Lieber Anchen

      День празднования приближался быстро и неумолимо, нёсся, словно рождественские сани с покатой горы в зимний морозный день. Тот месяц, что провели Анна с Павлом в браке, наладил быт, так и повелось: Павел с самого утра скакал по делам, а Анна оставалась дома, заведовала бытом и параллельно возвращалась к своему обучению, однако пока без учителей, самостоятельно. Всё казалось, что они уже вдоволь познали горести и неудобство, и теперь семья открывалась исключительно с положительной стороны; тут тебе и поддержка, и забота, и ласковое слово в трудную минуту. Тянулись открывать друг другу тайны, а потому часто получалось, что запирались в покоях с чашечкой вечернего чая или с бутылочкой вина и секретничали, делились чем-то невероятно личным или презабавным, что случалось в их жизнях до знакомства тогда, в усадьбе Брагиных. В те вечера Анна Михайловна часто вспоминала свою прежнюю жизнь и высказала даже пару раз вслух, что побег из родного дома в Гатчине был счастливым случаем и волшебным избавлением от родительского гнёта. Тогда же она добавила, что не скучать по младшей сестре и родным просторам у неё не выходит, но то, что Михаил Игнатьевич в собственном доме не снискал любви собственных чад, Павел уяснил на корню, а потому предпочитал к этой теме не возвращаться.              Ещё прельщали их вечерние прогулки, когда жара уступала место вечерней прохладе, а крестьян на улице становилось всё меньше и меньше. Ходили по всем окрестностям, нередко спускались к реке и сидели на мягкой траве, вытянув босые ноги, пару раз купались после заката вдвоем, в одном исподнем, а домой возвращались уставшие, но неизменно с улыбками и тихими разговорами. Любили еще брать лошадей и в выходной день скакать куда-нибудь далеко на пикник, там и проводили иногда добрую половину суток, вызывая тревогу у прислуги и молчаливое одобрение Агриппины Ивановны. За счастием молодых та наблюдала пристально, всё переживала, как бы барин ненароком не обидел нежное сердце, которое только стремилось к любви и ласке; но видела, как стремятся супруги скоротать каждую свободную минуту в обществе друг друга, и постепенно удостоверилась, что брак этот затея не пустая.              А меж тем приближалась важная дата, и двадцать четвертого июня прислуга снова суетилась с самого утра. Солнце в этот день стояло высоко, а небо было особенно безоблачным, обещая чудесную погоду без осадков и климатических изменений.              Павел в этот день проснулся первым. Он распахнул глаза удивительно легко для ленивого и беззаботного выходного дня, который обычно предполагал долгие и вязкие пробуждения в постели, и первым делом повернул голову вбок, на вторую половину кровати. Анна Михайловна ещё спала, и лицо её выражало безмятежность и покой, ресницы слабо трепетали, а дыхание было ровным и еле слышным, будто и не дышала вовсе. Невольно Пестель залюбовался, он повернулся на бок и кончиками пальцев заправил за ухо выбившуюся из косы прядку; договорившись единожды, просыпались они почти всегда вместе, однако всё равно получалось почти каждый раз, что Анна открывала глаза первой. Сегодня, в его день рождения, всё вышло как нельзя лучше: с четверть часа он лежал, глядя на супругу, практически не мигая, до того приятно было беспрепятственно наблюдать за ней вблизи.       Наверное, сон – это высший показатель доверия, потому что именно во сне человек особенно беззащитен и открыт, он не контролирует ситуацию вокруг и легко может допустить с собой любую беду. Однако рядом с близкими, кому не страшно доверить свою жизнь, спится по обыкновению спокойно и хорошо, долго и глубоко, поэтому такая умиротворенная Анна вызывала умиление.       Солнце щекотало её нежные щеки и заставляло хмурить тонкие полосы светлых бровей. Анна попыталась спрятаться от ярких лучей в складках одеяла, чем вызвала у Павла Ивановича искренний смех, негромко, чтобы не будить раньше времени. Была она с утра особенно нежной, пробуждалась быстро, но в себя приходила ещё некоторое время, будто сбрасывая с плеч остатки истомы от кружевных снов, что посещали её ночью. Павел не сомневался: сны супруге снились самые чудесные, такие, что каждое утро она неизменно встречала его кроткой улыбкой и ещё долго была достаточно разнеженной, чтобы поддаваться на любые манипуляции. Несмотря на это, любимейшей его манипуляцией оставалось коварно утянуть жену к себе в объятия, чтобы после наслаждаться нежной кожей плеча под подушечками пальцев и вдыхать аромат волос, смешавшийся с запахом чистых подушек и летним солнцем.              Особенно коварный солнечный зайчик скакнул по стене и, сорвавшись, угодил прямо на ресницы, запутавшись в их черноте. Анна Михайловна коротко вздохнула и приоткрыла глаза.              – Доброе утро, – сил убрать ладони с белокурой макушки до её пробуждения так и не нашлось, а потому Павел так и замер, лишь изредка проходясь пальцами между мягких прядок. Анна завозилась, стремясь выпутаться из полуночного плена одеяла и приподнялась на локтях.              – Доброе утро. С днём рождения тебя, Paul.              