Ад наверху

      Кто-то толкает меня в спину так, что чуть не падаю. Не оборачиваюсь, – специально или нет? – не имеет значения. Метро, час пик, жуткая давка. Зато наконец-то я свободна аж до понедельника. Ещё немного, когда красные стены станут чёрными, эскалатор отрыгнёт меня вместе с толпой на платформу, расписанную природой, а вагон сожрёт жадными дверями. Я и хочу быть сожранной, переваренной в ярко освещённом нутре в соку из собственных мыслей и высранной на конечной станции.       Потому что наверху, там, откуда я спускаюсь, ад. На вид – академия, носящая дурацкое название «Эглет». Красная кирпичная кладка, золочёные рамы. Безвкусный фасад, унылый двор. Светлые стены внутри. И воздух, наполненный презрительной ненавистью ко мне. Так уж повелось здесь: если ты омега женского фенотипа, у которой на втором курсе нет дрэйма – ты никто. Синий чулок. Общественный позор. Потрескавшаяся краска на стене и грязь на новеньких кроссовках.       В метро хорошо – никому нет до тебя дела, все спешат занять сидения или хоть как-то втиснуться в вагоны. И других, полноценных омег вокруг так много, что не понять, где чей дрэйм. Я, как обычно, украдкой и с завистью разглядываю этих зверей из снов. Вот напротив собака с тремя глазами, высунула язык и будто улыбается мне, сидя у ног хозяина и совершенно не занимая места – дрэймы не материальны. Вот над толпой, пролетая сквозь поручни, порхает огромная бабочка. На коленях у мужчины-омеги рядом свернулась кошка. Немного неловко чувствует себя парень у входа, поглаживая между рядов рожек не то козочку, не то овечку. Пожилая дама напротив носит дрэйма вместо воротника пальто, змею с маленькими рожками.       Их только в одном вагоне пара десятков. У каждого омеги в мире он должен быть, но меня уже не утешает то, что он и у меня появится рано или поздно. Просто ещё не время, мои сны недостаточно осознаны… скорее поздно. Уже два года в кромешном аду. Хорошо, что большинство тебя просто не замечает. Но некоторые измываются с завидной изобретательностью. Стопа под бинтами ещё ноет. Стекло в сменной обуви. Чернила так до конца и не отстирались от юбки. Сумка до сих пор воняет гнилым мясом. Сегодня… сегодня только жвачка в волосах. Но это потому, что в субботу почти все прогуливают занятия. Потрогав жёсткие от ацетона волосы, вздыхаю. На такое уже не жалуюсь. После стекла было большое разбирательство, но виновных не нашли. Как всегда. Никто никого не выдаст, травля – круговая порука.       Поднимать шум никто не хочет – вот-вот и у меня будет дрэйм, это всё прекратится, как по волшебству. Откидываюсь, упираясь затылком в прохладное вибрирующее стекло. Прикрываю глаза. Ехать долго, вагон будет пустеть и пустеть, пока не останутся двое-трое. Самое дешёвое жильё – на окраине. Там мы и живём с мамой, которая снова дежурно спросит, как дела. Я снова дежурно улыбнусь и скажу, что всё хорошо. Ей тяжело. До сих пор одинокая, она вынуждена работать на двух работах с утра до ночи, чтобы у нас было, что есть, надеть, чем оплатить счета. Но только ради себя я не бросаю учёбу в академии, и сегодня снова весь вечер буду вгрызаться в знания. История Разлома. Ненавижу. Все эти даты, имена, события, биографии Иконокластов… специальный курс для омег, как и дрэймоведение. Вот бы мне такие занятия, как у альф – ведение бизнеса и основы боевых искусств. Или как у бет – спорт и психология. Хорошо, что кройка и шитьё с кулинарией кончились!       Вздыхаю. Поезд останавливается, толпа людей приходит в движение. Смутно ощущаю, как сквозь мои ноги пробрался чей-то дрэйм. Приятное чувство тепла и покоя. Духи из снов не злы, они защищают нас от кошмаров и приводят к самым изысканным дарам памяти, которые можно забрать в реальный мир. Скорей бы поезд хотя бы доехал, я так устала…       Телефон пищит в сумке одновременно с механическим голосом диктора, объявляющим следующую станцию. Проверив просто на всякий случай, обнаруживаю SMS. Или очередная реклама, или опять баланс почти на нуле. Нет, от мамы.       «Маргарет, едь к прабабушке. Срочно. Целую, мама»       Такая смешная. Я и так вижу, что сообщение от неё. Но заехать к прабабушке? Да ещё и срочно? Зачем? Я же была у неё на прошлой неделе… или позапрошлой. Что-то случилось?       Хочу перезвонить, но поезд тронулся и сеть снова пропала. Надо так надо. Заеду. Значит, ещё две станции. Сижу как на иголках, гипнотизируя экран, но там по-прежнему уныло перечёркнутый столбик с распорками. Создатели телефонов тоже смешные, где они сейчас такие столбы для проводов видели-то? В голове крутятся мысли одна другой мрачнее, но уже пора выходить.       Станция большая, соединяет три ветки, главное, не заблудиться в выходах. На улице, как назло, мелкий дождь. Автобусы ходят, но бабушка живёт недалеко, проще пробежаться, прикрывая голову сумкой, так быстро, как позволит раненая нога. Конечно, я совсем забыла про то, что могу забрызгать гольфы, и поэтому чувствую себя в огромной прихожей бабушкиного дома как нашкодившая маленькая девочка. Судорожно запихиваю ключ обратно в карман. Так тихо…       Всё вокруг застывшее в середине прошлого века. Остановившиеся часы, тяжёлые портьеры, обитая парчой вычурная мебель, узорчатый персидский ковёр… Люстра тоненько звякает, когда я прохожу под ней. Странно, сиделка прабабушки, миссис Дэвис, как раз приходит в это время.       А ещё меня не встретил дрэйм. Он меня недолюбливал, но прилетал. Всегда оставался на недосягаемой высоте, обычно сидя на шкафу или двери, нахохленный и распустивший хвост, как и положено солидной птице.       Как будто я в сказке про Красную Шапочку, только пирожков не принесла. Академическая форма на мне как раз винного цвета, всё сходится. Только вот в реальной жизни одиноких старушек поедают не волки, а болезни. Прабабушка сильная, свою дочь, мою бабушку, пережила. И всех её сестёр. И даже маминого брата, своего внука. Но сейчас, когда и приехать надо срочно, и дрэйма её не видно, я боюсь…       Она жива. Такая же, как в нашу последнюю встречу, только причёска поменялась. Прабабушка всегда хочет выглядеть, как подобает леди. Заплетает сама себе до сих пор густые, хоть и белоснежные, волосы, наводит макияж, вместо ночных сорочек предпочитает домашние платья. Всегда тут же прячет всё, что хоть как-то напоминает о болезни, в ящик комода у кровати или в закрывающееся мусорное ведёрко.       Нет никакого неприятного запаха в комнате, наоборот, чудесный терпкий аромат источают великолепные свежие пионы в вазе. Цветы покупает миссис Дэвис, но прабабушка любит шутить, что букеты ей присылают бессмертные поклонники.       Кажется, что она просто прилегла отдохнуть перед ужином, а не фактически парализована ниже поясницы. Ничего не изменилось, зачем мне тут находиться?       Дрэйм глухо каркает. Сидит на спинке одного из кресел, косится на меня. На вид ещё более угрюмый, чем обычно. Дрэймы не совсем разумны, но вполне сообразительны, как обычные служебные собаки. А ещё тонко чувствуют эмоции хозяина и имеют свои собственные.       – Маргарет, всё-таки пришла к старушке, не оставила! – прабабушка улыбается. – Присядь.       Похлопывает рядом с собой по одеялу, как будто я маленькое домашнее животное или дрэйм, которого она хочет приманить. Только он не обращает внимания, а мне приходится подойти и сесть, покорно вытащив шпильки из волос и позволив им рассыпаться по плечам и спине. Всегда одно и то же – прабабушка расчёсывает их, переплетает, и тихо рассказывает мне истории из своей молодости, с кучей всяких подробностей. Конечно, я прабабушку люблю, возразить не смею. Но терплю ещё и из-за наследства. Боюсь дёрнуться, сказать лишнее слово или переспросить – никто не знает, что в завещании. А мне и матери нужны деньги. Очень нужны.       Сегодня прабабушка вновь копается в ящике в поисках гребня, но неожиданно достаёт оттуда не только его, но и конфету в блестящем бело-серебряном фантике. Кокосовая. Моя любимая. Она всегда просит купить сиделку упаковку таких к моему дню рождения.       – Сейчас какой-то праздник? – спрашиваю и тут же прикусываю язык. Мало ли о чём я забыла. Очередная годовщина чьей-то свадьбы или смерти?       – Нет, никакого. Ешь. Что-то вроде извинения за капризы старухи. Ты же была у меня недавно, но вот, я захотела тебя вновь увидеть.       Странно всё, на неё не похоже. Но я давно ничего не ела, а конфета в моей руке скоро таять начнёт. Быстро разворачиваю фантик, сую её в рот. Сухая и немного горьковатая, залежалась. Всё равно вкусная, кокосовая-кокосовая. Можно закрыть глаза и представить себя владычицей далёкого дикого остова, затерянного в океане. Или принцессой в башне, и меня охраняет огромный и грозный дракон, который на самом деле – заколдованный принц. И волосы у меня длинные-длинные, длиннее, чем сейчас, злая мачеха вычёсывает их, любуясь, а я всё жду, когда из них можно будет сплести узду для дракона, чтобы не сорваться с чешуйчатой спины, когда он понесёт меня над облаками…       Голос прабабушки мерный и убаюкивающий. Она рассказывает сейчас одну из моих любимых историй, про то, как встретила дедушку. Я не прислушиваюсь, я знаю её почти наизусть, детали никогда не меняются – всё то же яркое лето и поле, усыпанное цветами, те же старомодные велосипеды и озорные штанишки-панталоны, и подол платья, заткнутый за пояс. Молодой дедушка с помятым платочком в кармане жилета. Река. Чужая и далёкая жизнь, которая уже словно воспоминания из моей собственной, прошлой и позабытой.       Расчесав волосы, прабабушка часто делает мне замысловатые причёски, и засыпаю я обычной студенткой, а просыпаюсь как будто королевской фрейлиной с жемчужной нитью в волосах. Которую я тут же снимаю, возвращаю, а потом долго растрёпываю волосы, стоя на улице. Так никто не ходит, засмеют. Если заметят.       Вот и сейчас я неуклонно проваливаюсь в сон, привалившись к одной из подушек, в изобилии разбросанных по кровати. Только что-то не так.       Я открываю глаза среди леса или очень запущенного парка. Прямо под ногами дорожка из серого камня, теряющаяся в густом тумане. Сыро, накрапывает мелкий холодный дождь. Всё слишком реально… осознано. Дождинки скатываются по коже, пропитывают юбку и оставляют на кровавой ткани чёрные пятна. Оборачиваюсь. Дорожка есть и позади, так же теряется в нескольких шагах. Это всё же сон. Тот самый, которым можно управлять, и из которого можно приносить предметы в реальность. Если я добуду хоть что-то, хоть камушек с тропы, и покажу его в академии, может… но не сработает. Всё же сон – это особый мир, край неведомой страны, сотканной из мыслей и воспоминаний, в которой мы – гости, и должны соблюдать особые правила. Унести из сна можно только что-то значимое, только то, что сможет воплотиться из энергии Разлома. Что-то особое, личное, одно за раз. Если я возьму камень, такой же, как тысячи здесь, или сломлю ветку – просто проснусь усталой с пустыми ладонями.       А ещё сны обманчивы и запутаны. Их изучение для омег – постоянный академический курс. Наука. И я уже знаю, что идти по тропе нельзя – она кончится только пробуждением. Нужно идти в лес, только как выбрать, направо или налево? Это науке не подвластно. Мне бы указал путь дрэйм, но его нет. Остаётся только интуиция. Выдыхаю, отсчитываю три дождинки, падающие на подол. Налево.       Ветки густые, холодные, мокрые, словно живые пытаются схватить за одежду или хлестнуть по открытой коже. Я упорно пробираюсь сквозь них, ступаю по влажным листьям меж кружков и семеек одинаковых грибов. Чувствую: то, что я ищу, где-то совсем рядом.       