Грабли

– Ты только посмотри на него, – протянул Влад с еле скрываемым презрением, – юнец, дорвавшийся до власти. Ребёнок на спине ретивого жеребца. Что он может дать своему народу? Аслан подтянул подпругу на своей тренировочной кобыле и наклонился вниз, усиленно делая вид, что собирает инвентарь. Зелёные глаза его при этом безотрывно следили за разглагольствующим Мехмедом. Новоиспечённый падишах на чём свет стоит костерил янычар и несчастного Али-бея. Тюрбан его слегка раскачивался из стороны в сторону, пока семнадцатилетний властитель Османской империи вышагивал вдоль шеренги и высказывал собственной гвардии султанское «фи». – Возможно, ты хотел спросить: «Что он может дать нам»? – промурлыкал Аслан, подчёркивая последнее слово, – Мехмед ненавидит нас, политику собственного отца и весь белый свет. Погоди ещё немного, скоро ему отдадут в руки власть и первым же приказом он велит утопить нас в речке, как котят. Влад поджал губы. Он подался назад, опираясь лопатками о горячее дерево загона, прикрыл усталые глаза и подставил лицо солнцу. За три года в Эдирне он уже привык к кусачему загару и сползающей после этого коже, перестал жаловаться на духоту и избегать вечерних мальчишечьих купаний в Эвросе. Совсем уже обосманился, скоро начнёт возносить молитвы Аллаху, вместо Христа. – С другой стороны, – раздался совсем рядом голос друга, – он же спит и видит, как возьмёт Византию. Может, забудет про нас и побежит воевать, размахивая саблей, как ярмарочные лицедеи? – Побойся Всевышнего, – фыркнул Влад, пряча улыбку, – не смей порочить имя падишаха. Лишишься буйной головы вместе с девичьими локонами. Аслан добродушно хохотнул и толкнул его локтем в бок: – Не припомню безголовых янычар, – правда, тут же стушевался и опустил взгляд в пыльную землю, – а если и правда прикажет сослать? Влад открыл глаза и посмотрел на него, приподняв в изумлении брови. За другом не водилось подобного раньше, и резкая смена настроения с шутливого на откровенно упадническое почти напугала. Сглотнув, он резко выдохнул и опустил ладонь на плечо, обтянутое влажной тканью рубахи. – Вот как сошлёт – так и подумаем, – заключил он, – ещё целый год впереди. Кто знает, может он наберётся мудрости и опыта. – Мудрость, – снова фыркнул Аслан, – не показатель возраста. Посмотри на нашу милую Лале. Она ещё несмышлёнышем была мудрее половины двора. А Мехмеду хоть сотню лет дай – всё также пусто будет. – А если тысячу? – неожиданно для самого себя спросил Влад, – Целый десяток столетий. Вот где воспоминания и знания, которые не дадут совершать ошибки. Аслан дёрнул свободным плечом, снова улыбаясь ему – светло и открыто. Сморщив конопатый нос, он накрыл ладонь Влада своей и слегка сжал пальцы. – Есть люди, которые пройдут этот путь достойно. А есть те, которые будут прыгать по одним граблям и год, и сотню лет. Беда не во времени, мой друг. А в неумении сделать в сторону один единственный шаг. – И то верно, – согласился Влад, прикрывая глаза. – Верно, – сказал он, открывая их вновь – потускневшие немного, подёрнутые краснотой выступивших от усталости вен, теней и мелких мимических морщин. Глаза не юноши больше – мужчины, видевшего слишком много для того, чтобы вновь беззаботно шутить со старинным приятелем над капризным Султаном. Познавшим столько лишений, потерь и горя, что хватило бы на сотню людей. И всё ещё недостаточно добрым, всепрощающим и очищенным для того, чтобы заслужить своё право на Свет. Влад Цепеш не считал себя глупым человеком. Человеком ли? Вопрос не важный. Он был хорошо образован, господаревал над целым княжеством, веками успешно скрывал свою сущность и смог при этом прожить свою вечность в роскоши и достатке. Он смог конвертировать своё проклятье в валюту, которой пользовался редко, но всегда успешно и по делу. Завёл полезные знакомства и навёл мосты с такими же бессмертными, как он сам. Бодрствовал он, или же погружался в длительный сон, Влад всегда знал, что не очнётся завтра с воткнутым в грудину осиновым колом или затолканным в глотку распятием. Безмозглых и суеверных всегда было много, так что избегать их он научился в первую очередь. Но к чему Влад не был готов точно, так это к тому, что они вернутся вновь. Его дьяволовы Грабли. Да, именно так, с заглавной буквы. – Постойте…шесть картин? Но смотритель музея.. – он не слышал её. Не мог отдать своё внимание голосу, чуть более низкому и хриплому, чем птичье пение прошлой Лале. У этой, возрождённой, восставшей из небытия, были такие же длинные, блестящие на солнце локоны. Влад готов поклясться, что если решит прикоснуться – они стекут по его ладони шёлком. Поддетая загаром кожа, полные губы и взгляд снизу вверх – смелый, прямой и ни капли не робкий, как было заведено при Дворе. Даже имя схожее – Лайя, что за издевка судьбы. И Влад смотрел на неё, жадно, изучающе, стараясь насмотреться за несколько жалких минут, что отведены им для знакомства. Правда, тут же одёрнул себя, отводя взгляд в сторону. Отвернулся, к ладони еле прикоснулся, помня о природе проклятья. Стиснул зубы, чувствуя, как простое соединение рук режет