Несоответствие

3. Гааре пришлось по вкусу целоваться. Его блаженно дурманил запах Шинки, бесцеремонно захватывающий сознание и погружающий в сладкий, приятный транс. И, порой, оставаясь в одиночестве, вспоминая эту смесь из железа, выжженного песка и печёного хлеба, казэкаге позволял себе улыбаться. Пятому нравились объятья. Он довольно щурился каждый раз, когда сын прижимал его к себе — просто так, для поцелуя и, тем более, во время секса. Ощущение тепла, его сила, тело и нежность убеждали Песчаного в одном — он не зря предложил попытаться. Шинки по части развития интимных отношений не особо сопротивлялся, пусть изначально и утверждал, что всё нормально. — Твоё тело явно считает иначе, — констатировал Гаара после первого же их настоящего, по незнанию неуклюжего, поцелуя. — Это всего лишь инстинкты, Отец, — недовольно буркнул сын, попытавшись отстраниться. Мужчина мягко удержал его за шею, со смешанными чувствами рассматривая вспыхнувшие алым щеки. Тогда он ещё не мог сказать точно, как относится к новой форме любви преемника. Но отступать был не намерен. — Где ты им обучился? Попытка пошутить вызвала у младшего раздражённое фырканье. — Оно само. На ближайшие пару минут в гостиной в очередной раз единственным громким звуком осталось тиканье настенных часов. — Мне нравится, когда ты так близко, Шинки, — первым нарушил тишину Гаара. — Не чувствую какого-либо дискомфорта. — Вы мне слишком доверяете, Отец, — парень склонился ниже, коснувшись носом плеча возлюбленного. — Разве есть повод этого не делать? Ответом сына стали крепкие объятья. Реакция Гаары в целом и в частности вызывала у молодого шиноби удивление. — Разве сам факт таких моих чувств не вызывает у Вас отторжения, Отец? — спросил он на следующее утро после первого поцелуя. — Но ты же принял их такими, какие они есть, — Гаара приводил себя в порядок перед началом рабочего дня. — Почему я должен поступить иначе? — Потому что Вы — мой Отец. А я — Ваш сын. Между родителем и ребёнком не должно быть подобных отношений. Мужчина застыл, смотря на своё отражение в зеркале. Ещё тогда, отойдя от шока ранения сына, придя в себя от сражения, узнав, что его мальчик хотя бы в относительной, но безопасности, казэкаге осознал и всю глубину чувств Шинки. Думал, что осознал. Он понимал причину молчания, но, в то же время, именно она его, по существу, и разозлила. Они всегда были близки, доверяли друг другу, ценили время, проведённое вместе. Каждый из них заботился о благополучии другого. Но, что в итоге? Сын умолчал о том, что для него главным счастьем является сам Гаара. Да, это эгоистичное, извращённое желание, которое общественным мнением, бесспорно, будет порицаться… да только что с того, если оно касается лишь их двоих? «Всё это время я мог сделать его счастливым… если бы только заметил», — Пятый злился и на себя. Окружающие, табу, несоответствие чувств и статусов — всё это меркло перед фактом того, что Шинки… его Шинки не мог дотянуться до того, чего так сильно желал. — Наверное, — в конце концов произнёс Песчаный. Повернулся к сыну. — Да, ты прав, не должно, — он приблизился, взял лицо парня в свои руки. — Но для меня, как для Отца, важнее всего — твоё счастье, Шинки. И если твоё счастье — я, разве смею я тебе отказать? — Отец… — Или я слишком плохой родитель, — мужчина печально осмотрел своего мальчика, — раз рассуждаю в таком ключе? — Нет, — Шинки для верности обхватил своими ладонями руки казэкаге, склонился ближе. В изумрудном взгляде горел огонь радости. — Вы самый лучший. Мгновением позже захваченный в крепкие объятья, Гаара тепло улыбнулся. «Пожалуй, другой на моём месте сказал бы, что сын ошибается. Что