Скольжу по склону небольшого оврага и слышу тихий писк. Нельзя отвлекаться, нужно перебраться на другую сторону и идти дальше. Это морок, обман, во снах всё живое ненастоящее. Как вот этот жирный, голый и слепой птенец, жалко барахтающийся в гнезде, которое заливает мутная вода, скапливающаяся на дне буерака. Это он противно пищит, пытаясь выбраться, цепляясь короткими крыльями и вновь и вновь падая в жижу. Нельзя его трогать. Нельзя медлить, если я и вправду хочу найти артефакт снов и достать его в реальность. Нет у меня никаких воспоминаний о птенце и наводнении, это всё проделки энергии Разлома.       Птенец снова падает, сорвавшись с края так неудачно свитого гнезда, перемазываясь в глине, вязнет в ней. Вода вот-вот дойдёт ему до клюва. А, к чёрту!       Хватаю его двумя пальцами за синюшную кожу на шее, брезгливо выдёргиваю из грязи. Он истошно верещит и извивается, приходится подхватить ладонью, в которую он тут же впивается клювом изо всех своих хилых сил. И что теперь? Где искать его мать? Куда его деть?       Озираюсь. Овраг будто стал глубже и больше напоминает речное русло. А ещё я слышу шум воды. Ближе, ближе…       Грязь под ногами наполняется влагой, её уровень поднимается сначала мне по щиколотку, потом до колен. Надо бежать! С трудом срываюсь с места, пробираюсь по всё прибывающей воде, прижимая притихшего птенца к груди. Только вот я не спасаюсь, наоборот. Подняв голову, вижу прямо перед собой высоченную грязевую волну. И она накрывает меня с головой.       Проснувшись, никак не могу отдышаться, распахнув глаза и раскинув руки. Потолок какой-то незнакомый, белёный, а не оклеенный дешёвой плиткой. Сажусь, вспоминая, как уснула. Я ещё у прабабушки, но уже не в её спальне. Кто-то перенёс меня в зал и накрыл красивым расшитым пледом. На спинке дивана, совсем близко, сидит дрэйм, нахохлившись, и при взгляде на него я чувствую необъяснимую грусть. Никакого артефакта я так и не добыла. Дура набитая, жалостливая спасительница фантомов!       Оглядываю помявшуюся форму, удивляюсь, что она не вымокла и не грязная, такой был реалистичный сон. Часы в коридоре, которые всегда стояли, сейчас тихо тикают. На кухне посвистывает чайник. Наверное, миссис Дэвис приехала и перенесла меня сюда. Она бета, высокая и сильная.       Спустив ноги на ковёр, мгновение нежусь. А гольфы всё-таки грязные, хоть уже и высохнуть успели. Нужно сходить в туалет и помыть руки – миссис Дэвис очень обидится, если я уйду домой без ужина.       Умывшись, оглядываю в зеркале свою причёску. В этот раз без камней и вычурности, прабабушка заплела мне просто две тугих косы, перевязав их лентами и оставив несколько прядей свободными у висков. Дрэйм перелетел на дверь ванной, как только я её открыла, а оттуда – на кухонную. Но в фартуке хлопочет у плиты не миссис Дэвис.       – Мама?       Не знаю, чему мне удивляться больше – тому, что за плитой хлопочет мать, а миссис Дэвис сидит за столом с кружкой чая, тому, что кроме них на кухне ещё один незнакомый мне мужчина-альфа в строгом костюме, перебирающий какие-то бумаги, или тому, что в окна бьёт ослепительное солнце.       – Маргарет? Проснулась? Только будить хотела...       Голос у мамы странный. И дрожащий, и какой-то заискивающий, что ли. Лицо у неё покраснело, а веки опухли. Плакала? На ней надето старомодное чёрное платье, на которое повязан фартук с котятами.       Не понимая, что происходит, выдвигаю свободный табурет и сажусь за стол, есть хочется нестерпимо. Я всю ночь проспала, что ли? Во сне время идёт совсем по-другому.       – Маргарет Патриция Набэ, верно? – неожиданно обращается ко мне мужчина в костюме.       – Д-да, – робко отзываюсь. – А что?       – Завещание, – мужчина кладёт на стол бежевый запечатанный конверт.       – А разве не нужно пригласить всех родственников? – спрашивает мама.       – Вы в каком веке живёте? – альфа оборачивается к ней, нехорошо улыбается, показывая кончики крупных клыков. – Завещание составлено в трёх заверенных физических экземплярах и электронном виде. Все, кого оно касается, присутствуют здесь. Остальные могут сделать запрос. Обжаловать нет никаких оснований.       