острее бумаги. Он сделал то, что должен. Нашёл картины, вернул их законной хозяйке, и теперь собирался ждать, когда она восстановит их и вспомнит о прошлом. Влад развернулся на пятках и убежал прочь. Лале нельзя любить – это губит её. Но перед ним теперь Лайя, а потому уже на следующий день Влад нашёл её, сидящей в кафе неподалёку от гостиницы и поспешил увезти с собой. Влад чувствовал себя больным, бессильным перед прошлым собой – юным и очарованным дворцовым Тюльпаном. Тем, кто с саблей наперевес угрожал собственному сюзерену, клялся залить Европу кровью ради мести и горел ненавистью ко всем, кто был причастен к гибели Лале. Влад был не в ладах с самим собой. Он бежал, стараясь перегнать ветер и пять сотен разделявших их лет. И вместе с тем стоял на месте, залитый расплавленным металлом знания – она не помнит. Не будет помнить ещё несколько недель. А значит, нужно просто ещё немного подождать. Дать ей свыкнуться, осознать, а потом самой принять решение, которое или спасёт, или погубит их. И Влад повторял себе мысленно, как мантру: жди. Не пытайся обольстить, не делай щедрых жестов. Не веди себя, как сопливый щенок. И конечно же, сам себя не слышал. – Далеко ты её несёшь? – зашипел он в спину молодому мужчине, закинувшему на плечо его Лайю. Тот резко обернулся. И в горле перехватило, когда среди покрытых пылью и ржавчиной пыточных инструментов, в каменном мешке родового замка загорелось яркое солнце Эдирне. Сморщенный веснушчатый нос, рыжие кольца кудрей и насмешка, которую он чувствовал даже на расстоянии десятка метров. Аслан оставался собой даже в двадцать первом веке. Возвращение одной лишь Лале он готов был пережить хоть во второй, хоть в сотый раз. Утонуть в ней, раствориться и исчезнуть, заранее зная, какой конец их ожидает. Но видеть этих двоих рядом – живых, дышащих и полных страсти, было слишком. Владу было уже не двадцать лет, и о той беззаботности, с которой Лайя смеялась над шутками Лео он мог только мечтать. Он весь был пропитан тьмой и горечью, набит ими, как Рождественская индейка или поганое соломенное чучело. И как ни пытался тянуться к ним – руки сами опускались, обжигаясь. Они оба был так юны и наивны, что порой это начинало злить. «Если соперничество, то честное». «Влад, скажи правду!». Идеалисты. Романтики. Открытые до откровенности, какими бывают только вчерашние дети, пусть и покинувшее крыло родителей. Влад продал бы свою душу снова, чтобы сбросить с себя пудовые гири временной пропасти, не дававшей сомкнуть руки на тонкой девичьей талии или улыбнуться расслабленно над брошенной между делом шуткой. Пошёл бы ради этого на любой безумный поступок – расписался кровью в договоре, принёс в жертву пару десятков жизней или обратил к Всевышнему десятки молитв, от которых покрывался струпьями язык. Но, к сожалению, ему было нечего предложить взамен на это счастье. Разделявшую их пропасть соединял лишь хлипкий верёвочный мост воспоминаний и случайных разговоров. И всё же, он не готов был потерять их снова. И всеми силами старался избежать старых ошибок, совершая их снова. Раз за разом. Он пытался прогнать Лео из замка, а затем сам звал обратно, чтобы держать ближе к Лайе. Скалил на него зубы, требуя соблюдать дистанцию, и за руку приводил Бёрнелл к нему в спальню. Сквозь боль тянулся к желанным губам, и отсылал прочь, чувствуя, как от тоски хочется перегрызть самому себе глотку. Заводил разговор первым, а потом молчал, ожидая, пока Лайя начнёт диалог. Он был жесток к ней, и искупал это нежностью в словах и поступках. Влад хотел сделать всё правильно. Подвести их к принятию, раскрыть карты одна за одной, как делает умелый игрок в покер. Свести тучи и натянуть канаты нервов до предела, чтобы даже самая страшная правда показалась облегчением. Он ведь многому научился за долгие века одиночества. Владу хотелось рассказать им. Избавить себя от непомерного груза лжи и недомолвок. Купить билеты до Эдирне и пройтись по улицам, давно утративших тот облик, что помнили три близких сердца. Зажмуриться плотно и представит на миг, что под лопатками – жёсткая, но надёжная кровать, пропахшая благовониями и маслами. Мерно стрекотали бы сверчки и ругались за внешними стенами янычары. В ногах лежала верная Гузалик. А огрубевшие пальцы сжимали плотно нежную ладошку Лале, пока с противоположной стороны кровати сверкали малахитом глаза Аслана. Влад всё отдал бы за то, чтобы вернуть их прошлых. А затем продолжить – снова вместе, как когда-то. Но уже воскресшими, очистившимися от обетов, догм и правил, так мешавших быть свободными. Мир вокруг строил на них совсем другие планы, и кукловод – с кривой улыбкой в пол-лица, подмигивающий разноцветными глазами, не стесняясь пытался дёргать за невидимые нити. Влад знал, что желание его, как в кривом зеркале, обязательно будет исполнено так, что придётся пожалеть. Но всё равно продолжал верить. Молиться, кривясь от боли и жжения, тянуться к губам Лайи и улыбаться неловко в ответ на чужие, открытые и светлые улыбки. Чтобы, наконец, обрести истинную мудрость и сделать всё, как положено. Без чёртовых граблей.