убить не может. —Так странно волосы твои… и платье. Иначе наши дамы наряжались, но ты — прекраснее оных: и тех, что ныне, и других, всех тех, что ране окружали меня, пока я был живой. Ты ослепляешь взор мой. Я… Сказать не смею, нем я стал, дар речи был утерян мною, когда тебя я увидал. — Спа… Спасибо, — выдавливаю, как и всегда, потому что, как и всегда, мне на эти красивые слова сказать нечего. У Индры всегда это как-то так ловко получается, ему не стыдно говорить комплименты, хотя из нас двоих в продвинутом (а может быть и двинутом) по теме принятия себя и других обществе жила я, но у меня… У меня язык тоже может быть ловким, но ситуативно, и перед тем, кем надо и кем хочется, своих талантов мне так ни разу раскрыть и не довелось. Однако, даже если язык кривой и еле ворочается, есть вещи, о которых я должна сказать, пока это не переросло в недоразумение: — По поводу моего вида. Это ничего не значит. Не хочу, чтобы ты ощущал давление или что-то вроде того.       Мне не хватает навыка донести мысль так, чтобы она была понятна. Индра в — о Смерть моя! — непонимании склоняет голову. —Я при параде, —весело фыркает он, насмешливо щурясь, —Не стыжусь отнюдь я вида своего, и не видит мертвого живой, как ни молись. Так отчего ты молвишь о давленьи? — Я… — руки потеют, а губы, напротив, сохнут. Я приняла решение быть смелой: если сумела сказать об этом Боссу, значит, и Индре однажды скажу. Но… Но!.. — Я н-не… не имела ввиду, что ты плохо одет. Ты хорошо… впрочем, как всегда. В смысле, как всегда, прекрасно, а не что ты не меняешь!.. Я-я просто…       И как такое вслух сказать? Индра улыбается поддерживающе, словно понимает, какую деликатную тему я пытаюсь поднять. А я мнусь, заламываю пальцы, топчусь. Топчусь на месте, а когда оступаюсь на этих гробовых каблуках и чуть не падаю, становится стыдно еще и за свою неуклюжесть. Индра, рванувший ловить меня от несостоявшегося падения, оказывается еще ближе, чем раньше, и я выдавливаю почти шепотом: — Я просто… не хочу, чтобы ты думал… что я так нарядилась, потому что это свидание… и чтобы соглашался на него потому, что иначе я тебя… А я тебя в любом случае спущу! Правда! И это не свидание пока, это просто!.. Просто потому что повод… хороший… — чем дальше, тем больше я говорила того, чего не стоило, и в то же время я не могла заткнуться, боясь, что все станет только хуже, и думая, что надо оправдаться. С каждым словом я сама зарывала себя все глубже в могилу, и от осознания этого…       Глаза закололо. Какой вообще был смысл наряжаться, чтобы потом жалеть и чтобы тушь потекла от слез некрасивыми разводами. И не было никакого смысла надеяться, что Индра роковой оговорки («не свидание пока») не заметит. — Свиданье?.. —произнес задумчиво и пораженно, приложив к губам костяшки пальцев. Пораженно… Тоже в шоке от моей наглости, да? — Не свидание, — выдавливаю несчастно и, собрав всю свою силу воли, добавляю на грани слышимости: — пока.       Сердце колотится гулко и часто, но теперь — от страха, а не смущения. Я никогда не показывала Индре прямо, каких чувств от него хочу и какие испытываю сама. Хотя все и так было очевидно, но никто не говорил об этом, ведь ничего однозначного в поведении ни одного из нас не было. А теперь… Теперь отступать поздно.       Тишина стоит гулкая, точно — гробовая. В такой ситуации — ведь он не мог, не мог не услышать! — даже Индре трудно подбирать слова, и лишь через долгие мгновения он находит, что сказать. —Всему свой срок, я понимаю, —говорит он наконец, и я готовлюсь к самым унизительным минутам в своем посмертии. А впрочем, нет, не самым. Верю, Индра будет деликатен, и прошлого рекорда не побьет. —Но сердце мое замерло на миг от слова этого — «свиданье». Но отчего ты хочешь отложить его? Ведь так хорош момент.       Недоуменные вопросы Индры звучали до несмешного спокойно. И все же я пустила смешок. Он ведь не мог не понимать, и «сердце мое замерло» — значит, он понял. Но как тогда он может так спокойно спрашивать, почему я откладываю свидание?! Иногда мне казалось, что призрак надо мной попросту издевается: все понимает, но продолжает свои жестокие игры, а я и не могу его подловить, потому что не знаю, что норма для этого мира, а что нет. — Момент, когда ты наконец увидишь мир и будешь счастлив… действительно, удобно, — я уже без понятия, сколько понял Индра… или, точнее, сколько решил «понять», и потому остается лишь говорить правду, но правда — неприглядна. Признайся, предложи пойти на свидание сейчас, Индра бы согласился, потому что боялся остаться здесь, и был бы доволен свиданием, потому что оно выпало бы на момент его счастья. Как можно пользоваться этим? — Удобно, но это подло и… И все.       Я слишком откровенна, так, как не была никогда. И это требует обсуждения, разложения по полочкам, определения границ между нами, ведь теперь делать вид, что ничего такого в наших отношениях с моей стороны нет, не получится.       Повисает неловкая тишина. (Снова.) Будь это обычный день, мы разошлись бы по комнатам, я долго-долго бы корила себя за сказанное и долго бы избегала его, не желая, чтобы мои чувства и мечты были задвинуты в самую глубь полки. Вот только… — Рассвет скоро… — выдавливаю неловко, переводя тему. — Обидно будет… пропустить.       Если не выйти сейчас, будет упущено все: и смысл нашего ожидания, и смысл бодрствования, и возможность увидеть прежде всего мир — не людей, которые сбегутся туда уже через пару часов. Людей Индра увидит тоже, но бесценен миг, когда ты видишь нечто прекрасное безлюдным.Атмосфера сейчас до смерти неловкая, однако я намерена настоять на том, чтобы спуститься сейчас, не медля. Однако Индра на мое замечание молчит еще секунды три, а потом… —Тайна сердца нашего навеки может тайною остаться, однако сердцу эта тайна — груз. И якорь, тянущий возможности на дно, —говорит внезапно о другом. —Не в всякий час раскрытие уместно, одначе… Может быть, оно — то время — уж настало. Возможности — вознаграждение за смелость. И речь я вел сейчас не о тебе. Однюдь. О людях, также — о себе.       