Я, похоже, либо ещё сплю, либо не до конца проснулась, потому что совершенно не понимаю, что происходит. Да ещё и дрэйм перелетел ко мне на спинку стула и нахохлился за плечом. Такой любви ко мне за ним замечено не было. Доходить, что это не сон, и что вообще произошло, начинает только с первыми строчками завещания.       Прабабушки больше нет. Она умерла позапрошлой ночью. Как раз после того, как я уснула, но это значит…       Медленно, не веря, поворачиваю голову направо. На календаре понедельник. Так же медленно поворачиваю голову налево. Встречаюсь глазами со взглядом дрэйма. Он стал больше, хвост удлинился, на лапах появились шпоры, а на голове – витой хохолок. Так и происходит, когда дрэймов передают от омеги к омеге, они растут. Значит, тот пищащий комок, что я спасла из грязи, и был…       – Грэгори, – тихо зову дрэйма старой кличкой.       Он изящно изгибает шею, встряхивается. Мой. Теперь он мой дрэйм! Наследный!       – Что, простите? – альфа-юрист отрывается от чтения завещания.       – Ничего, – мотаю головой, нервно разглаживая подол юбки взмокшими ладонями. – Продолжайте.       Опускаю голову ниже, так, чтобы пряди из причёски упали по бокам и скрыли мою полубезумную улыбку от остальных. Я знаю, что нужно оплакивать прабабушку, но понимаю, что она передала мне своего дрэйма, потому что любила меня. Если утратить его, мы, омеги, больше не сможем уснуть и в конце концов умрём. Она это знала. И теперь я, ещё вчера пустое место, – хозяйка наследного дрэйма, которого и прабабушка тоже получила от своей мамы. Третье поколение духа сна – это огромная редкость и сила. Ни у кого на курсе нет такого.       – Вот и всё, – альфа закончил читать. – Есть вопросы?       Я бы задала пару, но всё прослушала. Да и какая разница, если Грэгори теперь мой, и никто его не отберёт! Но всё-таки…       – А что случилось с ба? – сглотнув и постаравшись согнать неуместную улыбку, спрашиваю.       – Слишком много снотворного, – поспешно и зло отвечает мне миссис Дэвис. – Я говорила ей, говорила!       Подносит платок к сухим глазам. Понимаю, что она что-то знает и прячет лицо. Прабабушка никогда не ошибалась в собственных лекарствах и их дозировке. Но и болезнь не отступала, наоборот, с каждым днём всё сильнее глодала её тело изнутри.       – Распишитесь здесь и здесь, – сухо говорит альфа и протягивает мне лист и инкрустированную бирюзой ручку, точно артефакт из сна.       Пальцы дрожат, а строчки расплываются перед глазами. Я ставлю закорючки там, куда указали, и облегчённо вздыхаю, когда альфа начинает собирать бумаги в портфель. Мама, спохватившись, скидывает подгоревший панкейк со сковороды, обтирает руки полотенцем и провожает гостя.       Как только они выходят в коридор, миссис Дэвис неожиданно хлопает меня по плечу и шепчет, наклонясь ближе:       – Ну и повезло же тебе, девочка. Дом, банковский счёт, украшения и ещё эта курица.       Обидевшись, Грэгори клекочет и взмахивает невесомыми крыльями.       – То есть как?       Я сгребаю свою копию завещания со стола, пытаюсь вчитаться, но слова слишком умные и длинные, а шрифт – мелкий.       – Ты что, об альфе думала, пока слушала? – раздражается миссис Дэвис. – Всё тут твоё, до последней вилки. Весь дом. Сбережения. Ценности. Всё.       – А как же вы… и мама?       – Я? – встав, бывшая сиделка суетливо двигает стул. – Получила годичное жалование и несколько вещиц, что всегда мне нравились. А мама твоя – ничего. Не знаю, почему.       Зато я знаю. Потому что вместо того, чтобы слушаться свою маму, то есть мою бабушку, и прабабушку заодно, и строить блестящую карьеру дизайнера или художницы, как и положено бете, мама влюбилась в женатого альфу и готова была за ним хоть на край света сбежать. И сбежала. И скиталась неизвестно где, сводя с ума всех родных неизвестностью. А потом появилась на пороге с верещащим кулёчком, сунула в руки родственниц и снова растворилась в ночи в поисках лучшей жизни. В этом замызганном кулёчке копошилась я, трёх месяцев отроду, ребёнок, зачатый при помощи ЭКО на последние деньги и оказавшийся никому не нужным.       