Из чего сотворены наши души?

      День не задался с самого начала. Знаете, бывает такое, что все идет вкривь и вкось? В такие дни лучше сидеть дома, желательно под одеялом и подальше от всех колюще-режущих предметов.       Возможно, я самую чуточку драматизировал, но когда белоснежность моего левого кроссовка превратилась в пошлую серость из-за автобуса, который, подъезжая, окатил меня из лужи, и третьекурсницы, пролившей на меня свой кофе пополам с матами, я понял: пони и радуги сегодня не будет.       Менять обувь не было времени, потому что я и так жутко опаздывал на пары из-за выключенного света в общаге. Вахтер, испуганная вышедшим из строя турникетом, но преисполненная чувством долга, перепутала все инструкции, решив, что правильнее «всех пущать, никого не выпущать». Она обладала удивительной способностью не слышать разумные доводы недовольных студентов, но поразительным слухом в отношении обсуждения ее самой. Так что мое ожидание, да и не только мое, скрашивалось небольшими словесными перепалками между вахтершей и теми немногими, кто осмеливался вполголоса на нее ворчать.       Наконец, я залетел в аудиторию, и на меня тут же уставились несколько десятков пар глаз. Я мгновенно оценил ситуацию: преподавателя еще нет, хоть аудитория и открыта, а я снова я. Только моего запаса удачи хватает на то, чтобы с эффектным торможением заявиться на занятие, будучи красным, потным и в испачканном кроссовке. Кто вообще придумал белую обувь?       С чувством собственного достоинства, я невозмутимо прошел к первому ряду большого лектория. По крайней мере, мне так показалось. Однокурсники обменивались понимающими улыбками, но это не обижало. Они знали, что я неуклюжий и неловкий, а если прибавить к этому мой ум — получался почти среднестатический ботан. Повторюсь, они это знали и принимали меня. Огромный плюс по сравнению со школой, чьи средние классы временами становились сущим адом.       Я последовательно вытащил из сумки большую тетрадь на пружине, учебник, ручку, карандаш, резинку и линейку. Пока я размещал канцелярские принадлежности параллельно друг другу над тетрадью, уже раскрытой на нужной странице, я чувствовал, как ко мне скачками возвращается привычное спокойствие. Чувствовал, пока рядом не шлепнулся кожаный рюкзачок, мгновенно нарушая весь геометрический порядок моего рабочего места.       — Не хмурься, Грей! Тебе не идет, — ухмыльнувшись, сообщила мне нарушительница покоя и закинула ноги в сетчатых колготках и высоких шнурованных ботинках на скамью.       — Привет, Ева! — Мимолетно оглянувшись на девушку, поздоровался я, аккуратно отодвигая ее рюкзачок и снова принимаясь раскладывать свое ботанское богатство.       Ева… Мы учились в одном классе, и если я был образцовым отличником, то ее образ, скорее, тяготел к плохой девчонке. Если я в седьмом классе вернулся в школу с внушительным списком прочитанной за лето литературы, то она заявилась с окрашенными в розовый цвет кончиками волос. С тех пор, она не изменяла этому оттенку, временами, правда, забывая его обновлять. Но даже с отросшими корнями собственного цвета грязного блонда (подозреваю из-за частого использования краски), с чуть растекшейся тушью под густо подведенными глазами и облупившимся черным лаком на ногтях, она никогда не выглядела отталкивающей. Есть такой тип людей: сколько их не вози в грязи, они все равно останутся чистыми. Возможно, все дело в том, что ей было плевать на мнение окружающих о своей внешности, да и вообще о себе.       — Как твои дела? — лениво поинтересовалась Ева, распутывая с десяток цепочек на своей шее.       — Нормально. Как ты?       Нейтральный ответ для нейтрального вопроса. Не думаю, что она когда-либо всерьез интересовалась, что у меня на душе. Это было что-то вроде церемонии вежливости.       — Класс, — не глядя на меня ответила девушка, беззастенчиво подтягивая колготки.       Я даже не знал, почему она вообще общалась со мной. Возможно, дело в том, что мы из разных миров: как горная птица и глубоководная рыба. Мы настолько непохожи, что, видимо, это нас и объединяло.       Она никогда не хихикала и не закатывала глаза в притворном ужасе, когда я выходил из себя и прилюдно ругался в школе — «ОМГ! Наш отличник знает матерные слова!». А я в ответ не придавал значения слухам, которыми она была окружена, и общался с ней ровным приветливым тоном независимо от текущей сплетни: будь то оргия в мужской раздевался или лишай на внутренней стороне бедра. Не то чтобы я не верил всему этому, хоть это и звучало бредово. Как я уже говорил, мы просто разные и уважительно относимся к секретам и делам друг друга.       — Ладно! — Она хлопнула ладонями по коленям и встала, закидывая рюкзачок на плечо. — Я думаю, я достаточно повысила твой социальный рейтинг своим присутствием.       — Это как посмотреть, — ляпнул я и тут же осекся. — Извини, Ев! Дерьмовый день.       Она великодушно махнула рукой.       — Забей, хороший мальчик!