Недомолвки, маскирующие истину конструкции рушились одна за другой, и мне было очевидно, что он имеет в виду. Но у меня не было возможности размышлять о своевременности этих откровений. Сердце пропустило удар, а на губах застыл невыпущенный вздох.       И речь я вел…       …о себе.       Я… немела, я не знала, что сказать и стоит ли говорить, и потому молчала, бегая взглядом от пола до Индры и обратно. Мне казалось… Казалось, что!.. Нет, об этом даже подумать страшно — мерещится, будто мысль все спугнет. —Мой свет, мы долго тайнами играли, —призрак говорил медленно, словно размышляя на ходу, но так спокойно, что возникало сомнение в верности понимания его слов. Ведь он же точно подразумевает?.. А может, я опять придумываю. —И, может быть, еще и не пора. Раскрыть их иль… игра не стоит свечек, которым не дожить и до утра? Пока… смолчим. Не будем молвить боле о том, чему — ты молвишь — лишь дорога в гроб. Одначе… свет мой, я желал бы с тобой свидание. Хотя бы уж одно. — Ч-что?.. — не время медлить, совсем не время, но поспешить и ошибиться — тоже страшно. Я в смятении, но на лице сама собой то расплывается дурацкая улыбка, то выражается моя растерянность. — Свид… Ты… хочешь? Правда хочешь?       Он приглашает меня? Сейчас? Или, может быть, потом? Или он говорит о перспективе, что, прежде чем отвергать, стоит хотя бы попробовать? Мне радоваться или?.. —Там — красота, и ты прекрасна. И, символ нового, рассвет… Мои метания напрасны, и в этом ничего пока что нет, —я не понимала половины того, что Индра говорил, казалось, самому себе. Его странная задумчивость в такой момент должна была смутить меня… Но я была слишком счастлива, потому что все сильнее накатывало осознание, что иначе, чем я их понимала, его слова нельзя было понять! И даже если это не взаимность, а лишь готовность попробовать!.. Все равно! —Миг, идеальный для свиданья, желаю разделить с тобой. Быть может, и для расставанья… Скажи, согласна, Свет?       Дар речи, покинув меня, так и не вернулся, слова просто застревали в горле, но, честно, там и не было ничего умного или хотя бы внятного. Свое согласие я выразила прерывистыми, частыми и очень активными кивками, а потом… Ошалев от счастья, не иначе, вцепилась в Индру объятиями.       Счастье… Такое странное, пугающее чувство. Я и не знала, что оно бывает таким сильным.

***

      Мы оба долго рассуждали о рассвете, хотели застать его, но в конечном итоге не скоро я пришла в себя. Руки, спину, грудь — все согревало тепло чужого тела. Мне так неловко было цепляться, хвататься за ткань на его спине, липнуть, но Индра обнял меня в ответ, прижал так сильно, что смущение растворилось, оставив лишь тепло и тихий стук сердца.       Свидание… Свидание!.. Подумать только, — все крутилось в голове, хотя, по правде, все внимание сместилось на ощущения тела. И потому, вероятно, я так сильно прочувствовала момент, когда парень начал объятия разрывать. Медленно, неторопливо. Это вернуло в реальность, но мне грех жаловаться. Не будь мертва, уже померла бы от такого счастья.       Индра оставался близко, так близко, что я продолжала чувствовать его тепло, и руки его все придерживали меня за локотки. Ко мне возвращалась способность мыслить, пусть и пока не трезво, и первым, о чем я вспомнила, было: — Рассвет, — выдавила жалобно я и виновато посмотрела призраку в глаза. Индра лишь склонил лукаво (как он умеет) голову, улыбнулся насмешливо, но глаза его оставались ласковыми. — Нет красоты в том солнце, что еще не вышло, —проговорил он успокаивающе, —Но ныне озарил его холодный свет все те луга и те деревья, которые увидеть я хотел. Себя ты не вини, и мы придем к моменту, что прекраснее других. Так мы… идем?       В робком (сравнительно с первой, более уверенной частью его речи) вопросе не было бездонной горечи, но Индра словно действительно допускал, что я решу… Что? Провести долгожданное свидание дома? Посмеяться над ним? Я же никогда!.. Но я не обижалась, потому что дело не во мне и не в нем. После стольких лет… любому сложно будет поверить, что это не сон.       Осмелев, не иначе как от сбывшейся мечты, медленно, но уверенно поднимаю руки, касаюсь пальцами подбородка парня, ладонью — щеки, затем поднимаю выше… Почти символически, неплотно прикрываю ему обзор. — Закрой глаза, — шепчу, и из-за близости кажется, что это добавляет интимности, и улыбаюсь. Была ли я когда-либо так рада за другого человека? Кажется, нет. Но, может быть, это и есть любовь? И тогда Индра, если верить его словам, тоже любит меня? Теперь это кажется возможным. — Пусть это будет сюрпризом.       Мне уже совсем не сложно перемещаться, и совсем не трудно переместить другого. И, полная воодушевления, я совсем забываю, что еще недавно считала такое недопустимым, и потому не боюсь идти против природы.       Мертвая давным давно душа возвращается в мир живых.       Холодный утренний воздух бьет по голой коже, заставляя покрыться мурашками, и я вижу, что и Индра вздрагивает, а его рот приоткрывается в неверии и вдруг сжимается, будто в страхе, что это сон. Краски бьют отовсюду, пастельные, холодные тона. Серо-голубая река, словно припудренная золотом трава, и ослепительное, розовое небо с огромными, величественными облаками, тяжелый низ которых сплетается с кронами пышно цветущих деревьев. Все так прекрасно, и к этому невозможно привыкнуть, хоть сто лет подряд приходи посмотреть на этот рассвет. Но я, убирая осторожно руки, не могу отвести взгляд от его лица, так радуясь сейчас, что достаточно низкая, чтобы не мешать увидеть.       В миг, когда веки Индры поднимаются и в его глазах, распахнутых так широко, отражается солнце, плакать отчего-то хочется мне. Я держусь за ворот его одежд и не могу поднять упавший взгляд, потому что видеть лицо человека, увидевшего мир после стольких лет, просто невыносимо. Я боюсь, что не выдержу таких чувств, ведь меня и собственное волнение почти сбивает с ног.       