Она коснулась его губ невесомым поцелуем, будто крыло бабочки пощекотало, и остановилась на глазах. По жилам хлынула нежность, нестерпимая, покалывающая кончики пальцев. Вряд ли когда-либо ещё ему удавалось видеть всё, как на ладони, но сейчас глаза Анны Михайловны выражали всё. В них в эту секунду он мог прочесть мысли до самых сокровенных глубин, а потому замешкался, остановил взгляд на супруге дольше обычного и глядел в янтарные глаза, будто бы пытаясь вобрать в себя их глубину. Она смотрела в ответ, уже излюбленно гладила пальцами по щеке около уха и до подбородка, а радужки шептали: «Будь счастлив, на меньшее я не согласна.».                     — Сегодня с постели можно более не подниматься, – прошептал Пестель, едва наваждение схлынуло, и способность говорить снова вернулась к нему. Оторваться от ладоней Анны казалось кощунством, поэтому говорил он так, глаза в глаза, прижавшись щекой к руке. Секунд, проведённых вместе, вовсе не считал. Не имело значения.              — Почему? – янтарные радужки сверкнули, а малиновая улыбка стала шире, будто они вели игру, правила которой были известны только им двоим.              — Лучшего подарка мне уже никто не преподнесет.              — Боюсь, что запланированное торжество обязует нас провести весь день на ногах, – Анна убрала руки первой и заняла более устойчивую позицию, подогнула ногу под себя и сладко потянулась. Рукава ночной сорочки съехали к локтям, оголив запястья, но в комнате было достаточно тепло, чтобы позволить им такую вольность. Павел, отследив взглядом движение своевольной ткани, снова опустился спиной на перину.              — Какая жалость. Тогда могу я попросить еще один подарок?              Голова перекатилась на бок, и смотрел он на супругу с шуточной мольбой, будто бы в самом деле могла отказать в таком пустяке. По комнате гулял летний сквозняк и щекотал пятки. Птицы на деревьях подобрались к их окнам особенно близко, и теперь щебетали, создавая незамысловатый аккомпанемент этого утра.              — Какой?              — Давай останемся на завтрак в покоях? Времени еще совсем немного, попросим подать еду через час, а пока полежим.              – Конечно. Всё, что угодно.              Павел откинул руку в сторону, чтобы супруга смогла беспрепятственно оказаться в его объятиях. И снова её голова на плече, ладонь где-то неподалеку от сердца, а его собственная у неё меж лопаток, лодыжки сплетаются, обеспечивая ещё большую площадь соприкосновения. Атмосфера чудесная, едва ли молодой адъютант рассчитывал встречать день своего появления на свет подобным образом, наверное, посмеялся бы, если бы узнал совсем недавно, но сейчас райское умиротворение не покидало военное сердце, и всё его естество мечтало подольше задержаться в беззаботном мгновении.              – День будет долгим, – вдруг произнёс он, не преследуя никаких целей. Нестерпимо хотелось поделиться тем, что на душе, однако непрошеные комплименты отчего-то сейчас казались лишними, а сказать что-то более весомое не получалось. В то же время казалось, что Анна и без того ощущает его настроение, а потому распаляться на лишние слова попросту не имеет смысла.              – Этого стоит ожидать. Гости приедут только к балу?              – Нет, думаю, после обеда начнут съезжаться. Родители должны были быть ещё вчера, видимо, задержались в пути. Мои товарищи обещались так скоро, как только это возможно. Держу пари, первым приедет Кондратий Фёдорович.              – В самом деле? Почему? – супруга не выражала никаких эмоций, голос её был тихим и ровным, она почти не шевелилась, только ладонь неторопливо вырисовывала у него на груди, где рубашка оголила участок кожи, витиеватые узоры, значение которых былт ясно только ей самой.              – Да вот, представляешь, решил в мой собственный праздник выкрасть у меня супругу, – на этих словах он не отказал себе в удовольствии прикоснуться губами к её виску. – В каждом письме спрашивал и всё досадовал, что в день свадьбы не нашлось минутки поговорить с тобой без шумного сборища. Готовься, сегодня наш гений намерен атаковать тебя своими хваленьями и одами.              – Ох уж этот Кондратий Фёдорович, – презабавное поведение литератора не могло оставить равнодушной молодую девушку. Дело было ещё в том, что хоть поклонников у Анны Михайловны в любое время было предостаточно, но настоящих друзей, кроме сестёр, она так и не нажила, а потому сейчас фигура поэта с горящими глазами и сердцем нараспашку вызывала любопытство. Что ж, ежели так размышлять, то он не глуп, обходителен и остёр на язык, и коль в самом деле захочет иметь с ней знакомство, вряд ли Анна Михайловна будет противиться. К тому же Кондратий Федорович из всех мужниных друзей оказался к ней наиболее благосклонен, а это, как известно, всегда открывает большие шансы на взаимную симпатию.              – Но как же ты? Тебе не понадобится моя помощь в подготовке к торжеству?              – О, не беспокойся об этом, – отмахнулся Пестель. – Все самые важные приготовления были сделаны мной ещё пару дней назад. Сегодня останется только проконтролировать готовность и встретить гостей, в первую очередь родителей, но я уверен, что если Кондратий приедет по твою душу, то остальные непременно затянут меня в череду разговоров, так что в этом плане мы с тобой оба не заскучаем.              