Упырицыны чары

Лех проиграл, и его кучку монет сгрёб Базыль здоровой, похожей на медвежью лапищей. Сжульничал, однако поди-ка обвини его! Одной затрещиной убить может. Надо же случиться такому, что день, так хорошо начавшийся, закончился дырой в кармане. Ограбленный купчишка, поди, обосрался, и выложил всё — до последней монеты. А ещё девица, можно сказать, сама пришла, да только… — Отпустите, заклинаю всеми богами! — Надо же, она вспомнила про богов! Лех усмехнулся в сизую бороду и краем глаза посмотрел на неё. В срамном вырезе алой юбки виднелось стройное бедро. Ясно, приличные девки так не одеваются и ночью по лесам не шастают. Сначала захотела, чтобы её отодрали, а теперь нате — «Отпустите!» Лех снял серый, отобранный всё у того же купчишки чепец и утёр взмокший — от жары, а не от вида молочно-белой полной ляжки — лоб. Ночь не только жаркая, но и удивительная. Чтобы Борислав, роман по происхождению, в чьей крови — обдуривать так, что никто не догадается, да проиграл увальню Базылю? Такое впервые… Хотя нет, уже было. Лех видел, как сверкала злоба в карих глазах, как раздувались широкие ноздри, как морщился смуглый лоб. Курчавые чёрные волосы двигались на голове — это Борислав умел. Чего доброго, проиграет серьгу золотую, которую потеребил так, что едва не выдрал из мочки с мясом. Лех поднялся. Голова после вина, отнятого всё у того же купчишки, закружилась. Если бы не Янек, следивший за игрой, рухнул бы позорно вниз мордой, выбил ещё пару-тройку зубов. После на нетвёрдых ногах пошёл в сторону сосен. — Отпусти — и я подарю тебе высшее наслаждение, — бросила девица, когда он приблизился. — Ты ведь этого хочешь, признай. Она дёрнулась так, что платье задралось, обнажив обе ноги. Знала, курва, чем завлечь, и воспользовалась этим. Вон, округлое плечо оголилось. Не подумала только она, что нынешний грабитель — выросший при храме сирота. Набожностью Лех никогда не отличался и служить не собирался, однако читал про таких девиц многое. Такие выискивали заблудившихся путников или — как сейчас — тех, кому, кроме как в лесу, спрятаться негде. Наслаждение они действительно дарили — да такое, что мужик усыхал до смерти в их объятиях, потому что брали не только семя, но и пили кровь — до последней капли. Потому и ценил Борислав Леха, что тот чуял нечисть. Тот упырицу связал, её чары слабы оказались для бывшего храмовника-то. И ведь не угомонилась, опять напустила. Да толку? Желание отлить важнее всего, даже возможности отыграться. — Пусть будет проклят весь твой род! — взвизгнула упырица, когда струя попала ей на ногу. Ух, рожа страшна! Не молочно-белое, как налитая грудь и округлое бедро, лицо, а серое. И зубы длинные, острые. И рога. В красные глаза смотреть жутко. Такой в рот присовывать — остаться с жалким откуском вместо конца. Зато сиськи да жопа настолько хороши, что на морду, как правило, никто и не смотрит. — Это какой же? — удивился Лех. — Матушка меня выбросила, когда родила. Ну пусть будет проклята. А детей я не настрогал. Нет у меня рода, не-ту! Проклинай сколько влезет, хоть лопни! Он знал, о чём говорил. Уверен в том, что ни одна шлюха не понесла от него. Отвлёк от мыслей треск сухих веток. Янека принесло, а его шаги ни с чьими другими не спутать, потому что хромой. Разволновался, погань, и это приятно. Просчиталась упырица. Не любого мужика она может охмурить. У Борислава серьга переплавлена из перстня одного из жрецов. Золото поменяло форму, но защитные чары против такой нечисти остались. У Базыля — даром что молодой и видный — не встаёт. Ну, а Лех… Что ему какая-то упырица с её чарами, когда на него глядит Янек? Да, рожа некрасивая, узкая. Один нос занимает половину. Зато знакомы-то сколько лет. Вместе эту погань скрутили — вместе и осиновым колом к сосне прибьют. Как Борислав решит, он здесь главный. И пусть у Янека зад не округлый и мягкий на ощупь, зато дырка горячая и всегда готовая принять не жалкий обрубок, но крупный Лехов конец.