Молчание, волшебная звонкая тишь длится дольше, чем все тишины, познанные мною. И дольше, чем молчат над могилой, и дольше, чем тихнут после признания. Рассвет, должно быть, высоко, но я стою, не шелохнувшись, позволяя Индре самому понять, когда он будет готов отвести взгляд.       Когда продрогшее уже тело обволакивает мягкое тепло, волосы прижимает чужая рука, а в шею бьет тихое дыхание, я все понимаю, но все еще ничего не говорю. — Спасибо, — звучит тихо, как шелест, а после руки Индры сползают с моей спины, я отпускаю его и делаю шаг назад. Мы расходимся, и я, оставшаяся неподвижной, с трепетом и волнением смотрю, как призрак молча бродит вдоль воды, рассматривает волнующиеся от ветра кроны. Заикаться о свиданиях было бы так неуместно, но мне не жаль, я лишь с радостью понимаю, что сделала это. Сделала то единственное, что могло бы сделать Индру счастливым, и подарила лучшее, что могла подарить.       Мы пришли сюда увидеть рассвет, но я так и не увидела его, ни на секунду не отводя взгляда от Индры. Белые его одежды, казалось, впитывали цвет ото всего, сияя в розоватых солнечных лучах. Индра постоянно называл солнцем меня, но… Для меня рассвет — это он.

***

      Я уже заканчиваю расстилать плед, раскладывать закуски к моменту, когда Индра, зачарованно бродивший по округе, возвращается. Он подходит тихо, но шелест его одежды по траве, негромкий звук шагов все-таки разрезают тишину, отчего даже дышать легче. Страшась испортить момент, я поначалу и шелохнуться боялась. — Ну так… Как тебе мир живых? Ха-ха. Все изменилось с тех пор, как ты?.. — собственный голос звучал непривычно громко, хотя я говорила вполголоса. Смешок казался натянутым. Да и вопрос тупой, ведь я сама удивлялась разнице между показанной Индрой картинкой и тем, что ждало меня здесь. Однако я лишь хотела начать разговор. — Переменилось все, и правда, —откликнулся с достоинством призрак и присел рядом. —Я помнил: все иначе было здесь. Одначе много лет прошло, и редкие деревья давно уж выросли и превратились в лес. И пыль уложена камнями, дома… Их стало больше ныне. Но перемены — не всегда к дурному, здесь стало лучше, чем когда-то было. — Если сравнивать с тем, что ты мне показывал, соглашусь, — хихикаю тихо. Показанное Индрой место поражало своей дикостью, нетронутостью, но теперь оно было обустроено и не сказать, что стало хуже. Это другой вид эстетики, но мне как городской жительнице это даже больше по душе. — Хотя, наверное, стало многолюднее. Хорошо, что мы рано утром пришли: можно сначала посмотреть на природу, а потом на людей. — На люд живой, неспящий, взглянуть отрадно было бы потом. Я подошел к домам… Теперь их стало много, и город сей уж не назвать селом, —в горле клином встает вопрос, который я давно хочу, но боюсь задать: как же долго, в конце концов, уже мертв Индра? Мне интересно, ведь я много знаю о его жизни и смерти, но мало — о посмертии. После смерти и мало что могло произойти, но Индра, что странно, не хочет говорить и о том, что происходило. Однако я уважаю его выбор и не намерена нарушать личные границы, если ему это неприятно.       Впрочем, — думаю, встряхнув головой и выбросив из нее все лишние мысли, — чтобы несколько домов достроить и набережную преобразовать, не нужны десятилетия. — Ну, для меня, ты знаешь, все ваши города как одно сплошное село, — улыбаюсь неловко. Я, конечно, погорячилась: этот городок на город все же походил, особенно, если сравнивать с другими, да и набережная добавляла престижа, но… Количество и состояние домов, население… Крупное, но все ж таки село. По моим меркам. — Но этот маленький город мне нравится. Люди здесь спокойнее, чем в других местах. Должно быть из-за шикарной набережной, ахах!.. — Вода уносит злые мысли, а цвет дарит душе покой, —сощурился Индра хитро и весело. —Здесь много лучше Чиста мира, и мне здесь хорошо… с тобой.       Я слишком слаба перед ним, чтобы не смутиться, и слишком взбудоражена зудящей на краю сознания мыслью, что это — даже официально! — свидание, чтобы не искать в этих словах чего-то особенного. — Тут и правда хорошо, красиво, но… — Индра легко и часто говорит подобное, и мне… и я тоже, наверное, должна говорить об этом вслух. Вдохнув побольше воздуха, выдаю все ж таки тихо: — Но сейчас мне находиться здесь намного приятнее, чем раньше. Потому что сейчас я… я с тобой. Вот.       Меня смущают собственные заявления куда сильнее, чем они смущают Индру, которому вышесказанное и предназначено. И такие признания теперь воспринимаются совсем иначе, ведь, после заявления, что я хотела бы на свидание с ним (не просто на дружескую прогулку!), это звучит почти как признание в любви. Это очевидно. Но Индра совсем не смущается подтекста, хотя и явно улавливает его. Из-за этого на миг вдруг становится понятно, что это я реагирую слишком остро. Однако сказать, что он не реагирует совсем, было бы ложью.       Когда Индра, и без того сидящий рядом, вдруг подается ко мне корпусом так, что я ощущаю жар его тела, я едва не подпрыгиваю от неожиданности. А когда он внезапно берет меня за руку и впечатывает во внутреннюю сторону ладони горячий поцелуй, я вообще чуть Смерти душу не отдаю. И, разумеется, краснею так, что утренняя прохлада, беспокоившая меня до того, ощущаться перестает в конец. — А… — выдаю беспомощно, не понимая, как на такое реагировать. Не тоже целовать ведь, нет?!       Индра, продолжая прижиматься губами к моей руке, явно надо мной потешается, и его ухмылку я не то что вижу — чувствую. А потом парень вдруг сжимает мою руку чуть сильней, ведет ее вверх, укладывая себе на щеку, и я… я просто… — Пугаешься игры моей… Иль смущена? —тянет задумчиво. Да будто сам не знает! И сам объясняет свое поведение. Играет со мной, да? —Так к ласке непривычна ты… Мой свет, ужели тебе ново вниманье молодых господ? Поверить сложно, все же, тот, увидь однажды кто тебя, тот не поверит боль глазам, контроль утратит и устам твоим составит оду. В обмен тебя свою свободу любой юнец готов отдать, и…       А-а-а-а-а! Хватит! — Хв… Хва… — воздуха становится критически мало, а жар переходит с лица и ушей, кажется, даже на кончики пальцев — тех самых, которые касаются его лица. Как у него вообще язык поворачивается говорить такое? Если мне даже слышать неловко!       