он не может любить отца. Что, если он пойдёт дальше, вперёд, оставит такие чувства, то найдёт того самого человека…» — однако так же, как Песчаный знал пределы своих и преемника сил в ниндзюцу, мужчина был уверен и в том, что чувства его мальчика настоящие. — «А я не могу, ведь это Шинки». Возможно, будь он воспитан иначе, имея другой опыт и опыт личных отношений вообще, Гаара и реагировал бы по-другому. Но ему нравилась близость сына: его тепло, прикосновения, запах — ничто не вызывало дискомфорта. По крайней мере — пока. Кроме разве что зудящего где-то на границе сознания общественного запрета, от которого так легко было отмахнуться, стоило только взглянуть на умиротворённое лицо молодого шиноби. Сами чувства сына не стали для Гаары причиной для отторжения. Хотя собственное смущение, поначалу, оказалось весомой проблемой. — Шинки? — с ноткой тревоги в голосе обронил мужчина, когда сын первый раз осмелился распустить руки в сторону паха. — Ты… — он замолчал, выбитый из колеи как прикосновением парня, так и собственным возмущением. — Не нравится? — Шинки чуть отнял руку, но сам не отодвинулся. — Не то, чтобы… — диван, на котором они всегда сидели (в последние дни очень близко друг к другу) стал казаться ужасно тесным и маленьким. — Но… — Ещё не готов зайти дальше поцелуев? Обида больно кольнула под лопаткой: он ведь сам настоял на том, чтобы мальчик «получил больше». — Почему же? — он медленно выдохнул, настраиваясь на борьбу со смущением. — Давай попробуем. Сын несколько секунд смотрел на него, потом улыбнулся, коротко поцеловал в губы и произнёс: — Позже. Рука преемника сместилась на талию, и казэкаге с внутренним возмущением осознал, что его плечи слишком напряжены. «Я переоценил себя?» — пока Шинки устраивал свою голову поудобнее на его плече, Пятый невидяще смотрел в доклад, принесённый с работы. — «Дал ложную надежду?» Чувствуя, что Отец собой недоволен, сын заговорил снова: — Если ты не против, я попробую ночью, пока ты спишь. Ставший слишком надоедливым за последние пару недель ответный вопрос «а тебя это устроит?», мужчина смог проглотить. — Хорошо, — тихо согласился Гаара. — «Это компромисс, если так считает Шинки». 4. Поскольку сон у казэкаге всегда был чутким, сын предложил для верности выпить снотворного — мужчина не стал возражать, в конце концов, принимать лекарства для сна ему было не впервой. У Шинки ещё были кое-какие дела, так что к моменту, когда он разобрался с ними, Гаара уже крепко спал в своей постели. Остановившись на пороге отцовской спальни, смотря, как мерно вздымается грудь любимого, вглядываясь в его умиротворённый профиль, повелитель сатецу ещё долго не решался преступить последнюю черту. Он не врал, когда сказал, что справился со своим влечением и, вместе с самим фактом присутствия избранника рядом, самоудовлетворения преемнику Пятого было вполне достаточно. Но… «И Отец прав, считая, что я, всё же, хочу большего». Шаги, приблизившие парня к ложе Песчаного, более всего напоминали поступь кошки: мягкие, бесшумные, аккуратные. Он медленно опустился на край кровати, не отрывая взгляда от лица спящего. Поднял руку, невесомо провёл тыльной стороной ладони по щеке. — А получится ли? — с горькой ухмылкой прошептал парень. Особо сильно это его не расстроит — отсутствие реакции стало бы прекрасным объяснением того, почему у Отца так и не было отношений, но… — Не попробую — не узнаю. Склонившись, Шинки поцеловал мужчину в уголок губ — тот не отреагировал. Затем осторожно убрал одеяло в сторону, постоянно проверяя, не проснулся ли Отец — хотя для таких действий эффекта снотворного должно было быть достаточно. «Что ж…» Ему ещё не приходилось