На несколько секунд замолчали. Анна будто бы и не собиралась ничего говорить, для неё предельно ясно было, как важно сие мероприятие для супруга, да и ей самой, несмотря на спокойную и размеренную жизнь, иногда хотелось праздника. А если праздник у твоего близкого человека, тем лучше: можно не переживать, что тебя окружат чрезмерным вниманием, а между тем наслаждаться весёлостью супруга. К тому же, как выяснила для себя Анна, Павел был непозволительно привлекателен, когда на душе у него легко, а губы не покидает лисья улыбка. Хитёр, авантюрен, а меж тем заботлив и чуток. В самом деле герой романов их века.              – Это же ничего? – голос Павла Ивановича звучал осторожно, будто бы даже встревоженно, хотя никаких видимых причин для того не было. – Тебя не утомит такой сумбурный и сумасшедший день? Знаю, будет много людей, может даже…              – Паша, умоляю тебя, я же не из зверинца сбежала, – забавно было видеть, как взрослый мужчина в самом деле переживает из-за сущих пустяков, стараясь осведомиться каждый раз, едва ему кажется, что что-то идёт не так. – Да, меня донимали дома смотринами и визитами, но то и характер имело… весьма определённый. Мы уже обсуждали с тобой давеча: твой праздник меня ни коим образом не тяготит, даже напротив, я буду счастлива разделить этот день с тобой. К тому же, ты мне и досуг организовал. Кажется, этот ваш Рылеев в самом деле весьма и весьма занимательный человек, так что и до бала я ничуть не заскучаю.              – Аnna, du bist mein Schatz.              – Весьма и весьма вероятно, – отшутилась супруга, впрочем, поднимаясь с нагретого места довольно скоро и вызывая разочарованный вздох. Павел глянул на время: в самом деле, снова заговорились и забыли, что ждут дела. – Но стоит попросить подать завтрак, нам ещё приводить себя в человеческий вид и делать обход имения.              На завтрак внесли пирог, испечённый специально по просьбе Анны, подали кофе, свежие фрукты скороспелки, а кроме этого уже привычные масло и хлеб. Сели завтракать сегодня до ужаса неприлично: накинули на ночное белье халаты, да Аннушка наскоро заплела волосы в косу, вот и всё. Пока пили кофе, лицо молодой супруги выражало крайнюю степень озабоченности, а потому Павел сначала старался не выказывать осведомлённости и только время от времени посылал ей взгляды, ожидая, когда соберется и поведает, что беспокоит её в эту минуту, однако, когда чашки почти опустели, а Анна Михайловна так и не проронила ни слова, пришлось спрашивать самому.              – Что-то произошло? – Павел Иванович убрал посуду в сторону, располагая ладони на синей скатерти. – Кажется, минут двадцать назад ты была в лучшем расположении духа.              – Нет-нет, – не желая омрачать настроения супруга своими заботами, Анна Михайловна всё-таки решилась. – Совершенно ничего, просто размышляю, когда лучше всего преподнести тебе подарок.              В эту же минуту она поднялась с места и шагнула в соседнюю комнату, скрываясь в дверном проёме. Скрипнула дверца шкафа, зашуршала бумага, и вскоре Анна снова появилась в комнате со свёртком, обвязанным красной лентой. Издалека сложно было распознать, что же такое желала преподнести ему супруга, но внутри теплилось предвкушение.              – Надеюсь, ты простишь меня, что этот подарок скромнее, чем на свадьбу.              Пальцы снова не слушались, пока он разворачивал обёртку. Кожи коснулось что-то шершавое, но очень приятное, больше похожее на книгу, с коими в последнее время носился Кондратий Федорович. Брови взметнулись вверх: Анна Михайловна в самом деле решила подарить ему литературу? Мило, учитывая то, сколь неравнодушен был Павел Иванович к любого рода чтиву как к материалу познания. Однако, стоило ему раскрыть подарок до конца, как стало ясно – не книга, нечто более весомое. На столике перед ним теперь лежал самый настоящий альбом, который невероятно напоминал все те альбомы, куда записывали свои мысли молодые люди и барышни, однако внутри листы были разлинованы с одной стороны, а с другой оставались пустыми. Такая незамысловатая нотная тетрадь представляла собой своеобразный синкретизм: и музыку записать, и следом запечатлеть посвящение или мысли, касаемо композиции. Кожаная обложка отдавала цветом тёмного дерева и закрывалась на застежку, обещаясь сохранить любые творения под надёжной защитой.              В самом деле, по части музыки Пестель тоже был самым настоящим гением. Была ли то заслуга матушки, или же Павел Иванович просто родился с таким талантом – можно было только гадать. С самого детства он просиживал вечера, равномерно деля их между книгами и инструментом (и то, и другое любил безмерно), а после, когда время настало и батюшка нанял учителей, Елизавета Ивановна настояла на учителе музыки. Пожалуй, только с ним юнцу Пестелю и повезло: человек был не молодой, но искренне любящий своё дело, а потому в любые эксперименты пускался вместе с юным воспитанником с интересом, и к одиннадцати годам маленький Паша овладел инструментом филигранно. В пажеском тех, кого он не прельщал своей харизмой, без труда очаровывал игрой на фортепиано, раз за разом поражая своих учителей. Те даже разрешили не посещать занятия по музыке, потому как и без них было ясно, что экзамен Павел выдержит безупречно, однако он приходил раз за разом, высиживал свой положенный час, только без теории, сразу открывал ноты и почти на память наигрывал концерты и сонаты.       