Выговорить хоть что-то внятное я не успеваю, потому как Индра, проявив таки свойственную себе деликатность, отстраняется, давая мне остыть. — Боишься все же… Что ж, пока я — для тебя — молчу, —заявляет милостиво. Я выдыхаю, но ощущаю себя смутно виноватой. За то, что так смущаюсь, хотя он ничего страшного не делает. Это выглядит глупо даже на взгляд Индры, жившего во времена, когда девушки особой раскрепощенностью не страдали, но… Но мне правда так неловко, и непривычно, и я не знаю, как могу реагировать, а как нет. Можно ли спокойно принимать такие комплименты и допустимы ли такие действия на первом же свидании (пусть мы и знакомы уже почти месяц). Я просто не понимаю! —Я перешел границу, но, надеюсь, тебе приятен был мой поцелуй.       Осмелевшая от мысли, что излишняя скромность в такой ситуации смотрится глупо, а не мило, я отвечаю почти спокойно и коротко: — Приятен.       И вновь смущаюсь, видя довольную улыбку парня. Но, вдруг осознав, что вся эта игра, вероятно, означала, что я тоже ему нравлюсь, не могу не улыбнуться в ответ.

***

      Ногам тепло и тяжело, а длинные волосы, треплемые ветром, щекочут мне руку. Отойдя от поначалу накатившего смущения и успокоившись, я ощущаю все только острее и тихо млею. Темные пряди, разметавшись, чернели на фоне моего платья, а умиротворенное лицо человека, положившего голову мне на ноги, создавало иллюзию хрупкости этого момента. Без этого гробового волнения, без перегревающейся от смущения головы. Я никогда не могла насладиться теми знаками ответной симпатии, которые должны были меня радовать, а на деле — вгоняли в краску, но теперь… Если бы Индра, после такой просьбы, продолжил поддразнивать меня, я бы умерла от неловкости. Мне приятны его действия и слова, но я просто не могу относиться спокойно к тому, какой подтекст они имеют. Придумываю себе чего-то, и в итоге… Однако Индра, уложившись у меня на коленях, лишь посверлил меня (тогда — красную вплоть до ушей) веселым взглядом и вскоре… заснул?       Сначала я испугалась. Ему ведь не нужен сон! Он слабеет? Это из-за меня?! Из-за того, что я?.. Но он не спал и даже не дремал, лишь наслаждался тем, что ранее было ему недоступно. Слушал звуки природы: шелест листвы, пение ранних птах, шум реки, — наслаждался прикосновениями ветра и редких залетных лепестков. Мне казалось, он был счастлив, и, видя его расслабленное лицо, я не могла не испытывать нежность.       Совершенство линий, сияние кожи в этом мягком утреннем свете и трепет ресниц, и шелк волос, по-женски длинных. Получив неожиданную возможность лицезреть его красоту вблизи, не будучи на этом пойманной, я не могла не поражаться ею. Когда мы впервые встретились, меня, привыкшую к другому, смущали некоторые мелочи: длина волос, странный костюм, подводка эта синяя, — но даже так я была поражена. Тем, насколько мистическим он казался. Тем, насколько глубоким был его взгляд. Ну и, конечно, тем, насколько он красивый.       Не к смерти сказано, но все-таки хорошо, что подводку он смыл, — думаю, водя лишь в жалком сантиметре от его лица. Руки зудят заправить прядку, щекочущую ему лицо, да и просто прикоснуться. Желание дотронуться, почувствовать столь велико, что это даже смешно. Это было бы бескультурно и… и попросту нагло, в конце концов! И не важно, наглел до этого сам Индра или нет (я там, в целом, не против была, а он…)!       Но пока я думаю, моя рука под собственным весом сама опускается вниз… От прикосновения моей руки к его щеке синхронно вздрагиваем оба. Я с ужасом опускаю взгляд… Этот видимый глазу переход выражения лица Индры от удивления до довольной усмешки делает ситуацию еще более… более!..       Неловкая тишина длится секунду, не дольше, а потом… Перехватив мою руку, Индра молниеносно принимает сидячее положение и приближается ко мне так, что я, даже вжавшись всем телом в ствол дерева, чувствую его дыхание. — Считаю, за прикосновенье, —тянул Индра полушепотом, с лукавым весельем глядя в мои распахнутые от шока глаза и демонстративно ведя губами вдоль моего запястья, но пока не касаясь его. —Имею право прикоснуться вновь. — Я случайно! — пищу, стремясь слиться с деревом и в то же время замирая сердцем от этой провокации. — Одначе ты хотела,— хмыкнул насмешливо призрак, и, от его щекочущего горячего дыхания, у меня все руки покрылись мурашками. Что, прямо скажем, крайне неловко при учете того, что он это не только видит, но даже чувствует! —я руки твоей прикосновенье и на расстояньи ощущал. Ты взбудоражена, словно зерном покрыта… Мое дыхание согреет лед руки твоей. Не отводи свой взгляд и не лукавь укромно, рука твоя словно зимой налита… Лицо ж пылает сотни солнц сильней.       Н-ну поэт!       От таких речей я и правда раскраснелась, будто в пожаре побывала. Рукам стало не так уж и холодно! Но, ощущая так близко его дыхание, прикосновения Индры я так и не ощутила. Внезапно помрачнев лицом, он отстранился и аккуратно отпустил моё запястье. — Что-то случилось? — встревожилась я, мгновенно забывая о смущении. — Индра?.. — Нет, ничего, мой свет, —ответил он, но выглядело это неубедительно, —Всё хорошо, всё…ладно, будет. Однажды ты меня забудешь. Но для души моей ответ…       То, что говорил парень, было непонятно и отчего-то пугающе. Я привыкла не понимать его рассуждений, но здесь, казалось, было что-то другое. — Какой ответ? — спросила осторожно. Мы близки, но наша близость — вынужденная мера, и не так уж длительно наше знакомство, поэтому… Есть много тем, на которые Индра не захочет говорить со мной, но которые, однако, могут его тревожить. — Мой свет, ты человек душою чистый, — меняет тему внезапно Индра, и, хотя шарманка не нова, что-то не так. Голос звучит глухо, но что важнее… взгляд. Этот гордый, знающий свои достоинства человек никогда не отводил передо мной глаз. До этого момента. — Не так, как я. Мне для себя… не столь совестно может быть кого-то сделать несчастливым. Цена моих мгновений счастья не мной уплачена, увы. Но так ли можно? Мне скажи. Тебе я доверяю боле, чем в груди лукаво бьющемуся сердцу.       