Дом

Я бы хотел сказать тебе, что я счастлив. Но я один.

***

      Утро сменяется вечером, вечер — ночью. Солнце приходит на смену луне. Наступает утро, затем день. Вечереет. Снова мир погружается во тьму. За тьмой приходят первые рассветные лучи. Новый день.       Числа на календаре меняются, затем меняются месяца. Так проходят недели, а если сказать правильнее, пролетают годы. Роджерс не меняется, по крайней мере внешне точно. Все также двигает квадратик на новое число, встречая день, который еще предстоит прожить. За месяцами двигаются новые миссии, а значит новые победы. Старк каждую неделю читает новые монологи. Сэм и Наташа каждый день придумывают новую шутку.       Сердце каждую минуту кровоточит от старых ран.       Раны. Вот, что действительно остается неизменным из года в год. Календарь может закончится, день приходит к логичному завершению, монологи повторяются и шутки становятся не смешными, но раны остаются прежними. Сколько бы лет не прошло, болеть будет одинаково сильно. Шрамы можно свести. Воспоминания — стереть. Но не эти. Где-то внутри него, в этом истерзанном подсознании, живет лишь одна фраза. «Добро пожаловать домой». Он слышал ее сотни раз за свою почти столетнюю жизнь. Ее говорили друзья и незнакомцы, воспевали в песнях и вышивали на ковриках. Ее произносили столько раз и с настолько разными интонациями, что начинало тошнить. «Добро пожаловать домой, Роджерс», — с улыбкой говорил кто-то в комнате или с издевкой кричал в толпе. Ее говорили, кричали, шептали. Ею душили и причиняли боль.       Смысл слова «дом» утерян настолько давно, что оно стало почти бесполезным. Можно жить в Башне Старка или снять квартиру, построить дом или уйти жить в леса, вернуться в Бруклин или найти новый для себя новый континент. Дома нет, столько бы он не искал. В окружении друзей и людей Роджерс остался один. Он ведет в подсознании свою книгу воспоминаний и листов там уже больше тысячи. Его знакомых не перечислить, слишком много придется назвать имен. Его любят и восхваляют, поддержат, если будет нужна необходима помощь. Он не будет один, позволь он хоть кому-то к себе приблизиться. Стивен стоит в толпе и умирает от одиночества.       «Я бы так хотел сказать тебе, что я счастлив. Хотел бы улыбнуться, чтобы увидеть улыбку в ответ. Хотел бы пригласить тебя к себе в гости или отправиться покорять новые места. Я бы так хотел вернуться с тобой домой. Но я не могу».       Роджерс остается в комнате один и выключает свет. Что-то внутри него щелкает вместе с выключателем и слеза, одна и непрошенная, стекает к подбородку. Разбиваться внутри уже нечему. Все, что могло, уже разбилось и превратилось в пыль. Он один, нет, он одинок. Он потерян и душит себя этой болью.       «Я тону. Слышишь меня? Я тону. Стою посреди совершенно сухой комнате в сотнях километров от океана и чувствую, как тело грузом идет ко дну. Я тону, прошу тебя, просто услышь меня. Мне давно уже не хватает воздуха: пламя из разума перешло на легкие, я задыхаюсь от боли и одиночества. Ты говоришь, я помню эти слова, что нет ничего страшнее смерти. Я бы взмолил небеса о гибели. Но слова застревают в горле. Я задыхаюсь на суше и тону в помещении. Мне еще не было без тебя так больно».       Капитан Америка спиной прислоняется к холодной стене. В комнате темно, но видит он достаточно ясно. Ему не удержаться от истерики, только слезы больше не льются. Иногда ему кажется, что он сходит с ума.       На стене — плакат с изображением Бруклина. Самые теплые воспоминания — там, но стоило ему приехать туда и стало еще больнее. Он помнит, как знакомой дорогой шел в школу, стараясь в пыли не испачкать обувь. Помнит, как мама с отцом впервые вели его в цирк. Он ему до ужаса не понравился, но мама так улыбалась… Конечно, о цирке он отзывался с восторгом. Помнит, как папа учил его пользоваться отверткой. Научился он довольно быстро, только дело ремонта ему по душе не пришлось. Папу он благодарил от чистого сердца, стараясь в его глазах быть самым лучшим сыном.       Помнит, как возвращался домой с похорон. Откроешь дверь и там тебя не встретит уже никто. Пустота тогда заполняла душу и сдавливала горло, даже с Барнсом за плечом. Он так отчаянно боялся переступить порог, осознавая, насколько пустым стало это место. Сто седьмой. Попасть туда, да и в целом на фронт, означало гибель. Никто не верил, что он, попав на войну, вернется живым. Но он знал, что он должен там быть.       Баки попал в сто седьмой.       Когда Барнс уходил, напоследок отдав ему «честь», что-то в Стивене ушло вслед за Джеймсом. Ему нужно попасть на фронт, но сердце за Баки в испуге сжалось и пропустило удар. Он остался один. Одиночество поглотило с головой, но этого он, конечно же, не покажет.       Фронт. Тяжело, физическая нагрузка такая, какой он в жизни не знал, но Стив счастлив и даже не думает о плохом. Он сделал то, о чем мечтал так долго. Его упорству могли бы позавидовать, если бы не знали, как тяжело порой дается каждый шаг. Здесь он встречает Пегги и сердцу начинает казаться, что тьма отступает назад. Она прекрасна, и он, кажется, влюблен по уши.       Спасти Барнса стало на тот день смыслом жизни. Видеть его фамилию в списке погибших было больнее, чем любой из дней в тренировочном лагере, даже свались они все одновременно на него вместе. Принимать это как «правду» он не собирался. Цена своей жизни стала крошечна и мала. Да и какой ты тогда Капитан Америка, пример для всей страны, если даже собственного друга спасти не можешь?       Баки спасен, он здесь, рядом, только в руках удержать его невозможно. Свет снова сменяется тьмой, только еще мрачнее, чем раньше. Оказывается, он не может напиться. Вместе с Баки в тот день, в ту чертову снежную пропасть, улетела надежда на счастье. Новая трещина где-то в душе сделала все остальные глубже и в два раза болезненнее. «Его не спасти», — словно удар под дых. Слезы стекают вниз, душат и убивают морально. Пегги рядом, но Барнс уже нет.       И вот тот самый момент — он летит вниз, побеждая всемирное зло. Все спасены, только Роджерс вот обречен на смерть. И эту смерть он встречает как старого друга. «Прости меня, Пегги. Но я не приду на танцы».       Жизнь бьет ключом по голове, крича ему на ухо: эй, приятель, ты жив! Его не спрашивают, хотел он этого или нет. Ты жив, ну и живи себе.       Пегги умирает в старости, окруженная любящей семьей. Она все также красива, как и в сороковых.       Стив остается один. В комнате темно, а на стене плакат с изображением Бруклина. Он давно уже выбрался из ледяной воды, но тонет в ней прямо сейчас. Тело Роджерса идет ко дну, выпуская последний воздух.       «Я так бы хотел вернуться с тобой домой. Но я не могу.       Прости».