Для Анны Михайловны этот дар с первую неделю оставался загадкой. Павел Пестель не был тем человеком, который любит выставлять напоказ все свои достоинства, а потому очень долго у них никак не заходила тема музицирования. Но однажды вечером, не застав супругу за ужином, он осведомился у Агриппины Ивановны, куда же та запропастилась, и получил удивительный ответ:              – Матушка задумчива была целый день, изволила вместо ужина пойти музицировать.              И когда Анна Михайловна нашлась в зале за большим чёрным роялем, он некоторое время не решался нарушать её уединение. Она заметила его сама, порывалась было встать и объясниться, но он остановил её жестом.              – Сиди, сиди. Не хотел тебя беспокоить, красиво играешь. Чувственно.              – Благодарю. Я всё ждала тебя, и решила ненадолго прийти сюда, но, кажется, совсем потеряла счёт времени.              – За инструментом иначе не бывает, – Павел оказался совсем близко, по правое плечо. В мундире, но такой домашний, он заглянул в ноты и бегло прикинул, чем сегодня супруга решила порадовать свою душу. – Позволишь?              Анна двинулась на широком сидении, и он мягко опустился рядом. Тело его моментально приняло до миллиметров выверенное положение, словно был встроен в Павла Ивановича замысловатый механизм, подсказывающий ему, как именно нужно расположить себя для идеально комфортной игры. Он зашелестел листами, наугад открывая первую попавшуюся страницу.              – Угадал, – блеснул он улыбкой, едва прочитав название. – Играется в четыре руки. Окажешь удовольствие?              Его грубые военные пальцы в миг наполнились воздухом, будто бы удлинились и вытянулись, так что клавиш коснулись кисти музыканта, никак не прожжённого вояки. Павел идеально чувствовал ритм и темп, на памяти Анны играть еще ни с кем не было так приятно и легко, и музыка в его исполнении в самом деле становилась игрой. Он почти не смотрел в ноты, однако безошибочно попадал по клавишам, не глядя, смотрел больше на неё, видимо, и здесь силясь выяснить для себя что-то. У Анны Михайловны хороших компаньонов для игры не было, разве что старшенькая Татьяна в свое время научилась весьма искусно, однако до уровня Павла Ивановича ей было весьма и весьма далеко. Музыка струилась из-под пальцев Пестеля, словно юркий ручей, она подчинялась ему, как подчиняются змеи заклинателю, а он веселился и кажется, даже не прилагал никаких усилий, чтобы добиться такого результата.              – Что это? Ты никогда не говорил, что так умеешь.              – Ангел мой, я всем направо и налево могу хвастать, что у меня великолепная жена, а музыка – это сущая ерунда.                     Собственно, с того дня этот факт и запомнился Анне Михайловне более всего, потому и подарок она выбирала не столько для того, чтобы показать, сколько своих сбережений она готова потратить на мужа, сколько для того, чтобы доставить радость его душе. В самом деле прекрасная мода повелась в девятнадцатом веке: подарок должен быть в первую очередь уместен, а на стоимость толком никто и не смотрел.              – Мне показалось очень милым, что у тебя такой талант к музыке, – начала она, пока супруг разглядывал подарок. – Это было настоящим сюрпризом, не пойми меня неправильно, но подобное обычно не ожидаешь от того, кто положил всего себя во имя службы. Однако в моих глазах это доказало твою исключительность, ты действительно слишком невероятный для нашего времени, а потому мне хочется, чтобы это можно было запечатлеть во всех проявлениях. Свои мысли в письменном виде ты оформляешь и без моей помощи, а теперь сможешь ещё и в музыкальном. Скажем, родится у тебя симфония, и для неё будет место. Кто знает, может, потомки увидят в тебе гениального композитора?              Павел поднял на нее изумленные глаза. В самом деле, он сочинял время от времени, когда душу переполняли эмоции или скука овладевала гениальным разумом, но этот факт оставался в тайне как нечто особенно личное. Супруге он не рассказывал, хоть и был не против; сама догадалась, оттого было особенно удивительно. Пестель поднялся из-за стола, обогнул его слева, приближаясь к суженой, взял её кисть в свою, впрочем, пока никак не комментируя невероятное (и вновь очень точное) попадание.              – Как ты догадалась?              – О, это было не сложно. Уж ежели ты с твоим гениальным мозгом видишь бреши и несовершенства в такой глобальной и неподвластной многим отрасли, как политика, то и в музыке ты наверняка привык диктовать свои правила. Я не знала наверняка, однако ж сюда можно было бы записать и уже существующие произведения. Вряд ли бы во всём свете нашлось сборника, куда вошли бы все твои любимые композиторы, а тут…              Вместо благодарностей он наклонился к ней ближе, прервав сбивчивую речь на половине, и ткнулся носом где-то совсем рядом с щекой, выказывая молчаливое одобрение. И Анна умолкла, поддалась ближе, смиряя внутренний шторм. Угадала. Молчали долго, передавали через целомудренное касание благодарность и любовь, не желая отстраняться, хотя время настойчиво напоминало, что забот у них непозволительно много для того, чтобы безмятежно наслаждаться обществом друг друга. Однако была во всём этом особенная интимность, в том, чтобы стоять вот так, в ночных рубахах и халатах, прижавшись друг к другу близко-близко, кажется, даже дыхания в этот момент выровнялись и подстроились друг под друга.              – Поражаюсь тебе, откуда столько внимания к мелочам? Никогда бы не догадался.              – Абсолютная ложь, причем наглая и напрашивающаяся на похвалу. Но сегодня тебе простительно.                     Через час, едва супруги успели привести себя в достойный вид, в ворота въехало два экипажа. Узнать кареты не составило труда: Павел Иванович лицезрел их и так достаточно часто, а Анна Михайловна хорошо помнила с того дня, когда впервые Пестели пожаловали в их дом. Так что, пока прислуга помогала гостям выгрузить вещи и сопровождала в дом, у хозяев было предостаточно времени, чтобы спуститься вниз и встретить родных достойно.              – Никак я не пойму этой вашей моды, – ворчал Иван Борисович, едва удалось поравняться с сыном. – Именины православный праздник, чего вам, молодняку, не хватало? Нет, нужно выдумать, пойти поперёк традиций.              – Иван Борисович, не нужно, умоляю тебя, – вступила в разговор Елизавета Ивановна. Не мудрено: в этот раз в гости к старшему ребенку она ехала с невероятным энтузиазмом, больше, наверное, чем раньше, потому как теперь её любимый Пашенька вил своё семейное гнёздышко вместе с молодой супругой, а посмотреть на счастье собственного чада, наверное, стремилась каждая мать.              – С твоим праздником, Павлуша, милый мой, – Лизавета Ивановна сначала расцеловала сына в обе щеки, а потом обратилась к невестке. – Аннушка, здравствуй. Хорошеешь, милая, на пользу тебе воздух тутошний.              За спинами родителей шли старшие дети, младших в этот раз не взяли, разумно посчитав, что балы ещё им не по возрасту, а трястись в экипаже просто так пустая затея.       Борис выглядел превосходно, и теперь, когда было время рассмотреть его чуть более тщательно, приходило осознание, как сильно он похож на старшего брата. Несмотря на хромоту, двигался он чересчур уверенно, почти не озирался по сторонам, больше глядел вперед, на молодожёнов, и уже издалека сквозил такой же хитрющей улыбкой, как и у Павла. Встретившись, братья обменялись рукопожатиями и завели отвлеченный разговор вполголоса, предпочитая оставить внимание родителей Анне (однако Павел всё равно зорко наблюдал за тем, чтобы его старики не наскучили супруге и не отягощали её чрезмерно).              Позади всех плёлся Владимир. За тот месяц после торжества в честь свадьбы старшего брата он излишне похудел, выглядел устало, будто бы не спал ночи напролёт, плечи его ссутулились и были опущены, как и глаза, большие и печальные, будто бы снятые с чьего-то другого лица и наскоро вставленные в незавершенную картину. Несмотря на торжественные одеяния, шел Владимир Иванович так, будто впереди его ожидали похороны и многолетний траур, не меньше. Он так и остановился чуть поодаль от всей семьи, бегая глазами из стороны в сторону. Решался. Не знал, к кому подойти сначала: к брату ли, к его ли молодой жене.              – Здравствуй, Паша, – крепкое рукопожатие, короткие объятия, маска весёлости на лицо, чтобы не омрачать собой праздника. – Поздравляю тебя. Двадцать пять, хоть и не слишком круглый, а юбилей.              – Спасибо, Вовка, спасибо. Устал с дороги? Не переживай, до бала времени много, успеете отдохнуть.              И более младшего брата он не трогал, завел снова беседу, которая предполагала участие всех троих, однако своё общество не навязывал, а потому Владимир смог отделиться от компании Павла и Бориса без всякого труда. С тоской он смотрел на своих родителей, которые, окружив Анну, любезно вели с ней диалог. Даже папаша притупил свою спесь, интересуясь, не обижает ли её их помешанный на военном деле сынок. Лизавета Ивановна так и вовсе смотрела на невестку как на сокровище. Она сокрушалась, что у Павла слишком мало времени на визиты, и видеть молодых они будут редко, но обещалась почаще вывозить семейство к ним в гости, если это, конечно, не будет вызывать Анне Михайловне никаких затруднений.       Владимир смотрел на неё издалека, и сердце у бедного юноши обливалось кровью. Мать не льстила: в самом деле смена климата пошла Анне Михайловне на пользу, и теперь она будто бы стала ещё краше. Вне дома, где ей вечно нужно было защищаться от нападок отца, она вся смягчилась, выглядела спокойной и, кажется, счастливой. Определенно, во всей сложившейся ситуации его радовало только это. И так хотелось подойти, поцеловать нежные пальчики, сокрытые перчаткой, подарить полный обожания взгляд, но ноги будто сами прирастали к земле. Не знаешь, как и подступиться, до того болит что-то под ребрами.              – Павел, что ж вы опять с Борькой шепчетесь, как бабы?              