Цветы в зеркале, луна в воде

— Шан Цинхуа? — волнение Мобэя усилилось, когда он почувствовал сильный запах крови. Ещё больше удивило Повелителя Севера то, что в покоях, в которых обычно царит мягкая полутьма, было непривычно светло. Так уж повелось, что в отсутствии Мобэй-цзюня Цинхуа всегда занавешивал окна. Это не особо заботило Повелителя Севера, он и сам уже привык к этому. Ответом на его зов была звонкая тишина. Напуганный до смерти и загнанный в угол чужими руками и своими мыслями, Цинхуа вовсе перестал ориентироваться. В любом резком действии, тоне голоса, который был громче на полдецибела, или же интонации, выбивающейся из размеренной тишины, дарящей призрачное спокойствие, он видел угрозу. Колющее чувство страха, выворачивающее наизнанку, затмило всё. Кто бы ни оказался сейчас рядом, это не имело значения – перед ним были лишь голая паника и воспоминания. Его нервная система была настолько подорвана, что он боялся дышать слишком резко. Прошлое, настоящее — всё смешалось, Шан Цинхуа перестал различать кто, где и когда, единственное, за что он держался, — это за темноту, которую образовало одеяло. Она не осуждала, не била, в ней он терялся, она дарила эфемерное чувство безопасности. Здесь он один; никого, кроме черноты, в которую он верит, нет. Никто не найдёт и не достанет. Услышав этот каменный голос, он захотел взвыть. Двумя руками зажал себе рот и нос, действуя лишь слепыми инстинктами. Голова Цинхуа, обычно перегруженная мыслями, которые бешено метались, оказалась совершенна пуста, только пронизывающий страх кровавого цвета поселился там. Пусть он перекрыл поступление воздуха, но дрожь, которую он не замечал, лишь усилилась, а сердце словно пыталось вырваться из груди. Казалось, что стремительные приближающиеся шаги Мобэй-цзюня, нарушавшие безмолвие нервным цоканьем каблуков, отдавались в голове слуги, а вовсе не разносились по покоям звуковыми волнами. Когда он приблизился к кровати на такое расстояние, что можно было заметить комок одеяла на полу, его шаги замерли, а с губ так и не сорвался вздох. Мобэй был совершенно растерян и не понимал, что происходит. Метка на руке со словами «хочу умереть» начала жечь сильнее, стоило ему подойти ближе. Он видел своего слугу в разных состояниях: злым, уставшим, радостным, лукавым, взволнованным, тревожным, испуганным, но это было что-то гораздо значительнее, чем страх перед поджидающим за углом призраком или тварью. Мобей словно на себе ощущал его дрожь, которая заполняла и достигала его, казалось, заледеневшего сердца. Мобэю, который мало что понимал в людях и их чувствах, оставалось лишь действовать по интуиции. Прощупывая почву, он пока не решился откинуть свою ледяную маску: — Шан Цинхуа, почему ты разлёгся на полу? — он не шелохнулся с места, но его чуткое обоняние уловило усилившийся запах крови. Повисла длинная пауза, которая слегка начала раздражать Повелителя Севера; этот слуга вздумал игнорировать своего Короля, и столь открыто? Тишину сотряс глубокий вздох и тихий шёпот, похожий на шелест листвы, пытающийся скрыть и подавить слёзы. Всё раздражение в эту же секунду разбилось на кристаллы льда, утонувшие в озере беспокойства: — Этот… этот слуга виноват… плохо чувствует себя… у… уберёт за собой и свитки… и работу доделает…завтра, — он пытался выровнять дыхание и говорить чётче, но стоило его рту открыться, ему захотелось блевать от того, насколько его речь была жалкой. — Мой Король… не гневайтесь. Мобэй-цзюнь стал единственным человеком, благодаря которому Шан Цинхуа чувствовал себя нужным и важным. Как бы он ни задолбался разрываться между пиком Аньдин и службой у Повелителя Севера, пусть иногда он еле ноги мог волочить от усталости, это пьянящее чувство, что он приносит пользу, отдавалось сладким теплом в груди. Цинхуа было сложно понять истинные чувства Мобэя – пусть даже так, пусть для него он очередной слуга, но он действительно проявлял заботу о нём. Его ледяное выражение лица и непоколебимое, как гора Тайшань, ледяное сердце демона стало чем-то столь