Не святой

Ступать на святую землю практически больно. Это чувство инородности зудит под кожей, порождая беспокойство, от которого не избавиться просто так. Тонкие сизые струйки поднимаются ввысь от свеч, в помещении пахнет мёдом и ладаном, этот запах оседает в груди горячим пятном, выжигая святые письмена на плоти. Вызывая неумолимое желание испортить. Запятнать. Окрасить грехом. Одно движение - и подставка со свечами опрокидывается, с металлическим звоном падая на пол. От твоих пальцев остаётся практически видный след, а скверна распространяется по всему монастырю. И ни капли жалости, лишь тихое торжество и бойкое веселье. Вышагивая босыми ногами по холодному каменному полу, ты достигаешь стены, где собственническим движением открываешь ящичек с вином для причастия. Одна бутылка перекочёвывает в твои руки, а на языке уже почти чувствуется сладковато-пряный вкус кагора. Ты выпиваешь её почти целиком, когда ждёшь, пока сядет закатное солнце. Дворик перед монастырём совсем небольшой, а лавочки совсем старые, протёртые и с истрескавшейся краской на них. Бутылку ты оставляешь у одной из ножек той лавки, на которой сидела, и летящим движением поднимаешься на ноги. Опьянения ты уже давно не чувствуешь, пять тысяч лет как, потому что на суккубов алкоголь действует плохо, если не сказать, что никак. Проводишь рукой по волосам, и те меняют свой цвет и длину на необходимую, а оскал сменяется обычной улыбкой, так непривычной тебе. Всё же внешность нужно было подогнать под самые сокровенные желания жертвы. Прочищаешь горло, выходя из-за угла, задолго до этого почуяв такой сладкий и тёплый запах жертвы, на которую сегодня ведёшь свою охоту. В своих предположениях ты не ошиблась - совсем юный пастор стоял на пороге монастыря, блаженно вдыхая свежий ночной воздух. - Святой отец! Отче... Могу ли я попросить помощи у монастыря? Прошу, позвольте мне остаться здесь на ночь... Они всегда были такими - глупыми и наивными, когда дело касалось помощи ближним. Всегда монастыри открывали для всех нуждающихся свои двери, радушно приглашая даже тех, кому вход на святую землю был закрыт по праву рождения. Но это место ты заведомо осквернила и теперь без преград поднялась на первую ступеньку у порога, молебно поднимая взгляд больших глаз на священника. - Конечно, дитя, заходи, - со сдержанным радушием пригласил тебя внутрь юноша. - Называй меня Отец Хосок. Он не отходил от тебя далеко, но всё же старался держать дистанцию. Впрочем, как и всегда - подобная черта в служителях церкви давно перестала тебя удивлять. - Что у тебя стряслось? - Меня зовут Т.И., - поддельно запинаясь, проговорила ты. Хосок куда-то вёл тебя, и ты покорно следовала за ним. Как оказалось, он отводил тебя в свободную комнату, попутно попросив одну из монашек сделать тебе горячий сладкий чай. - Я живу в другом конце города, но не могу добраться до дома. Меня обокрали в подворотне и хотели... простите, надругаться, но мне удалось убежать. Поэтому я очень боюсь возвращаться домой ночью. - Бог им судья, дитя. Монастырь никогда не откажет в просьбе тому, кто действительно в этом нуждается, - монашка принесла тебе стакан с чаем, кротко проговорив нечто неразборчивое. С деланной благодарностью, ты приняла в руки кружку и сделала глоток. Чай оказался на редкость дешёвым и едва сладким - ничего иного нельзя было ожидать от разваливающегося монастыря на отшибе. Ты с удовольствием отметила то, как Хосок наблюдал за тобой - со стыдом и жадностью, понимая, что подобные мысли ему запрещены, однако те сами напрашивались при каждом взгляде на тебя. Ещё бы, сейчас ты воплощала идеал, созданный в голове самим Хосоком, вобрала в себя все самые грешные его желания, пробуждая внутри юноши пламя, растекающееся по венам. Священник ненадолго оставил тебя одну, позволяя рассмотреть