Отец, кстати или некстати, стремительно переключил внимание на старших братьев, направляясь к ним, следом увязалась и мать, так что теперь обзор Анны не был заслонён другими фигурами, и она увидела его. Стоять в стороне было попросту невежливо, поэтому, превозмогая собственную робость, он расправил плечи и шагнул ей навстречу.              – Здравствуйте, Анна Михайловна, – у него даже почти не дрожали пальцы, когда он протягивал ей ладонь. Если бы его попросили описать собственные эмоции, он бы не смог, потому что то, как легко ручка благоверной легла в его ладонь, обескуражило и окончательно разбило. Он прикоснулся к ней губами, отчаянно заглушая внутри порыв к необдуманным действиям, прикоснулся осторожно, в рамках дозволенного. – Вы великолепно выглядите.              – Благодарю Вас, Владимир Иванович. Как добрались? Paul говорил мне, что вы, кажется, должны были приехать ещё вчера, однако ж припозднились. В пути что-то случилось?              – Никак нет, – держать её ладонь дольше было уже просто неприлично, так что он с сожалением отпустил и выпрямился сам, отчаянно бегая взглядом по лицу напротив. – Отец по пути за подарком заезжал, вот и вышло, что почти на день запоздали. Надеюсь, не причинили вам неудобств?              – Ну что вы, – скромно пожала плечами она, – вовсе нет, просто мы переживали.              Владимиру отчего-то отчаянно хотелось верить, что это случайно оброненное «мы» в самом деле означало, что создание напротив волновалось. Что слово это не было сказано ради приличия, потому что семья супруга должна быть встречена достаточно учтиво и благосклонно. Сердце болело и рвалось на волю, но Владимир, как взрослый мужчина, упрямо сдерживал его.       – Анна, милая, – Павел очутился рядом как всегда неожиданно. Владимир словно в театральный бинокль наблюдал, как ладонь, которую ещё недавно он целовал, оказывается в руках брата, а улыбка Анны Михайловны становится шире и теплее. – Ты, кажется, хотела со мной обойти имение? Наших гостей проводят в комнаты, а нам, если ты не передумала, нужно спешить.              Владимир наблюдал, наблюдал молча, и всё ему безумно хотелось, чтобы она отказалась. Пусть не пойдет с ним, пусть вернется в комнату или уйдет в сад, пусть не останется здесь вести с ним разговор, это в самом деле не так уж и важно, но от мыслей, что брат может неограниченно пользоваться её милостью, что-то сжималось внутри. От мысли, что это прекрасное создание любит их Пашку, сердце готово было остановиться раз и навсегда.              – Не передумала, пойдём. До встречи, Владимир, – учтивый кивок, и больше ничего. Они уходили по лестнице под руку, под восхищенные взгляды родителей, молчаливое закатывание глаз Борьки и его рвущееся на лоскуты сердце. Судьба и вправду бывает невероятно жестокой, он это уяснил ещё тогда, когда у папаши забирали место, когда Борька вернулся к ним без ноги, и по сравнению с их проблемами, его казалась такой мелочью… Но то, что глупо в глазах других, для человека, который такое только переживает, имеет особенную ценность. Болит, нарывает, тянет выть и лезть на стены.              – Эй, Вовка, – слева возник Борис. Он перекинул руку через плечо младшему и легонько дернул куда-то в сторону. – Пошли-ка поговорим.                     А чета Пестелей, та, которая совсем недавно связала себя узами брака, двигалась по усадьбе, посещая ключевые места, в которых должно было пребывать большее скопление людей. Перво-наперво посетили гостевые, убедились, что всё вычищено, убрано и подготовлено к приезду тех визитёров, которые планировали задержаться и не отбывать по домам в этот же вечер. Затем спустились в залу, где развешивали по стенам цветы и завершали последние приготовления к грядущему вечеру. Там, в просторной комнате, Павел поймал момент, когда супруга оказалась особенно безоружна и шагнул к ней, протягивая свою ладонь.              – Госпожа Пестель, окажите мне такую честь и подарите танец.              Анна обернулась через плечо, растерявшись на долю мгновения, но быстро включилась в игру и, сделав реверанс, подала руку в ответ.              – Почту за честь, господин Пестель.                     Они закружились по залу, ловя на себе взгляды крестьян, совсем даже без музыки, в каком-то собственном импровизированном ритме, зато с улыбками и озорством, будто в самом деле затеяли какую-то интригу или шалость. Двигались легко и плавно, предугадывая движения друг друга, Аннушка вовремя укорачивала или удлиняла шаги, избегая неловкости, а Павел вёл до того искусно, будто каждый день танцуют без музыки и вовсе не договариваясь. Короткие касания рук вызывали противоречиво-нежные чувства, и в моменте, когда они сходились и расходились, Пестель поймал ее руку в свою и, кокетливо подмигнув, оставил на костяшках короткий поцелуй.       Анна плыла, как лебёдушка, и казалось, что она парит над паркетом, не переставляя ног. Её, воздушную и лёгкую, вдруг захотелось закружить, чтобы совсем потеряла контроль над ситуацией и вверила всю себя супругу.              – Не находишь, что успеем сегодня натанцеваться? – спросила Анна Михайловна, едва они снова сошлись для вальса.              – Нахожу. Однако на балу будет много гостей, и тебя непременно захочет ангажировать не только Рылеев. Я навёрстываю упущенное. Заранее.              Павел лукавил: на неофициальном балу, тем более в его честь, никто бы не запретил ему танцевать исключительно со своей избранницей. Более того, даже не осудили бы, да и сам Павел Иванович рассчитывал присутствовать рядом, чтобы вовремя намекнуть гостям, что и его великолепной жене иногда да требуется передышка. Но момент располагал, и в тишине просторного зала, в их доме, возможность одарить супругу своим вниманием казалась слишком заманчивой.              Натанцевавшись вдоволь, посетили кухню, где испробовали понемногу все блюда, которые полагались гостям и ко столу, а оттуда вышли прямо на задний двор, который тоже был украшен специально для торжества, чтобы, устав от душного зала, можно было выйти на природу и устроить небольшой променад по окрестностям. Подставив лица летнему солнышку, они остановились, позволяя себе короткую передышку. В то же время настигло их ржание лошадей и стук копыт о дорожные камешки, и во двор въехал другой экипаж, небольшой, но ужасно модный и практичный. Кучер остановил повозку, и из дверей выпрыгнул Кондратий Федорович.       Рылеев был ужасно румян и доволен, его тёмно-каштановые кудри растрепались в пути, создавая на голове опрятный хаос, а живые влажные глаза искрились, словно огонь в камине холодной зимой. Одет он был по-щегольски, Павел тихо обронил: «денди», на шее был завязан белый бант, частично спрятанный под лацканами пиджака, на голове шляпа, в руке небольшая, но искусно выполненная трость, а ладони, облачённые в перчатки, будто бы двигались вместе с тем, как он говорил. Бросив что-то извозчику, Рылеев оглянулся по сторонам своими цепкими глазками и, без труда заметив хозяев, поспешил к ним.              – Ба! Господа, да у вас променад! Разрешите вмешаться, надеюсь, не отвлекаю вас ни от чего важного. Павел Иванович, Анна Михайловна, – он учтиво склонил голову, снимая шляпу, впрочем, кажется, ничуть не раздосадованный своим неожиданным появлением.              – Кондратий Федорович, только о Вас, друг мой, всё утро и говорим, – была в отношении Пестеля к Рылееву какая-то добрая насмешка, как и в обратную сторону. Всё они общались так, будто бы пытаются задеть друг друга и уколоть, будто бы велась между ними игра, и они упорно не хотели в ней проигрывать. Вот и сейчас взгляды их были колючими, однако беззлобными, и Анна Михайловна даже потерялась на время от такой необъяснимой перемены. – Не переживайте, Анне Михайловне уже доложено о Ваших намерениях сойтись с ней ближе, так что моя милая супруга во всеоружии и не допустит вашей лести близко к сердцу.              – Что Вы, Павел Иванович, думаю, жена Ваша различит доброе слово от корыстной лести. Полагаю, все поздравления на празднике?              – Так точно, не утруждайте себя.              – Тогда предлагаю Вам отбыть по своим делам и оставить нас наедине.              Кондратий с Павлом смотрели друг на друга долго, будто проводили в голове незримую дуэль, а потом вдруг рассмеялись оба и шагнули навстречу, тепло пожимая руки.              – Рад, Кондратий, что ты не теряешь хватки, – Павел снова улыбался, как и несколько минут назад, когда Рылеева еще не предвиделось, и это несколько успокоило Анну Михайловну. На странные взаимоотношения супруга с литератором она решила не обращать внимания. Хватает и без этого забот, а если нет, то Паша обязательно расскажет ей после.              – Взаимно, адъютант, взаимно. Ну, ступайте. Не беспокойтесь, супруга Ваша под надежным присмотром.              И пока Павел, коротко поцеловав Анну Михайловну в макушку, удалялся прочь, Рылеев перевел взгляд на неё, неторопливо оглядывая с ног до головы. Так он словно совершал обыденное действо, если брать, заглядывая в этот мир глазами Кондратия Фёдоровича, оценивал человека через его внешнюю оболочку, подмечал изменения и примерялся в наиболее выгодных его чертах. Заняло это меньше минуты, а потом он, как и до этого к Павлу, шагнул к Анне неторопливо, успокаивая девушку глазами.              – Здравствуйте, свет очей моих. Верю, что Павел Иванович уже многое Вам рассказал, но мне хотелось бы повториться, а может быть и добавить кое-что от себя. В день Вашего с Павлом Ивановичем венчания я, по обыкновению моему увлекшись забавами, узнал, что вы сбежали, слишком поздно, а потому так и не имел чести завести с Вами разговор. Считаю это личным упущением и много раз корил себя за такую оплошность, – поцеловав ручку, он вновь распрямился, продолжая свой монолог с прежним рвением. – Верите или нет, как увидел Вас тогда, на торжестве, так и не сомкнул глаз, всё хотелось что-нибудь написать, да только, не имея личного диалога, так глупо писать о красоте, верно? Послушайте, ежели Вас не затруднит и время позволяет, я предлагаю Вам еще один коротенький променад в моей компании. Что скажете?              Он галантно подставил локоть, и его большие глаза смотрели на Анну Михайловну в ожидании: согласится его муза или нет?              – Что ж, осыпали Вы меня комплиментами, Кондратий Фёдорович, – Анна Михайловна изогнула губы в улыбке, будто бы пытаясь запечатлеть его речь в своей памяти. Но локоть приняла и без возражений встала рядом. – Только, пожалуй, лучше пройти в беседку. Сегодня солнце особенно знойное.              