родным и привычным. Ни одно живое существо с их обжигающими речами и пылающим сердцем никогда по-настоящему не интересовалось ни чувствами, ни желаниями Цинхуа. Именно поэтому он столь болезненно воспринимал то, что в один момент станет бесполезным и от него избавятся, как от ненужного хлама. Пусть он и внушал себе, что он готов только к почти одностороннему проявлению этой странной и слегка больной привязанности, на самом деле внутри ему всегда хотелось ответных чувств и крепкой эмоциональной связи. Мобей был единственным, кому побитый жизнью автор мог довериться после всего пережитого. Однако пелена смятения и страха слишком сильно застилала взгляд Цинхуа. Повелитель Севера, сначала застывший на месте, словно парализованный, дернулся и преодолел в три шага оставшееся расстояние; обойдя кровать, он приблизился на опасно близкое для Цинхуа расстояние, от чего тот начал ещё сильнее раздирать царапины, оставшиеся от ногтей демонов, превращая их в небольшие ранки. — Шан Цинхуа, что произошло? — стоило вопросу повиснуть в стоячем воздухе, как по сердцу слуги пробежала волна мелкой дрожи, похожая на миллионы муравьиных укусов. Несмотря на свою оболочку изо льда, Мобэй никогда не был столь сдержанным внутри, как могло показаться. Он был напорист и моментами импульсивен. Привыкший к своему царственному положению, Повелитель Севера моментально раздражался в случае неповиновения, но не в этот раз. Сейчас это разъедающее чувство злости, напоминавшее ржавчину на серебре, было вызвано несоизмеримым чувством тревоги за этого хрупкого человека. Шан Цинхуа, которого обычно и кляпом не заткнёшь, вечно болтавший по делу и нет, постоянно сочиняющий разного рода небылицы, практически всё время молчал. Его чересчур громкого голоса словно никогда и не было, он потух, как пламя свечи на ветру. Для Цинхуа не было ни белого, ни чёрного: со всех сторон ужас и война. Казалось, воздух стал давить, прижимая его к земле, а сам он был по кусочкам разодран центрифугированием. Просьба снять одеяла ядовитым дымом прожигала даже сквозь покрывало. Слуга на кончиках пальцев ощущал электрическое напряжение, исходящее от его Короля. Но разве он мог что-то сделать? Как он мог показаться в таком виде? Что сделает Мобэй? Мозг отказывался думать, организм выбрасывая всё больше и больше гормонов, вызывающих только отчаяние и ужас, словно зловеще шептал ему: «Ты бесполезный мусор, не сможешь работать в таком состоянии, и он точно избавится от тебя. Ты ему противен, мерзок. Ты же чувствуешь, как ему уже осточертело твоё жалкое и уродливое поведение. На такое отродье, как ты, он даже силы тратить не станет для убийства». Цинхуа сжался, уменьшившись в размерах, стараясь стать как можно менее заметным. Если бы он только мог исчезнуть или хотя бы стать невидимым, но все это было бесполезно. Беспорядочно трясущимися руками с перепачканными кровью пальцами он схватился за волосы у самых корней и начал с силой за них тянуть, выдирая несколько прядей. Эмоции Мобэя перемешались. Его до боли настораживало поведение Цинхуа, которое было полной противоположностью его обычным манерам. Но также в нём играли и брали вверх его демоническое начало и статус, который был не просто звуком. Быть Повелителем – значит нести на своих плечах большую ответственность, он привык пресекать любое неподчинение или хоть слабый намёк на неверность на корню. Если этого не делать, то рано или поздно это приведёт к перевороту. Пусть Мобэй и смог завладеть силой, это не значит, что никто не посягнёт на его место. Политика, тем более в демоническом царстве, не терпит нежности и сострадания. Тяжёлое детство и не менее сложный путь к его нынешнему титулу ожесточили его сердце, но Цинхуа, совершенно не вписывавшийся в его обыденность, пошатнул устои Короля. Мобэй вплотную приблизился и наклонился, потянувшись рукой, чтобы сорвать одеяло, но на секунду замер, после чего его движения перестали быть столь грубыми и резкими: он замедлился и аккуратно положил ладонь, слегка сжимая ткань. Демон лишь осторожно