небольшую комнатушку повнимательней. Голые стены и не менее голый холодный пол, хиленькая кровать с распятием у изголовья. Сразу же появилось желание сбить крест со стены, чтобы тот не жёг взгляд, но с этим пришлось повременить, потому что Хосок быстро вернулся. В руках он нёс слабо горящую лампадку. - Возьми, дитя, ночью электричество не работает, - перенимая из чужих рук лампадку, ты словно бы невзначай провела пальцами по чужим, до невозможности горячим. Хосок тут же вздрогнул и торопливо всучил тебе светильник, убирая руки. На светлой коже щёк проступил румянец, а сам юноша мгновенно стушевался. - Доброй ночи, - с этими словами он поспешил удалиться. Стоило тяжёлой деревянной двери за ним закрыться, как ты тут же рассмеялась. Давно ты не встречала столь забавных служителей церкви, века с девятнадцатого, если не раньше. Слишком уж этот парень был праведным, буквально святошей, отчего желание испортить его и запятнать лишь усилилось, став идеей фикс. Похабная улыбка не сходила с твоих губ, когда ты, вперив взгляд в дверь, буквально напротив которой уже засыпал Хосок, начинала свою пакость. Пусть во сне тебе явится всё то, что ты тайно желал, боясь даже в мыслях озвучить. Пусть тебя накроет, точно покрывалом, этим душным сном. Увидь же те картины, которые ты так страстно желал и так истово боялся. И позволь себе чуть больше вольности - тогда ты узришь их и наяву. Хосок измученно ворочался на кровати, то покрываясь испариной, то кутаясь в одеяло от озноба. Воображение играло с ним злую шутку, раз за разом посылая всё более и более откровенные картины того, как сплетается его тело с твоим в грешном танце. Так давно его не посещали эти мысли, что теперь казались посторонними, совершенно дикими. Хосок задыхался в ночи, выстанывал твоё имя снова и снова, сжимая в руках мокрое от пота покрывало. Хосоку казалось, что он умирал. Пробуждение не принесло долгожданного облегчения - в паху напряжение казалось болезненным. Ощущение разбитости после тяжёлой ночи накрыло Хосока с головой, вынуждая сонно и устало прикрыть глаза. О, как он костерил себя за грешные мысли, с которыми у него не было сил совладать. И как же ты упивалась ими, этими сладкими мучениями. Порой именно эмоции были лучше, чем сама душа, которую ты в любой момент могла отведать. Но, наученная отцом, ты привыкла играть с едой, прежде чем приступить к основному блюду. Именно поэтому ты, удостоверившись, что те несколько монашек, что находились в этом месте помимо Хосока хлопотали в саду или на кухне, находящейся в другой стороне монастыря, решила воспользоваться состоянием юноши. Тот, выглядевший растерянным, после стука вошёл в выделенную тебе комнату, окидывая помещение взглядом. Истории о суккубах всегда казались Хосоку сказками, как и то, что говорили про других демонов. Разве мог Бог позволить ходить по земле чему-то настолько грешному, как демоны? Само собой нет. - Доброе утро, сестра Т.И., - ты неслышно хмыкнула от того, как изменилось обращение Хосока к тебе. - Как вам спалось? "Уж лучше, чем тебе", - едва не сорвалось с твоих губ, но, вовремя взяв себя в руки, ты всё же сказала другое. - Немного беспокойно, Отче. Прошу, присядьте рядом, мне есть что спросить у вас. И он, чуть поколебавшись, садится. На самый край, будто бы готовый в любой момент подняться, чтобы сбежать. Как если бы Хосок в самом деле знал твою истинную природу и всеми силами пытался от неё отгородиться. - Что тебя тяготит, сестра? - обеспокоенно спросил Хосок и, кинув пронзительный взгляд в твои глаза, мгновенно стушевался. Мысли тут же наполнились картинами минувших снов. - Понимаете, Отче, - ты приблизилась до непозволительного и взяла чужую ладонь в свои руки в жесте, который должен был выражать доверие и покаяние. - Случилось нечто, что я боюсь произносить вслух. С каждым