Индра просил у меня совета, но я мало чем могла ему помочь. Цена за счастье, заплаченная не им? Мгновения, купленные несчастьем и муками совести? И сердце, подталкивающее сделать «лукавый» выбор… Этот шифр был мне неясен, и в то же время казалось, что я смутно понимаю, о чем может быть речь. Мгновенья счастья — однозначно, мгновения здесь и сейчас. Но что цена и кто плательщик? Есть смутные догадки, но дурное предчувствие говорит, что верить им — ошибка. Я не могу, не хочу, боюсь говорить конкретно, потому что очевидный ответ — не всегда правильный, а кроме него у меня конкретики и нет, и потому рассуждаю абстрактно: — За свое счастье каждый должен платить сам, — поджимаю губы, всерьез над этим задумываясь. — В идеале. А счастье, купленное чьим-то несчастьем, будет неполным для того, кто имеет хоть какое-то понятие о совести.       Взгляд Индры становится неуловимо… горьким, болезненным? Потому что совесть у него есть. Но о чем же все-таки речь? Мерещится, будто он все еще боится за меня, что мне придется заплатить за нашу своевольную прогулку. Но разве я не говорила, что получила разрешение? А еще… мне не кажется, что о таком Индра стал бы говорить так окольно. — Эм, ну, вообще, знаешь, — мямлю, кашлянув неловко, желая хоть как-то его утешить, — Все от ситуации зависит. Идти по головам ради своих прихотей, конечно, плохо. Но в жизни всякие ситуации бывают. Иногда жертва неизбежна. А еще бывают люди, которые готовы чем-то жертвовать ради тебя. Сами. Например, родители… ну, если нормальные. В-возлюбленные, друзья… Кто-то, может быть, и не против заплатить за другого, чтобы тот был счастлив. И разве это плохо? Подло, только если заставлять других платить за твое счастье насильно. — Да, добровольно цену заплатив, пожалуй, не так больно может быть… —проговорил Индра тихо, глядя на беспокойное течение реки. Я придумывала формулировки, в которых хотела донести еще и ту мысль, что счастье вовсе не обязательно покупать ценой страданий. Но произнести своих выводов я не успела. — Но ежели цена несоразмерна? Мгновенье — час, секунда — год, а пара слов здесь — тысячи стенаний и слезы в будущем? Так ценен ли товар за непомерную приобретенный цену? Кто покупателя на сей товар найдет? Подобный мед и горек будет, и солон, счастливец же — в миг счастья угнетен.       А… эм… Я застыла столбом, потому что не знала, что сказать и стоит ли говорить вообще. — Свое лелея сердце, чужое ранить? Честно ли? О нет. Но что, если душа, и сердца стук, и разум — все одно, а совесть — возражает? — продолжал неясные размышления Индра, а мне все больше становилось не по себе. — Индра?.. — выдавила я одними губами. Призрак говорил как будто и не со мной, отчаянно убеждая в чем-то самого себя. И эта речь… теперь уж точно была не о прогулке. —Твои слова, мой свет, надежду дарят, которую не стоит принимать, —когда парень резко поворачивается ко мне, я аж вздрагиваю, а биение сердца, и без того неспокойное из-за нашей близости, учащается. — И совершить ошибку манят… Но жажду боле нету сил держать. А может быть, и смысла…       Я молчала, растерянно и неловко глядя на Индру немигающим взглядом, и не знала, что должна говорить в такой ситуации.       Иногда казалось, что мы с Индрой очень похожи внутри, пусть со стороны и не соотносимы. Но порой накатывало осознание, что мы совершенно разные. В жизни Индры, той, земной, было так много всего. Слишком много, чтобы он мог это отпустить, отчего и страдает сейчас. О чем-то призрак мне поведал, о чем-то — умолчал, а о чем-то я и не догадываюсь, а оно — гложет его.       Нынешнее его состояние было следствием всего, что было в его жизни. А я… А моя жизнь в значении чего-то, наполненного красками и смыслом, началась в миг, когда я умерла.       Повисла тишина, нарушить которую чем-то громче дыхания было до смерти неловко. — Эм… ну… — но я же мертвая. Чего теперь бояться? —Я напугал тебя напрасно сим рассуждением пустым, — качнул головой призрак, —не бойся боле. Ты прекрасна… — А ты уже невыносим, — ляпнула, не удержавшись. А я тоже поэт!.. То, как округлились глаза этого вечно познавшего дзен человека, было весьма забавна, но его последние слова, похожие на начало очередной попытки добить меня, нет. — Ну правда, Индра, я… еще немного, и я решу, что это твой коварный план, как остаться на Земле. Вот умру я от смущения, и кто тебя тогда обратно заберет?! —Я истину глаголю, а тебе в ее признаньи смелее стоило бы быть, —сощурился парень деланно оскорбленно. — Я лишь желаю, чтобы ты в себе сейчас… и никогда не сомневалась. Ведь позже я уже… Молчу. Но взором восхищенье выражаю.       Я хотела сказать, что его взгляды приближают меня к смерти не меньше, чем слова, но так и не смогла этого произнести, потому что… все-таки это было приятно. И радостно. — Твои глаза смущают больше, чем язык. Они… болтливее, чем ты, — буркнула чуть слышно, а после осмелела в гроб, раз сумела сказать такое: — А мои… А в моих ты… Индра, ты видишь что-то?       Ответ последовал не сразу. Услышав вопрос, парень замер. Лишь на мгновенье, а затем приблизился к моему лицу своим, пальцами захватывая локон и начиная покручивать его со странной торопливостью так, будто может справиться лучше плойки. — Я… вижу свет,— лицо обволакивало далекое тепло чужого тела, что так близко. Казалось, такая близость, чуть подайся — и коснешься. Но то тепло ощущалось лишь отдаленным, так и не касаясь губ дыханием. — Я вижу свет. И солнца луч, и небо. Необъяснимую синхронию души. И юности веселую беспечность, и ум того, кто уж свое отжил.       И в тот момент мне почему-то думалось, что оно (его дыхание) не долетало до моего лица оттого, что Индра давно был мертв (какая глупость, ведь я-то же дышу!). Хотя, на деле, причина была лишь в том, что в этот миг он, как и я, не дышал, боясь его разрушить.

