Алым по белому

      Волосы у Лиссы рыжие до невозможности, как говорят все, но Нортон Огнев солгал бы, сказав, что они только лишь рыжие. Огненно-рыжий на висках сплетается с золотой паутинкой солнца на макушке, отливая черной краснотой крови. Это красиво.       Они какие угодно, но не обычные. Лисса не обычная. Было бы кощунством сказать так, а он провел слишком уж много времени, запустив пальцы в жидкое пламя и вдыхая едва заметный аромат лесной зелени, поздних ягод, да васильков, чтобы оставить хоть одну мысль о лжи.       Ее нельзя назвать обычной; он просто права на то не имеет. Лисса может быть упрямой, грубой, прелестной, красивой, привлекательной, но обычной — никогда.       У нее и глаза красивые до ужаса, яркие, живые, словно полевые цветы, те самые васильки, да колокольчики, что так часто путаются сапфировыми каплями в ее волосах, малахитовой зеленью лепестков складываясь в душистый венок-корону.       Прекрасная, светлая, яркая, словно жаркое, пропахшее солнцем и сочной травой лето, — так Нортон мог бы описать ее. Когда-то давным-давно, когда и сам был чуть лучше, чуть свободнее и совсем немного светлее, — да. Но не сейчас. Больше — нет.       Много времени с тех пор прошло, слишком многое изменилось, излишне изменились и они сами.       Лисса давно уж не вплетает цветов в косы, не смеется так заливисто и счастливо, как, казалось, умела лишь она одна во всем мире, а Огнев не даже вспомнит, когда видел от нее улыбку ему обращенную. Да и просто ни одна улыбка давно не озаряла своим светом ее лица, чего уж таить.       Она теперь одевается во все белое, тошнотворно чистое, стерильно светлое, а он лишь губы на то кривит. Чем белее цвет, тем темнее на душе, — это Нортон запомнил до боли хорошо. Белый лишь для тех, кто не в силах признать своей вины, не в состоянии принять и отпустить, белый — для слабых. Белый, не черный, — цвет скорби истинный, и он-то боли причиняет куда больше.       Нортон Огнев белый на самом-то деле оттого и ненавидит. Ее волосы неестественно ярко горят на белоснежном шелке, а мутно-белые каменья короны глядят укоризной лун. На белом слишком многое видно из того, что стоило бы скрывать. Слишком ярка кровь, слишком темны слезы, слишком явны застаревшие шрамы.       И по тому, он, горько усмехнувшись, отведет взгляд, и фыркнув, одернет рукава очередной, невнятно темной туники. Быть может, у него нет той храбрости, что достаточно у Лиссы, чтобы в светлое облачиться, назвав себя саму Белой королевой, но у него нет и сил на то, чтобы позволять другим свою боль увидеть.