***

      Пара началась двадцать минут назад, и я прилежно записывал лекцию, но все равно фоново ощущал себя виноватым. Я впервые позволил себе осуждение, пусть и неявное. Мы могли не общаться неделями, пока она была в загуле или шут ее знает где, но это никогда не влияло на то хрупкое и непонятное подобие приятельских отношений, что существовало между нами. А тут я со своей неосторожной фразой! Но я же извинился сразу же! И вообще, какое ей дело до того, что думает о ней «хороший мальчик»?       Я украдкой оглянулся назад и увидел Еву со скучающим выражением лица. Ее глаза были направлены в учебник, но я знал точно: перед ней на новеньких хрустящих страницах лежит телефон.       «Подойду к ней после пары и еще раз извинюсь», решаю я для успокоения совести. Теперь, когда у меня есть план, я тут же выкидываю розововолосую из головы. Чуть больше чем через час мы вместе посмеемся над моей социальной неадаптированностью и разбежимся по своим миркам. В конце концов, есть на свете вещи и поважнее, заслуживающие того, чтобы о них волноваться.       И буквально через пару минут одна из таких вещей случилась со мной.       Моя голова заболела так сильно, что я почувствовал рвотный позыв. Ручка выскользнула из ослабевших пальцев, так и не успев зафиксировать последнее озвученное лектором предложение, но оставив неровную линию на пол-листа. Я крепко сжал ладонями виски, сопротивляясь, пока НЕ МОИ эмоции захлестнули меня и норовили утопить в себе. Мир дробился перед глазами, в ушах стоял гул, и я закусил губу, чтобы не закричать. Стараясь дышать глубже, я отвергал непрошенных гостей. И вдруг все закончилось. Также внезапно, как и началось.       Интересно, так чувствуют себя контуженные? Я сидел, полуоглушенный, не в силах глубоко вздохнуть, а все вокруг меня потихоньку возвращало себе краски и звуки. Во рту явственно ощущался металлический привкус, и я кончиком языка потрогал прикушенную губу, поморщившись.       Я знал о соулмейтах не так уж и много. Все эти россказни о двух людях, связанных и способных слышать эмоции друг друга, всегда казались мне бредом наравне с чистой и искренней любовью. Я человек практичный, хоть и неопытный, и прекрасно осознавал, что если пара встречается, вполне очевидно, что они будут чувствовать друг друга лучше, чем всех прочих. Это правило касается вообще любых хоть сколько-нибудь близких отношений. А родственные души — это просто красивая романтическая история, которую придумали поэты.       Так я думал до этого момента.       Ведь либо где-то рядом мой соулмейт, либо я резко обрел чудовищно сильные сверхспособности к эмпатии. Даже не знаю, что из этого более вероятно.       Мне стало страшно.