касаться кого-то кроме себя и смятение особо сильно ударило по взволнованной душе молодого шиноби, потому что первый раз, в итоге, будет с тем, кто парню так дорог. «Я знаю себя, да и с ощущениями разобраться проще», — Шинки набрал воздуха в грудь и медленно опустил руку на пах Гаары, пошевелил пальцами, нащупывая член. — «Но понравится ли Ему?» — Взгляд метнулся в сторону лица Пятого: никаких изменений. — «Подействует ли то, что я привык делать с собой?» Спустя пару минут поглаживаний через ткань, шиноби решился сунуть руку под трусы — замер и глубоко вздохнул, когда пальцы коснулись обнажённой плоти. «Ой-ой, моя цель не совсем в этом», — сознание на пару мгновений помутилось: собственное возбуждение нанесло ему очередной удар под дых. — «Привык, как же». Если изначально Шинки сомневался в том, действительно ли стоит усыплять Отца для спокойствия старшего, то сейчас был уверен, что крепкий сон любимого жизненно необходим ему самому. Да, было странно пытаться возбудить человека, находящегося без сознания. «Только смог бы я продолжать под Его взглядом?» Избавив Пятого от штанов и трусов, парень стал чуть смелее — открыл принесённую с собой смазку, нанёс на ладони, плотнее обхватил ствол. Упорство было вознаграждено пусть медленной, но всё же, эрекцией. Взгляды на спящего Отца Шинки бросал всё реже — приходилось отвлекаться ещё и на себя — но даже так он не мог не заметить, что дыхание мужчины стало глубже и прерывистее. «Проснётся», — сюрикеном мелькнувшая мысль вынудила его склониться и первый раз несмело провести языком по стволу. Смазка была безвкусной, на водной основе, и тем ярче во рту разорвался солоноватый вкус кожи. — «Зато без песка», — почти ухмыльнулся преемник и лизнул снова, гораздо увереннее. Оттянул плоть, провёл по выглянувшей головке, поцеловал, не решившись сразу засунуть в рот — а вдруг зацепит зубами? — …и-н-ки… — полушепот-полустон не заставил его дёрнуться или замереть — лишь чуть изменить наклон головы, чтобы видеть голову Отца. Судя по мимике и частоте дыхания пробуждение было совсем близко — снотворное сдавало позиции. «Вот и хорошо», — попробовав взять в рот, Шинки почти сразу отпрянул. Закашлялся, подавившись слюной. — «Для такого нужны тренировки», — утерев губы свободной рукой, парень выпрямился. — «Не думаю, что, продолжая так, справлюсь с поставленной задачей». — Изменив положение, кукловод поцеловал Гаару в губы на особенно глубоком вдохе, не переставая чувственно сжимать и поглаживать поднявшийся член. Глаза Песчаного приоткрылись. — Шинки? — найдя взглядом сына, он слегка нахмурился. Бирюзовые бездны, подёрнутые дрёмой, особенно ярко напоминали океан перед штормом. — Почему мне так жарко? — И только? — сын провёл носом по щеке мужчины. Остановился, поцеловал уголок рта. — Что чувствуешь помимо жара? — Тяжело, — глаза распахнулись шире, взор обрёл осмысленность, — внизу живота давит… но приятно. Он сглотнул, коротко вздохнув. Одновременно с вернувшимся сознанием казэкаге понял несколько вещей: его тело находится в состоянии возбуждения, ранее неведомом; движения руки Шинки там ему нравятся — ему не хотелось, чтобы они прекращались; щёки горят, как опалённые полуденным солнцем, и… — Хочешь меня? Шёпот сына у самого уха окончательно сбил Пятого с нормального ритма дыхания. Несколько секунд Гаара просто ошарашено смотрел на своего мальчика. Дьявольски привлекательного парня с тёмно-каштановыми волосами, блеск которых в косом свете из коридора был преступно магнетическим. Своего приёмного сына, драгоценный зелёный блеск глаз которого было просто не с чем сравнить. — Я… — пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить, как