Мать вернулась, когда мне уже было почти пять лет. Покаялась, вроде как успокоилась. Забрала меня от бабушки в крохотную квартирку у конечной станции метро. Решила, что всё-таки справится сама. У неё это словно хобби такое – демонстративно страдать, на показ: «вот как мне трудно, я одна!» И ей трудно, и она действительно одна. Я не мешаю ей в этом, и ни бабушка, ни прабабушка не стали мешать. Мудрые были женщины. Куда как мудрее её.       Теперь вернулась, проводив альфу-юриста, села напротив, пододвинула ко мне стопку тех панкейков, что хоть как-то получились. Пытается заглянуть мне в глаза, когда ловит мой взгляд, начинает тихо и ласково:       – Доченька…       – Мам, – прерываю её резко и встаю, кусок в горло не лезет. – Я подумаю. Мне не до этого, я пропустила пары.       – Но…       – Вечером поговорим.       Ещё предложит мне путешествие в морг, прабабушку навестить! Как будто я хочу видеть её тело! Или начнём делить все наследные вилки!       Пока обуваюсь, дрэйм садится мне на голову и колупается в волосах. Конечно, он и волосинки не сдвинет, и то, что он где-то «сидит» – весьма условно, любой из духов снов может отдыхать прямо на воздухе. Они будто играют в наш мир, как мы играем в мир снов – не нарушают законы. Глажу его, проскальзывая пальцами насквозь с непривычки. Есть теория, что дрэймы растут потому, что в них остаётся кусочек души прошлого хозяина. Значит, прабабушка всегда будет со мной. И теперь и моя душа связана с этой вздорной птицей, хоть я ничего особенного и не чувствую. Только смутные эмоции дрэйма. Он то ли грустит, то ли скучает. Ничего, развеселится!       Так с Грэгори на голове и в грязных гольфах и выхожу из дома, не приняв душ и не позавтракав. И мне в первый раз в жизни наплевать на то, как я выгляжу. Забрасываю сумку на плечо, насвистываю незамысловатый мотивчик и дрэйм подхватывает пару нот. Смеюсь, как маленькая девочка, перескакивая лужи, в которых отражается ослепительное солнце. На станции метро пусто, как и в вагоне. И я как будто впервые его рассматриваю. Рекламы, наполовину ободранные, наполовину исчёрканные. На схеме веток нарисован неприличный символ и подписано его название, чтобы точно порыв художника истолковали верно. Сидения проколоты, порезаны, чем-то облиты. На истёртом полу пятна и бумажки. Как будто город вымер, и это всё, что оставили после себя люди. Артефакты исчезнувшей цивилизации.       И станция у академии больше не кажется адом. Теперь я вижу, что архитекторы и дизайнеры скорее хотели изобразить рассвет, грандиознейшее явление природы. Можно рассмотреть в настенной росписи и отдельные деревья, и даже ленточку водопада. А у выхода по чёрным горам разбросаны крошечные домики со светящимися окошками.       – Девушка, простите! – кто-то окликивает меня.       Оборачиваюсь. Альфа. Высоченный, красивый до головокружения. Светловолосый, сероглазый, у брови небольшая родинка. Улыбается, неловко теребя манжет клетчатой рубашки. Спрашивает у меня со странным, но очень приятным акцентом:       – Здесь я попаду на академию?       – К академии, – поправляю его. – Да, она наверху. Сущий ад.       – Что? Я не очень хорошо понимаю, – альфа выглядит немного растерянным.       – Да, здесь, – для убедительности киваю. – Я провожу вас, если хотите.       – Проводить? Хочу, – альфа улыбается. – Меня зовут Николай. Никлаус. А вы прекрасны.       Я запускаю пальцы в волосы, встряхиваю их, сгоняю дрэйма. Не будь у меня его, разве альфа бы подошёл ко мне? Может быть, на станции кроме нас только охранники и контролёры. Но стал бы он мне так улыбаться?       – Я по обмену. Студент. А вы? Как вас звать?       – Маргарет, – улыбаюсь альфе в ответ. – И я вас провожу.       «Эглет» – старинная академия, где я больше не буду существом последнего сорта. Но я помню всех, кто причинял мне боль. Всех. Берегитесь теперь. В вашем аду появился настоящий дьявол.