***

      Туфли стучат по каменной плитке. Если прикрыть в глаза, в душу невольно заползет предвкушение шорохов асфальта или дребезжание решетки, и сердце замрет, ожидая привычного шума машин и запаха выхлопов, смешивающегося с ароматом духов и шедевров из ближайшей шаурмичной. Вот только всего этого нет. А я глаза и не закрываю, неотрывно наблюдая за тем, как осматривает пустой рассветный город Индра.       Этот городок, пусть маленький, пусть одно-двухэтажный, пусть совершенно пустой вызывал во мне чувство комфорта знакомостью своего пейзажа. Серые каменные коробки, обретающие краски в лучах набирающего силу солнца, мощеные дорожки. Пусть никого на улицах в такую рань еще нет, но это тоже привычно. Ведь убийства часто совершаются в ночь. На такие сборы я никогда не успевала вовремя, ведь такси вызывать рискованно к месту, где кого-то, возможно, убили, а общественный транспорт не ходит до утра. Вот и приходилось того, пешочком…       На ностальгию пробило не меня одну. И оба мы вспоминали прошлую жизнь, пусть и в разных смыслах этого понятия. — Сей город спит, но дышит, и он жив,— шептал призрак чуть слышно, окидывая неясным взглядом здания и темные окна. — И кто-то дремлет за окнами. — Хочешь, заглянем? — предлагаю просто. Индра тут же переводит на меня непереводимый взгляд. — Что?.. В окошко же, не в дом.       Подглядывать нехорошо, но это не самый дурной поступок в моей жизни. — Чужой узреем быт и жизнь чужую, но то дозвольно ли?..— начинает Индра своим фирменным философским тоном, что рискует затянуться надолго. Следующий мой поступок удивляет меня саму. Набравшись смерть знает откуда смелости, я вдруг хватаю парня за руку и, неловко-лукаво улыбнувшись, тяну в переулок… Мне, пожалуй, стоило оценить его состояние до этого. Двигаясь спиной вперед, я, конечно же, не вижу, куда пру, но зато вижу выражение лица призрака, брезгливо-недоуменно скривившегося: — Нам верно стоит ли ползти в такой грязи? — Разве там гря-?!.. — спрашиваю небрежно, переступая через какой-то хлам, и в этот же миг спотыкаюсь о следующий. — Ай!..       В момент, когда парень подхватывает меня у самой земли, сердце ухает не то от страха падения, не то от чего-то более глубокого, но глаза, как прилипшие, прикованы к подолу чужих одеяний. Колыхнувшемуся, но… Память внезапно начала подводить. Он лишь колыхнулся? Не задрался? Но как тогда Индра переступил через тот мусор, через который переступала я?.. Это казалось странным, и в голову лезло воспоминание о случае на корабле. — Нам очи не для красоты даны, — улыбнулся хитро Индра, подтягивая меня к себе и параллельно ставя на ноги, — а спина — не для зрения, увы. Меня цепляя своим взглядом, сама, гляжу, сбилась с пути? — Ну должна же я проследить, чтобы ты не сбежал, — говорю после небольшой паузы, наконец найдясь, что сказать. — А то вдруг ты грязи испугаешься.       Призрак издает тихий смешок, но, только открыв рот для (уверена, такого же ловкого, как всегда) ответа, так и не произносит ничего. Проследив направление его взгляда, утыкаюсь своим в мутное, грязью покрытое окно. Мы стоим секунду, две, после чего Индра же первый делает шаг в его сторону. Я, замешкавшись, иду следом, но, в отличие от него, не спешу заглядывать внутрь. Для меня там не будет ничего столь же важного, как для него. Что он видел там? Я не знала точного ответа, но расплывчатый дать могла. «Жизнь». Он видел жизнь. Живого человека, дремлющего или бодрствующего, или комнату, несущую следы жизни — не так важно, что именно.       Я хотела показать Индре жизнь, вернуть то, что давно утрачено. Так хотела, что совсем не подумала, что, кроме радости, это зрелище может принести еще и… грусть. Блеск в глазах призрака (не человека) быстро сменился глухой печалью и задумчивостью о чем-то мне неведомом, но вполне очевидном. — Дитя… столь юное, живое, — произносит Индра совсем тихо, и я, наконец заглянув в окно, замираю. На полу, на тоненьком матрасе, укрытый потертыми тряпками действительно лежал ребенок. Мальчик лет семи. Кажется, спал. — Дыхание тепло и глубоко его. Оно, я чаю, не познало еще горя… Хотя, как вырастет, сполна еще хлебнет.       По его лицу сложно было что-либо сказать, но внутри тревогой билось дурное предчувствие. Не думаю, что эта встреча (если ее можно так назвать) оставит Индре такие уж приятные воспоминания. О Смерть!.. Накатывало сомнение. Стоило ли вообще нам идти в город? Набережная, природа — это все прекрасно, но люди… Мне легко видеть живых, потому что я сама больше жива, чем мертва. Меня люди видят, разговаривают со мной (даже если я ничего не понимаю), однако Индра? Он душа, даже не ходячий мертвец или призрак, ведь тех хотя бы воспринимает живой глаз. Холмы ж могильные! Я… я даже сказать ничего не могу. Что бы ни произнесла, боюсь, от меня это будет звучать… лицемерно.       