словом твоё лицо оказывалось всё ближе и ближе к Хосоку, вскоре ты смогла ощутить его тяжёлое дыхание на своих губах. Юноша не мог совладать с нахлынувшими его эмоциями, это было для него слишком ново и сильно, чтобы просто понять происходящее. Ситуация никак не поддавалась контролю, а мысли заполнились блаженным туманом, которому не противостоять. Из последних сил священник сопротивлялся, но вот твоя горячая ладонь легла на его бедро почти целомудренно, и последние бесплодные попытки противостоять своему естеству потерпели крах. - Что случилось с тобой, сестра? - выдохнул он в твои приоткрытые губы, глядя заворожённо. - Я возжелала раба Господнего и не могу противостоять своим желаниям. Это же грех, Отче? Хосок уже не мог даже сам для себя решить, что грех, а что нет. Тело, будто слепленное из глины, повиновалось твоим прикосновениям, льнуло к тёплым юрким руках, а взгляд будто приковало к твоему лицу. - Безусловно, грех... - Тогда отпустите мне его, Отче, - вышептала ты и прижалась своими губами к чужим, сухим и чуть напряжённым. Под мягкими движениями они поддались, отвечая неловко и неумело, но с пылом. Хосок задыхался, Хосок горел. Отпустив чужую ладонь, ты положила руку на плечо парня, притягивая его к себе ласково, но требовательно. Приоткрыв рот Хосока, ты скользнула туда языком, сплетаясь с его, юрким и влажным. Наградой тебе стал тихий полустон. Не знавший прежде женских ласк, неизбалованный подобным, Хосок реагировал на всё втрое острее, чем кто-либо ещё, а ощущение запретности больше не гложило, а лишь подстёгивало, обжигая изнутри. Чуть больше осмелев, ты оседлала бёдра Хосока, уже заранее зная, что, стоит лишь прижаться ближе, как ты почувствуешь его пылающее от желания естество. Но было рано, слишком рано. Нужно было извести его, лишить воли и всяких мыслей, оголить разум, оставив лишь то первородное, что движило всеми людьми без исключения. Именно по этой причине ты с таким удовольствием помогала людям пасть, отмечая, как чернеют в мгновение ока их души. У них был выбор, однако они всегда делали его неверно, в то время как тебя уже создали такой, порченной и грешной. Об этом ты не жалела, воспитанная своим создателем, которого звала отцом, так, что твоя природа казалась тебе даром, а не проклятьем. Но вот люди - иное дело. Они так отчаянно желали вознестись после смерти, но поддавались на грех, стоило лишь поманить их пальцем и чуть оголить грудь. Глупые, глупые существа. - Что же мы делаем? - задыхаясь, прошептал Хосок, стоило тебе оторваться от его губ, чтобы переключиться на шею. Пометив ту влажными следами поцелуев, ты чуть прикусила мочку уха священника и опалила ту дыханием. - Боюсь, тут я уже не смогу ответить. Хосок тоже не мог. Единственное, что было ему под силу сейчас - хриплые стоны и дрожь по всему телу. Непрекращающаяся. Лихорадочная. Такие сладкие эмоции питали тебя, едва ли не сильней, чем целая душа целиком, ты упивалась ими, как благодатным нектаром. Легко укусив юношу в шею, ты наглым движением стащила сперва колоратку, дёрнув и отшвырнув ту куда подальше, а потом расстегнула несколько первых пуговиц, чтобы дать себе больше места для шалости. Но перед тем, как вновь припасть губами к горячему телу, ты отстранилась, заглядывая в почерневшие от желания глаза пастора. Сжала его запястье крепкими пальчиками и провела им сперва по собственной шее, позволяя ощутить бархат нежной кожи, после, совсем невесомо, по груди, и наконец пропустила горячую руку под задравшуюся рубашку, позволяя пальцам судорожно сжаться на твоей талии. Хосок не мог двигаться. Все мышцы словно окаменели, он даже дышать лишний раз опасался. Тебя же это веселило - словно бы бездействие могло спасти юношу от падения во грех. Бездействие же на деле было куда хуже хоть какого-либо действия. Прикусив