приподнял ткань, как в этот момент раздался отчаянный крик; Мобэй дёрнулся и отпустил покрывало: — НЕТ, — Цинхуа истошно заорал и с силой натянул на себя одеяло, подминая его под ноги и руки, словно выстраивая купол вокруг. Повелителя Севера передёрнуло. Цинхуа получал разные раны, иногда действительно серьёзные и соответственно болезненные; даже истекая кровью, он мог начать смеяться и нести какую-то чушь. В те времена, когда Мобэй поколачивал его, он никогда не плакал, мог обижаться, причитать и злиться, но он никогда не кричал. Его стенанье было больше похоже на животный вопль. Даже те, кто встречал смерть лицом к лицу, погибая от рук Повелителя Севера или у него перед глазами, не были так наполнены серым и безжизненным яростным страхом. Некоторые принимали конец жизненного пути с покорным спокойствием, кто-то даже не успевал осознать собственную смерть, прежде было много и тех, кто умирал в испуге, но всё это было не больше, чем рябь на воде. Цинхуа же попал в водоворот, что всё глубже и глубже заглатывал, если он и пытался выбраться из бешеной воронки, которая то сильнее погружала его под толщу воды, то захлёстывали волнами. Мобэй осознал, что своими необдуманными действиями он делает лишь хуже, что подтвердила обжигающая боль, которой отозвалась метка на ладони. Он не мог понять, чего так боится его слуга, ведь страх перед холодным гневом его Короля уже давно растворился и в его глазах; обычно отражалась лишь покорность, да и сам Повелитель Севера по-настоящему не злился долгое время. Шан Цинхуа уже долгое время был подневольным слугой, он многое повидал и волей-неволей узнал о том, с кем он связался. Разве его могло что-то напугать в Мобэй-цзюне теперь? Обдумав это, Мобэй оглянулся вокруг и внимательно осмотрелся, и тогда он предположительно понял, в чём дело. Махнув рукой над головой, он заставил лёд вокруг них прийти в движение, образовав плотный купол, и, припорошив его снегом, он погрузил пространство в полутьму. Он наклонился, опускаясь на корточки перед содрогающимся Цинхуа. Его обычно безэмоциональный и властный тон голоса сменился на размеренный и ласковый, как лепестки камелии в январскую стужу, подействовав на комок нервов под одеялом: — Цинхуа, света больше нет, — впервые Мобэй говорил с ним столь мягко и нежно. Почувствовав, что боль на ладони слегка уменьшилась, он невесомо коснулся ткани. — Пожалуйста, покажись, нужно обработать твои раны. Я обещаю, что не причиню тебе боли и не трону тебя, — он тихо втянул воздух, собираясь с силами. — Цинхуа, доверься мне всего один раз. Как только последняя фраза повисла в воздухе, беспокойные метания Цинхуа резко прекратились – казалось, что вокруг всё заморозилось, он замер и лишь слегка подрагивал. Две минуты, в течение которых Цинхуа пытался понять, что ему делать, превратились в бескрайнюю зимнюю степь, конца и края которой не видно. Наконец заледеневший на месте слуга оттаял и слегка показался, словно мышонок из норки, настороженно и медленно; одеяло соскользнуло с его плеч, но он совершенно не ощутил, как холод обжёг оголённые участки тела. Он совершенно не понимал, куда ему смотреть; он не решился взглянуть в глаза Мобэю, поэтому опустил голову, нервно сглотнул и сильнее начал ковырять ранку. Ошеломлённый, Мобэй приложил силы, чтобы не дёрнуться от вида своего Цинхуа. Внутри всё перевернулось, а сердце мелко задрожало, так же как и сидящий перед ним человек. Кожа приобрела нездоровый серый оттенок, лицо, обычно напоминающее персик, осунулось, глаза покраснели и опухли, подбородок и щёки были исцарапаны, нижняя губа порвана, на лице и волосах засохшее семя. Что бросалось в глаза ещё сильнее, так это то, что две пряди волос, которые обрамляют его лицо, стали ярко-белыми. Одежда была порвана и в полном беспорядке, кожа потрескалась и начала кровоточить. Маскируя злость, волнение и боль, он спокойным и равномерным голосом вновь обратился к нему: — Цинхуа, позволь о тебе позаботиться. Сначала я обработаю твои раны, потом помогу помыться, — он снял свой меховой