Переведя на мгновение взгляд на нервничающую меня, Индра вскоре вновь возвращает его к живому мальчику. — У чад забот своих немало,— говорит внезапно, и я не знаю, как реагировать, — Ведь беды, к сожалению, не ходят стороной вкруг тех, кому лет еще мало, вдобавок, не считаются с тобой, а коль считаются, то ношу не по силам на маленькие плечи валят… Младенцем ты беспомощен, я помню. И не всегда любовью окружен… Мне, впрочем, повезет, высокий будет статус. Рожденный лишь для муки, формально — королем.       И снова я не понимаю. И от этого непонимания… паршиво. Мечтала быть ближе? Но даже не могу воспринять его речи, уловить смыслы и расшифровать метафоры. А что хуже, не могу ни голоса в миг нужды подать, ни язык прикусить, когда надо. — Индра... — окликаю неловко, переминаясь с ноги на ногу и ломая вспотевшие от нервов пальцы, — если… Если тебе тяжело на это смотреть, мы можем вернуться. На набережную! Можно и в храм, н-но тут как ты захочешь. Я попрошу Босса еще! Столько, сколько будет нужно, думаю, он не против. И мы увидим еще много мест.       Парень вновь смотрит на меня, но его глаза…напоминают бездну. Мрачную сырую пучину, у которой нет дна и нет выхода. И, как от солнечного света, вдруг его взгляд светлеет, наливаясь теплом. — На берег речный нам вернуться,— произносит необъяснимо нежным, полным неясных чувств голосом. Помявшись, осторожно киваю. — Пора. Действительно пора. Живых еще увидеть я успею, тебя ж, мой свет, быть может…       Начатая так вдохновленно речь прерывается внезапно. — «Всегда-всегда»? — заканчиваю, отмечая, что таки поэт из меня сомнительный. Потому что художница я! Выражать мысли картинками мне всегда было проще. Индра прищуривается хитро. — Мы в этот миг и мы в миг после — ведь люди разные совсем, — тянется, чувствую, только завязка, — Сейчас ты счастлива, сейчас цветешь ты, и в волосах твоих неповторимый отражен рассвет. Ты светишься… вовсе не так, как ране. И промеж нами натянулась нить… Единый шанс тебя такою видеть невыразимо глупо упустить.       Даже понимая, что в том и заключалась цель, я не могу совладать с собой и загораюсь, как гробова лампочка. А этот и ухмыляется. — Зари румяна на твоих ланитах, — отмечает ехидно. Я, так и не перестав краснеть, недоуменно хмурюсь. Какие еще латы? — Не тратя время всуе, пойдем, мой свет. Дай шуйцу мне.       Чего?.. Лишь по протянутой ладони понимаю, что от меня требуется. Еще немного смущаясь, тяну к ней руку, робко касаюсь… Пальцы проходят насквозь. Ужас накатывает, словно ведро воды на голову. Внутренности сковывает лед, а губы мгновенно пересыхают. — Индра?!.. — восклицаю панически. А Индра… Индра, уставившись на свою руку, не говорит ничего…       Первые секунд пять.       А когда открывает рот, даже жаль становится, что давно мертв: — На корабле, ты помнишь, говорила,— тянет, разминая пальцы и после ловко подхватывая за ладонь меня и тут же тяня на выход, — Веревка, руки в ней, затем — вовне. Такие чудеса, мой свет, неужто ты решила, доступны в этом мире лишь тебе?       Так это был розыгрыш… Ха. — За такие шутки знаешь, что, у нас говорят, бывает? — начинаю с возрастающей злостью, но, при виде веселого лица парня, быстро успокаиваюсь. — Это не смешно. Я испугалась.       На главную улицу (шириной в две полосы) мы выходим быстро и так же быстро направляемся к берегу. Глаза шутника поблескивают виной. — Я сожалею, свет, меня простишь? — спрашивает, поглаживая горячими, материальными пальцами тыльную сторону руки, — Боле всего меня пугает твоя ярость, твоя обида и слеза, не по причине счастья, по причине горя что упала из очей твоих. Что светлое твое воспоминанье случайно что-то… кроме омрачит. Что обо мне ты лишь запомнишь, что я себя за счет твоей тревоги веселил. Одначе, мне поверь, твоей улыбки драже ни в Чистом мире, ни в обители живых нет ничего ни ныне и не ране, и впредь не будет внутри сердца моего.       Остановившись у воды, я испытываю нестерпимое желание в нее сигануть. Чтобы остудить горящее лицо, чтобы дать хоть какое-то объяснение постыдно мокнущим от волнения рукам, чтобы… Но все это излишне, ведь Индра уже знает обо всем. Знает, и сам свои чувств не стыдится, пусть легкость их выражения и ввергает меня в сомнения по поводу их глубины. — Я… не могу на тебя злиться, — выдавливаю, не в силах оторвать взгляда от реки и мысленно представляя, как та уносит лишние чувства. Стеснение, этот глупый стыд, неловкость и неуклюжесть, мешающие мне адекватно ответить что-то человеку, который мне нравится, и которому, кажется, взаимно нравлюсь я. Который легко говорит приятное, если оно является правдой, и не боится произносить красивых слов. — На самом деле!.. Я рада, что тебе весело. Когда ты так смотрел на того мальчика и говорил… я не поняла, о чем, я испугалась, что тебе… больно его видеть. Больно осознавать, что он жив, а ты… ну, нет. Я испугалась, что даже не смогу тебе ничем помочь, ведь со мной все совсем иначе. Любые мои слова были бы… — Исцеляющими, — внезапное прикосновение, скольжение длинных пальцев по щеке замысловатым кружевом. И приятная дрожь, пробивающая голову и шею, от того, как мягко заправляет чужая рука за ухо выбившуюся прядь. Речная прохлада остужает лицо, и я лишь гляжу зачарованно в беспросветно черные глаза человека, чей силуэт будто ореолом освещается рассветным солнцем. Индра гладит мое лицо прикосновениями столь легкими и невесомыми, что я порой не разбираю, касается ли он меня или то просто ветер, извечно колышущий жизнь вблизи водоемов. Очерчивает ласково скулы, задевая слегка ресницы, играет с волосами, то оглаживая вьющиеся пряди, то зарываясь в самую копну, и смотрит, не отрываясь, откровенно любуясь… Мной?..       