ключицу священника, ты тут же прошлась языком по повреждённому месту, словно бы прося прощения за несдержанность, на над ухом раздался новый хриплый стон, куда громче предыдущего. "Давай, спой мне, птичка, свою последнюю песнь". Вскоре тебе надоело терзать чужое тело, и ты решила, что пришло время пастору проявить свою инициативу. Хотя бы ты желала подтолкнуть его к этому. Торопливо скинув светлую рубашку, ты горделиво продемонстрировала Хосоку отсутствие нижнего белья. Впервые в жизни глядя на нагую девушку, он задохнулся пристывшим к губам воздухом. В голове отпечаталось что-то судорожно горячее, а в паху вновь вспыхнуло желание, почти причиняющее боль. - Прикоснись ко мне, Отче. "Не бойся своих желаний, ведь ты уже давно погребён ими заживо." Словно в трансе, Хосок гладит большим пальцем под мягкой окружностью грудь, робеет, но ты его не торопишь. Пускай сделает всё сам, ведь так намного веселее. Вскоре шершавая подушечка пальца подцепляет сосок, и ты прикусываешь губу, выдыхая из груди разгорячённый воздух. Тут же Хосок поднимает на тебя взволнованный взгляд. - Это приятно, нет нужды беспокоиться. "Ты не сделаешь мне больно. Всё ужасное, через что я могла пройти, уже случилось." Ладонь священника - намозоленная, чуть грубая, но от этого не менее приятная, а прикосновения чувствовались донельзя остро. Словно по оголённым нервам прошлись так ласково и неумолимо. Стоит чужой руке накрыть твою грудь, как ты, блаженно выдохнув, подаёшься вперёд, желая заполучить как можно больше прикосновений. - Так мягко, не правда ли? - мурлычешь ты на ухо и, знай Хосок хоть немного о том, кто такие демоны - догадался бы о твоей природе давно. А дальше всё по давно выученной схеме - святая вода, жгущая кожу, что кислота, в лицо, крест на лоб и молитвы, молитвы, молитвы. Наверное, экзорцистов забавляло зрелище корчащейся в муках обнажённой демоницы. Но Хосок был не из них, иначе не позволил бы себе так легко забыться в чьих-то ласковых объятьях, не явился бы в холодную комнату после удушливых сновидений. Не поддался бы так покорно и услужливо. Робость в поцелуях сменилась откровенной жадностью. Приподняв чужой подбородок изящными пальцами, ты словно пила Хосока, осушая этот бокал до дна. Бокал с самым сладким вином, что только может быть. На пробу двинув бёдрами навстречу чужому желанию, ты услышала, как Хосок буквально задохнулся, не отрываясь от твоих губ. Повторила движение - и увидела молебно заломленные брови. Только в этот раз священник молил не Бога, не святых, а тебя. Ты стала его иконой, его личным божеством. Лукаво улыбнувшись, ты двумя пальцами толкнула юношу в грудь, и тот безвольно опустился на постель, повинуясь любому твоему желанию. Внутри урчало то бесконечно грешное, жадное и жестокое, что было в тебе. Все они поддавались искушению, не было ни единого исключения из правил. И раз за разом это было всё так же интересно, как и впервые. Торопливо откинув собственную юбку в сторону и расправившись с полами чужой сутаны, ты юркими пальчиками обхватила твёрдый ствол. Голова пачкала ладонь смазкой, и ты обвела её пальцем на пробу, вырывая хриплый стон. Хосок был донельзя чувствительным, особенно там, где сам себя не касался, испытывая даже от редких мыслей об этом благоговейный стыд. Несколько раз с довольным видом проведя ладонью по члену, ты чуть приподнялась, позволяя головке ткнуться во влажные складки. - Что ты такое? - задыхаясь, наконец смог спросить Хосок. Ты криво улыбнулась, понимая, что назад священник не отступит, какой бы ответ ни получил. - Я - всё то, чего ты так страстно желаешь и чего так сильно боишься. Конец фразы потонул в глухом стоне Хосока, потому что ты, едва успела договорить, опустилась на его член. Бесы, это было неистово хорошо. В горячей тесноте пульсирующий член ощущался донельзя