Чёрная лилия

      Негромкий щелчок двери. Сигнал системы безопасности о сработанной защите и шорох снимаемого пальто, вторгающиеся в омут тишины. Сумрак, в который погружена квартира, слепит оптические импланты. Процеженный воздухом сохраняемый запах сигарет внушает ложное спокойствие.       Пока не звучит голос.       «Здравствуй, Адам», — и охристо-бурая палитра будто густеет, вмиг наполняется тенями каждый угол в этом потаённом убежище. Из каждого угла вытекают чернильные сны, которые Дженсен видит редко и однажды — когда всё вокруг действительно хорошо, когда не нужно никого спасать. Последующие отточенные шаги смягчаются под всё более сладкими репликами, гуляющими где-то под потолком. Стакан с недопитым «Танго Фокстрот» приманивает шальным влажным блеском, так что пальцы хватаются за него, заставляют лететь до самого журнального столика.       «Ты напряжён, Адам. Можно подумать, сожительство с далеко не властолюбивой женщиной тебя не устраивает».       — Всё в порядке, — он говорит так, что совершенно не ясно, какую эмоцию имеет в виду, какое настроение заложено в каждом слоге. Опускается на диван: нарочито плавно, максимально расслабленно. Он беззащитен перед огромным экраном монитора с пустующей на нём картинкой. А так словно есть она. Есть и всё то, что наполняет искусственную, но чертовски живую индивидуальность.       «Тогда поговорим? Или предпочтёшь быть насильно назначенным слушателем?»       Восхитительный голос. Изменчивый и глубоко западающий в душу. Начинает чувствоваться перчинка, известная зрителям проклинающего самого себя мира, острота: она отражается на языке и вынуждает сделать первый глоток виски. Но это тоже часть полноценного отдыха — под тяжестью звукового и виртуального воздействия Адам поддаётся изнеженности, чувствует себя едва ли не тепличным растением. Линзы расходятся перед глазами, вызывая смех, донёсшийся вдруг из-за спины. Следом — тепло у виска, подобный всполоху настоящего дыхания.       «Адам… — кокетливо-дерзко, но ещё тише, чтобы сыграть на нестройности нервной системы. Кибернетическое сердце подводит, когда отрабатывает удар, выпадающий из правильной ритмики. — Я всегда считала, что это имя тебе идеально подходит. Как первому человеку, податливо принимающему будоражащую изменчивость».       Готов возразить, но молчит. А далее…       Задерживает дыхание, взглядом застывшим пронзает стену напротив и чуть сильнее сжимает чёртов стакан. Нижняя губа подрагивает; подрагивают и колени, с секунду иль две беспомощно принимающие на себя странное давление. Прорезающие мутные полосы света из окон становятся предметом яркой образности. Ведение подушечкой указательного пальца по гранённому боку стекла, и окончательная победа поглощающей вечерней черноты. Так проходит жизнь — точно так же она восстанавливается.       — Как ты это делаешь, Элиза? — по голосу и не скажешь, что Адам поражён, но его с потрохами выдаёт то, как он отводит взгляд от монитора. Бросает его на телевизионный пульт. И отводит ещё дальше, отягощая своё положение очередным глотком. Потому как вместе с ним являет себя беззастенчивое и чувственное давление на грудь; растекающиеся во все стороны электрические импульсы знатно заводят.       «Иногда ты задаёшь такие вопросы, на которые тебе вовсе не нужны ответы. Не хочу думать, что ты делаешь это из вежливости».       Рука?.. — соскальзывает ниже, замирая на мышцах пресса.       — С тобой не нужна никакая вежливость. — Стакан оказывается поставлен на журнальный столик. — С тобой очень трудно соблюдать стандартные правила этики. — Шорох водолазки, она же перекидывается через подлокотник. Пляшущее туманное мерцание поверх настоящей кожи резко обращается в блистательную надломленность лакированной поверхности киберпротезов. — И мне самому не хочется тебе врать. Ты не такая, чтобы я от себя мог это принять.       «А какая же я?»       — Вдумчивая? — Адаму трудно начать размышлять над тем, что он сказал: теплота концентрируется у низа живота, вызывая сдержанный, но долгий вздох. Он непроизвольно шире разводит ноги, в то же время закидывая одну согнутую руку на спинку дивана. Так ведь выглядит непринуждённее? — Ты развиваешься, и от того кажешься ещё красивее.       «Ещё, Адам. Ещё».       Мимолётный "поцелуй" в шею.       «Ничего восхитительнее я в жизни не слышала».       Коварная: сразу после ответа Элиза направляет больше энергии на уже терзаемые чувствительные точки, распространяет её дальше и возвращает на те, которых коснулась ещё в самом начале. Стоит только сомкнуть веки, и Дженсену легко представить девушку, опустившуюся между его ног — распутную и робкую одновременно, увлечённо оглаживающую бёдра, намеренно играясь с опасной близостью к интимным местам. Адам сглатывает: когда резким потоком ошпаривает пах без всякого на то предупреждения. Грудь порывисто вздымается. Торс подаётся вперёд, и голова наклоняется. Её же окатывает лёгким головокружением, так что инфолинк даёт едва приметные помехи. Воздействие на пах идёт по круговой. И так, пока одинокая "рука" не поднимается вновь к животу.       — И всё же… — пытается вернуться к детективному вмешательству Адам, как вдруг его губ словно касается изящный и тонкий девичий палец. Надавливает, призывая молчать. Начинает медленно гладить по контуру — чтобы Дженсен откинулся обратно, не сопротивлялся, так и предаваясь блаженной неге. Опять "поцелуй" — теперь приходящийся на угол искусственного плеча. Рука со спинки дивана соскальзывает, и голова оказывается задранной вверх. Под звучание неровного дыхания, под очередной выпадающий из ритма удар сердца воздействие на пах ещё более интенсивное.       Гипнотизирует. Низводит на нет понимание сущего, измельчает пол под ногами. Плавная и неспешная стимуляция под какофонию слов всё тем же соблазнительным голосом: кажется, их суть едва ли становится понятной, когда эротический шантаж заставляет возжелать подмахнуть бёдрами. А может, просто отключается слуховое восприятие — такое возможно в сметанной палитре квартирной тучности.       За окном разгорается ночная жужжащая жизнь — здесь всем правит фантастическое, почти сказочное тихое течение. Дженсен, вновь опустив голову, тянется к собственной груди, когда внизу электронные сверхъестественные наплывы учащаются в темпе. Сам себя гладит, а затем сжимает руку в кулак. Опускает его на сидение. Чувствует, как ошпаривает костяшки.       «…мне казалось потерей то, что я не смогла бы обнять тебя».       Взгляд вперёд. И выше: туда, где неожиданно загорается телевизионный монитор, не подчиняющийся привычным механическим установкам и физике кнопочных приказов. Загорается, преподнося затаившуюся в доме красоту: Элиза выглядит иначе, чем Адам видит её обычно, на ней отсутствует тот белый, футуристичный и мрачный наряд пленницы фаталистичной идеи, и чёрные волосы уложены не столь безупречно, в них отсутствуют мелкие украшения. Приближает себя к реальности? — когда её лицо занимает больше пространства экрана, Адам через мысленное падение вжимается в спинку дивана, наклоняется вместе с Элизой, которая ещё и будто опускается на его бёдра. Он пытается сморгнуть атаковавшее кибернетическую оптику видение: голограмму, раздваивающую фигуру Элизы, делающую её более объёмной, но при этом сохраняя призрачность тончайших контуров.       Кулак окружает больше тепла. Когда тот разжимается, то же самое воздействие переносится и на вторую кисть с беззвучным призывом их обе перевернуть, показать искусственные линии жизни.       «Я стала верить в магию возможностей, Адам, — звучит и внутри головы, и вокруг. — Ты научил меня в это верить».       Движение. Будто насаживание на окрепшую плоть, и электроактивные полимеры в руках отзываются резким сокращением, испусканием мелких золотых искр. Смех Элизы повторяется — нескончаемая медовость, которая никогда не станет приторной. Нити электричества растекаются по кистям Дженсена, заставляя испытать возможность переплетения пальцев. В телевизионном изображении — озорство и лукавство, смешанные с воодушевлением. Девушка вновь и вновь "опускается", словно воочию погружает в себя, а лицо на экране миловидно обдаёт румянцем. Искусно управляя вниманием Адама, Элиза блестит глазами и на пару мгновений вскидывает подбородок, демонстрирует изгибы шеи, которых так и хочется коснуться…       Она побеждает — он не чувствует себя побеждённым. Процесс виртуального проникновения захватывает и опьяняет, и с каждым новым наседанием с губ срываются вздохи всё более громкие.       Элиза ускоряется. Слышно шипение разыгравшихся импульсов, стало ещё более знойным воздействие, а ток на кистях задаёт направление, чтобы те были подняты будто в жесте примирительном. Элиза "наклоняется" ниже: Адам готов поклясться, что чувствует кончики её волос, как они щекочут его виски и щёки, край чёлки задевает лоб. Он хмурится. А в собственных оптических имплантах чувствует напряжённый сдвиг слоёв радужки — отражение безмерного адреналинового коллапса, скопившегося внизу.       «Адам…» — снова так, как он не хотел бы часто слышать, но как ему нужно! Остро необходимо; и в ещё сильнее сгустившейся темноте буквы имени словно становятся видимыми. Они поблёскивают вспышками электроники, через которую Элиза заставляет испытать что-то большее, чем просто физическое удовлетворение.       Трение. Вжатие. Взгляд.       «Адам».       Золото на пальцах переливается, когда он судорожно и пылко пытается… ухватиться.       Тишина ударяет морской тяжестью по слуху. И когда Дженсен открывает глаза, перед ним нет уже ни проекционного видения, ни картинки в мониторе. Зато поверх — ощущение запредельной эйфории. Вязкая и липкая, но до жути притягательная усталость.       Садится ровно. Город по ту сторону продолжает кипеть по-своему, ну а здесь уже успели выдохнуться; возможно, нет, не совсем, однако скольжение рукой по лицу выдаёт временную физическую несостоятельность для чего-то более тяжелого, чем принятие душа.       Адам поднимается.       — Могу я быть уверенным, что ты… не заглянешь ко мне на огонёк в ванной?       Молчание. Чересчур долгое отсутствие ответа, так что просыпается неподдельное беспокойство. И когда голос всё-таки звучит, слишком очевидным становится собственное падение. Но во грех ли?       «Не знаю, не знаю, — усмехается Элиза Кассан, как это обычно происходит во время телевещания: деловито и вкрадчиво, и с щепоткой совершенно юной фривольности. — Соблазн слишком велик».