Расстояние между нами растворяется, и, когда его лицо оказывается близко-близко, я уже не могу разобрать, горят мои губы сами собой или их опаляет чужое дыхание. Руки, которыми мы держались, не перестают соприкасаться, но прикосновение, щекоча, скользит по пальцам, по костяшкам, по тыльной стороне ладони, вдоль сгиба локтя, по плечу, перетекает на шею и вдруг ощущается так остро у самых губ. Индра проводит лишь подушечкой большого пальца по нижней губе, но я чувствую, что и его взгляд касается меня. — Любое твое слово исцеляет, — выдыхает тяжело, рвано, обжигая дыханием мое лицо. Индра беспрестанно гладит мне волосы, шею, щеки и смотрит так жадно, словно больше не увидит. А я — чуть дышу, распахнутыми глазами зачарованно глядя в ответ. — Ведь ты мудрее, чем привыкла говорить. Слова из твоих уст не могут ранить, тебе известна смерть, а с нею — жизнь. Хах… Забвение и жизнь… подобны инь и ян. Обе темны, как инь, но где же ян тогда? Казались мне столь разными при жизни, но даже в смерти время утекает, как вода.       Индра вновь произносит что-то непонятное, но всякий смысл пролетает мимо моих ушей, оставляя лишь звук его голоса и интонации. Я лишь продолжаю смотреть в его глаза, с трепетом ощущая горячий ветер на своих губах. — Сколь же смешны мне ныне муки ожиданья…— продолжает он лирично и обрывает резче: — Нет времени тянуть. Лишь бы огонь не гас, спасший меня и для других спасенный. Прошу… Запомни, что скажу сейчас.       Моргаю недоуменно, на секунду возвращаясь в реальность. — Мой свет…— бархатный голос звучит непривычно пылко и в то же время размеренно, срываясь на шепот и звуча с мягкой строгостью. Мои волосы уже в смерть растрепались, от былых четких локонов остались лишь небрежные кудри и объем, но я ничего не имею против, наслаждаясь каждой торопливой лаской, каждым хаотичным прикосновением. — Мой свет, ты — солнце, не луна… Да даже и луне звезд ни к чему бояться: оставив себе право опасаться, не нужно их страшней себя считать. Я… повторюсь: ты солнце. Не луна. Не отражение сияния чужого, сама — источник света и тепла. Стань солнцем для других…       И эмоции, и частота касаний, и откровенность взглядов — все возрастает, распаляя атмосферу и тонкую воздушную прослойку между нами до предела. — ...как стала для меня.       Я никогда не могла представить четко свой первый поцелуй, даже если пыталась. Не понятно было, с кем, как... Но в миг, когда моих губ коснулись губы Индры и по телу прошелся ток, я поняла, что фантазия никогда и не смогла бы отразить реальность. Жар чужих объятий, и чьи-то руки в твоих волосах, и дыхание другого человека, опаляющее лицо, и нежность, в которой можно утонуть. Губы Индры... были теплыми и мягкими, и от каждого их движения внутри растекалось счастье. Я больше не видела ничего: ни реки, ни его взглядов, и практически потеряла ощущение собственного тела. Во всем мире остались лишь его прикосновения и чувства, которые они вызывали во мне. Парень целовал меня осторожно и медленно, вопреки былой поспешности, неторопливо и так чувственно передвигая губы, что не ясно становилось, один ли это поцелуй или множество перетекающих друг в друга. Грудь распирало и щемило от любви, даримой мне каждым жестом: ласковым поглаживанием руки, приобнимающей меня, теплом ладони, зарывшейся в волосы и аккуратно придерживающей затылок. Вдруг подумалось, что никто и никогда не дарил мне столько нежности, сколько он.       Весь мир поблек, и только этот поцелуй остался слишком реален. Мне стало жарко, и чем дальше, тем сильнее жар. Удушающий поток чувств заполнял мой разум, вытесняя даже ощущения тела, а поцелуй из слишком материального, слишком яркого, становился все воздушнее и легче, словно растворяясь воздухе, пока не исчез совсем. Индра отстранился?.. — думаю, едва связывая мысли, и, кажется, впервые за долгое время начинаю дышать. На время поцелуя наше дыхание стало едино: мой вдох — выдох с чужих губ, и наоборот, нескончаемый круговорот тепла. Но... стоит мне вдохнуть, и в легкие бьет лишь прохлада.       Резко раскрыв глаза, едва не слепну от непривычно яркого света. Света, который больше мне никем не перегорожден. Весь внутренний жар и трепет сменяются леденящим душу ужасом. Ин... Инд... — Индра?! — вскрикиваю на грани всхлипа. Пальцы сводит дрожь. Я верчусь, глазами ищу знакомый силуэт, сама не понимая, что вижу, а чего нет. Голова до сих пор идет кругом от былого счастья, но в носу уже начинает колоть от подступающих слез. Сглотнув, повторяю, будто это что-то изменит: — Индра!       Но рядом нет никого. И Индра не отвечает, исчезнув, как я понимаю позже...       Навсегда.