плащ, накинув его на плечи Цинхуа; избегая прямого контакта, мягко дотронулся до его предплечья, — Ты не против? Цинхуа, всё ещё не решаясь взглянуть в глаза своему Королю, резко замотал из стороны в сторону, но прежде чем Мобэй успел убрать свою руку, тихо промычал: — Грязно… я… гря… зный… не стою… должен убрать… за собой… коридор… мой Король. От его прерывистой и ломаной речи, дрожащей, как последний пожелтевший листок на дереве от северного ветра, у Мобэя слегка защипало в глазах, а в груди что-то заныло и ощущалось гвоздём по ране. У него возникло острое желание прижать к себе Цинхуа, защищая от внешнего мира, погладить по голове и сказать, какой он хороший, прекрасный, что его Король виноват и никогда больше не оставит и не даст ему страдать. Ещё сильнее хотелось устроить линчи тому, кто посмел тронуть его. Всё ещё не решаясь трогать Цинхуа, он осторожно провёл по плащу, прикрывающему плечи человека, который хоть и стал меньше дрожать, но всё ещё тяжело дышал. Мобэй сел на колени и тихо произнёс, продолжая поглаживать его руку: — Цинхуа, ты вовсе не грязный, до или после ты тот же для меня человек, что и раньше. Ты не виноват в произошедшем, обвинять стоит только того, кто сделал это с тобой, — подумав он добавил. — С коридором разберутся другие, это совершенно неважно. Главное сейчас — это ты. Мобэй не был твёрдо уверен в том, что он произнёс нужные слова, но он чётко знал, что, когда Цинхуа чувствует себя некомфортно, виноватым или ему стыдно, он всегда избегает смотреть в глаза. Может, демон действительно не очень хорошо понимал людей, но за время службы Лорда Аньдин он изучил его привычки и поведение лучше, чем свои. Медленно он поднял на него свой безжизненный и растерянный взор, в его глазах отражалась тихая пустота, смешанная с каплей ледяного света. Два взгляда встретились, один – переполненный нежностью, которая служила покровом для ярости, а второй – запуганный и отрешённый, готовый в любой момент заблестеть из-за паутины слёз. Никто из них не решался нарушить фарфоровую атмосферу доверия. Лишь Цинхуа мягко, словно падение лепестка персика, кивнул. Тогда Мобэй аккуратно закутал его в меховую накидку, в которой Цинхуа тонул, приподнял пёрышко, разместив его голову на предплечье и вместе с ним сел на кровать. Он всё ещё не касался его, но отпускать боялся: теперь Мобэй действительно испытал страх из-за потери Цинхуа, ведь подобная утрата страшнее смерти. Человек, который тебе дорог, которого хочется защищать, — рядом, буквально перед тобой, но настолько разбит и раздавлен, что не различает ничего, будь ты хоть Повелителем Севера, хоть бродячим заклинателем. Помочь таким людям невероятно сложно. Хоть Мобэй и получил разрешение на всё от Цинхуа, он боялся навредить ему, усугубить ситуацию для и без того измученного человека. Но он не знал иного способа помочь. Ещё раз взглянув на Цинхуа, который удобно устроился на руках Мобэя, он заметил, что тот практически перестал дрожать, но всё же решил сказать: — Цинхуа, если тебе станет невыносимо беспокойно, то можешь оттолкнуть меня. Он распахнул свои полуприкрытые веками глаза, взглянув в вечно синюю мерзлоту взора его Короля и безмолвно кивнул. Будь он в своём прежнем расположении духа, то обязательно бы подумал: «Какой же ты болван, Мобэй-цзюнь, и как только я мог сделать такого Короля, который чуть ли не ноги вылизывает своим слугам». Мобэй одним лёгким движением убрал пряди волос с его лица, которые помешали бы процессу, он слегка наклонился и прислонил свой лоб ко лбу Цинхуа, тем самым забирая весь холод, поселившийся в его теле. Почувствовав, как ледяной лоб щекочет его, а тело начало переполнять тепло, с его губ сорвался тихий облегчённый вздох. Волна воздуха изо рта Цинхуа попала на лицо его Короля, его сердце замерло, скованное тисками, и оно вдруг расслабленно забилось. Цинхуа жив, он рядом, тёплый и дышит. Неважно, как долго придётся восстанавливать его после случившегося, даже если на это придётся положить всю жизнь к его ногам. Мобэй полностью готов.