прекрасно. Взъерошив собственные волосы, ты начала двигаться. Сперва неспешно, давая священнику привыкнуть, не позволяя тому спустить в первые минуты и лишить тебя наслаждения, а потом всё наращивая амплитуду. Как заворожённый, Хосок наблюдал за выражением твоего лица и колышущимся в такт движениям налитым соком грудям. Это зрелище приковало его взгляд, не позволяя отвести его ни на секунду, и ты, не стесняясь своих громких стонов, спрятала улыбку в упавших на лицо волосах. Жестокую победоносную улыбку. Какими же сладкими, какими густыми оказались эмоции Святого Отца. Впитывая их каждой клеточкой своего тела, ты чувствовала, как силы наполняют тебя вместе с невыносимым удовольствием. Когда это всё завершится, редкая молитва сможет действительно остановить тебя. Радовало то, что Хосок подобных не знает. Да и едва ли сможет вспомнить хотя бы собственное имя. Казалось, воздух в помещении накалился до предела, волосы липли к вискам и лбу, мешались. Испариной, точно бисером, была обсыпана белоснежная кожа. Всё то, что Хосок считал идеальным в тебе, принимало донельзя греховный вид. Его пальцы судорожно стиснули твои напряжённые бёдра, рот в обрамлении истерзанных губ раскрылся, словно бы это помогло глотнуть чуть больше густого воздуха. Хосок был совсем на грани. Ты, откинув волосы в сторону, склонилась на его ухом, касаясь того губами при каждом движении. - Давай, Отче. Сделай это вместе со мной. И его оглушило. Убило и изломало. Сквозь пелену Хосоку показалось, что он видел, как полыхнули пламенем рога на твоей голове, а через шум крови в ушах он словно бы услышал хлопок раскрывшихся крыльев. Воздух воспылал. Когда семя перестало обжигать тебя изнутри, ты лёгким движением встала с ещё подрагивающего члена и сыто улыбнулась. Священнику же явно было не до тебя - он пытался придти в себя после оглушительного оргазма. Никогда и никто не дарил юноше подобного удовольствия, ни одна молитва не могла принести ему такого наслаждения. - Боже, - сипло выдохнул Хосок, не то восклицая, не то обращаясь к самому создателю. На это ты лишь усмехнулась, сжимая в руке невесть откуда взявшуюся бутылку причастного вина. - Не услышит тебя твой Боже. Он - лишь заигравшийся мальчишка, потерявший контроль над своими игрушками и оттого про них забывший. Вытянув зубами торчащую пробку, ты бесцеремонно отплюнула её не глядя. - Да и путь на небеса тебе отныне закрыт, Отче. Как приговор. Как клеймо, это отпечаталось в голове Хосока, вынуждая того измученно сжаться, закрыв лицо руками. Что же он натворил... - Возьми мою руку, Отче, - нагая, с мерно покачивающимися за спиной чёрными, как ночь, крыльями, протянула Хосоку свою ладонь. - Твой Бог не примет тебя, а Люцифер - вполне. Ты прожил жизнь, полную лишений и запретов, но нарушил единственный, за что после смерти будешь жестоко наказан. Так скажи мне, есть ли смысл продолжать жить среди глупых правил и молить о прощении, которое не получишь? Пламенная бездна разразилась за твоей спиной, она шипела и чавкала, словно желая поскорей заполучить к себе новую душу. Такую сладкую, измученную. - Иди со мной, Хосок. Иди, и ты получишь то, о чём не смел и мечтать. И Хосок идёт. Ему, околдованному твоими сладкими речами, не остаётся ничего, кроме как повиноваться. Он пуст и разбит, у него впереди - ничего. Лишь бесконечные муки и страдания длиною в вечность. Так почему бы последние годы своей жизни не посвятить себе? Себе, а не кому-то другому, кто уже давно отрёкся от него. - Ты принял верное решение, - улыбаешься ты, заключая Хосока в объятья. Шаг назад - и Геенна Огненная принимает вас, точно шёлком обвивая. Радушно и сладко. А как иначе может быть в Аду, полном лжи и греха? Последней твоей мыслью перед тем, как оказаться наконец дома было то, что отец, должно быть, будет рад столь чистой душе.