дышать. Обуявший тело жар всё отчётливее выжигал желание поцеловать Шинки. Потянуться к нему, почувствовать его как можно ближе, окунуться в этот неизвестный, но такой манящий омут с головой. — Да. То ли желание было слишком очевидным, то ли парень хотел того же, но, выдавив неразборчивое «м», Шинки оставил пах без внимания и прильнул к губам возлюбленного, вдавливая его в кровать весом собственного тела. — Позволишь мне сделать это? — вытянувшись на руках, упёртых по бокам от отцовской подушки, парень подобрал под себя ноги, оседлав казэкаге. — Тебе понравится. — Что? — вместо ответа сын перенёс вес тела на одну руку, проведя второй по груди любимого в пижамной рубашке. Многозначительно двинул бёдрами и посмотрел на мужчину, закусив губу. — Да. — Признаться, Пятый не до конца понимал, на что соглашается. Но его мальчику хотелось этого. Потому… — Да. — Предоставь всё мне. Если пару часов назад Гаара был до неприличия смущён робким воплощением желания парня быть ближе настолько, насколько это возможно, то сейчас всё те же, но куда более откровенные, действия его ошеломили. Только никогда прежде оцепенение не оказывалось столь волнующим и желанным: какая-то часть сознания, всё ещё борющаяся за сохранение прежних отношений, из последних сил надрывалась, просила прекратить. Но гораздо большая часть, ныне имеющая реальную власть над телом, вожделенно млела от вида того, как Шинки стягивает с себя рубашку. Вынуждала жадно сглотнуть при виде того, как мокрые пряди тёмных волос сына, потревоженные тканью, падают на высокий лоб… и опускать взгляд ниже, рассматривая, изучая этот восхитительный торс, который Пятый, казалось бы, видел далеко не первый раз. Мысли о неправильности, непристойности, недопустимости происходящего стягивались в тугой узел и становились всё меньше, незаметнее с каждым новым ударом сердца. «Мой». Это снотворное так повлияло на организм, или же, всё же, то, что успел сделать Шинки? Нет ни зажатости, ни борьбы, ни малейшего стеснения от того, что они, теперь оба, полностью обнажены и находятся так близко — в одной постели. «Хочешь меня?» Говоря откровенно — Гаара всё ещё не понимал, не мог знать ни то, что значит это фраза, ни то, к чему приведёт положительный ответ. Но он доверял сыну и теперь, спустя столько лет, настала пора для младшего кое-чему обучить Отца. «Мой мальчик». Шинки, опускающийся на его эрегированный член был другим — незнакомым Песчаному парнем, который тяжело дышал и, постанывая, начал двигаться, чтобы принять в себя плоть любимого глубже. Но от этого Гааре не меньше хотелось его защищать, оберегать, знать, что он счастлив.  — Шинки? — Мне хорошо. Я уже делал подобное, — он как-то криво ухмыльнулся, чуть откинувшись назад, сменив опору. — Но настоящий, как я и думал, значительно лучше… особенно пальцев. Особенно — твой. Их взгляды встретились. Полный наваждения, сбитый с толку и очарованный творящимся в спальне бирюзовый, и томный, алчный, уверенный в чём-то своём изумрудный. — Тебе нравится? Хоть на что-то он мог ответить честно и с пониманием… точнее — ощущением дела. — Да. — Сейчас буде ещё лучше. Шинки двигался, вздрагивая и постанывая, кусая губы, до боли сжимая пальцами простынь. Менял скорость, угол, постоянно что-то бормотал. А Гаара смотрел на него, даже не пытаясь понять, насколько всё происходящее не соответствует привычным их отношениям; сдавшись, впервые в жизни подчинившись волне наслаждения, всё больше порабощавшей тело казэкаге. В конце концов, склонившись для поцелуя, парень так глубоко на него сел, что мужчине осталось лишь, вздрогнув, жалобно прошептать «ещё» — приёмный сын не заставил себя ждать.