На том и порешили. Двинулись по вытоптанной тропке вниз, к деревянной беседке, и до самой до неё не говорили, только Рылеев вертел своей кудрявой головой вокруг, цепко подмечая мельчайшие подробности, будто и не был здесь всего-навсего месяц назад. На то, чтобы привыкнуть к обществу постороннего мужчины, пусть и столь приятного, определённо требовалось время, во всяком случае Анна Михайловна остро ощущала повисшее в воздухе неловкое чувство, с каким встречаешь нового человека и ищешь пути притирания. Кондратий Фёдорович этого будто вовсе не замечал. Едва достигли беседки, он галантно пропустил Анну Михайловну вперед, немного склоняя корпус навстречу, а после и сам ловко прыгнул на деревянную возвышенность и уселся аккурат напротив, еще с минуту оценивающе оглядывая супругу Павла Ивановича, и только после заговорил:              – Вы что же, боитесь меня? – плут и весельчак, Рылеев искренне забавлялся её смущением. Светские дамы редко смущались, привыкшие к лести, они охотно принимали любые комплименты, даже самые неискренние, и мужского общества искали с энтузиазмом, кокетничали, флиртовали, а после собирали имена поклонников в маленькие книжечки. Такой «послужной список» в обществе особенно чтился и вызывал зависть, однако госпожа Пестель, не слишком привыкшая к блеску и суете деланно-манерных балов, за обожанием не гналась, только на встречу всё равно согласилась. Кондратий Фёдорович гадал, отчего было принято такое решение, однако пока не мог докопаться до сути, и это распаляло его пытливый ум. Пожалуй, хоть он и был эмпатичнее Павла Ивановича, а в вопросе тайн они были одинаково неравнодушными. Нравилось доходить до чего-то своим умом и оказываться правым.              – Нет, что Вы, просто несколько не понимаю Ваших мотивов. Говорите так, будто бы льстите для моего расположения, но по Вам вижу, что это вовсе не так. Отчего? Какие цели Вы преследуете, Кондратий Фёдорович?              – А я в Вас не ошибся, – нога Рылеева грациозно перебрасывается через колено, и он вольно откидывается назад, на спинку лавки, оставив одну из кистей там же. – Осторожны, переживаете, как бы не обманул? Что ж, утолю Ваше любопытство. Честно говоря, я и сам до конца не понимаю, почему ищу с Вами встреч. Разуверю, дама сердца у меня есть, и, хоть мы и не женаты еще, кроме нее любовно я не гляжу ни на кого, об этом можете не беспокоиться. Тем паче, что интерес изначально я испытал к Вам, как к музе, и мог бы легко взять Ваш образ и наполнить содержанием по своему усмотрению, однако что-то меня остановило. Так что, Анна Михайловна, ответа на Ваш вопрос у меня нет. Вы можете окончить наше знакомство в любой момент, когда пожелаете, я ни к чему Вас не обязываю.              – Занимательный Вы человек.              – Находите? Очень может быть, к тому же почти Ваш ровесник. Два года разницы сущий пустяк, особенно для такой одарённой особы, как Вы.              – Вы, кажется, ещё и родились неподалеку от Гатчины?              – Верно. Оттого мне ещё более странно, что мы с Вами ни разу не встречались.              – Интересно распоряжается жизнь, – согласилась Анна Михайловна, расправляя складки на своём платье. – И что же, как Вам довелось познакомиться с Павлом Ивановичем?              – О, история в самом деле непростая. Наш Павел Иванович интриган и прекрасно владеет своей харизмой. Ему и впрямь даровано много,. очень много. Ещё в январе, когда я прибыл в Петербург после отставки, мы сошлись у наших общих друзей на квартире. Тогда же у нас состоялся разговор, в котором он весьма осторожно прощупывал почву и пытался выяснить у меня, каких взглядов я придерживаюсь. Я, конечно, быстро смекнул, к чему идёт, но мариновал меня Павел Иванович ещё с месяц прежде, чем пригласить меня к ним в общество. Вы же в курсе местных порядков?              – В общих чертах, – сказала Анна Михайловна, стягивая с рук перчатки. – Выходит, мой дражайший супруг и тут решает судьбы?              – Выходит, что так, – ответил Рылеев, и от него не укрылось, что вела себя собеседница уже куда свободнее. – Надо отдать Вам должное: Павел Иванович выглядит окрыленным с того самого дня, когда состоялось ваше венчание. Могу просить Вас об ответном откровении? Поведайте, как так вышло, что адъютант наш остепенился.              – О, здесь всё до банального просто, – в голове сами собой всплыли воспоминания их первой встречи и абсолютная незаинтересованность друг другом, а потому стало смешно. Кто бы мог подумать, что всё в самом деле выйдет так? Тогда, в библиотеке, она едва могла сдержать шквал подступающих к горлу эмоций от неслыханно жестокой шутки, но едва оказалось, что Павел Иванович серьезен, к тому же настолько умён и дерзок, чтобы предложить молодой девушке подобную авантюру, как разум стал подыскивать аргументы «за» и «против». Весь тот месяц, который был отведен ей до прибытия сватов, Анна Михайловна долго и настойчиво размышляла о полученном предложении. В самом деле, Павел Иванович недурен собой, даже напротив, весьма красив и привлекателен, с ним едва ли бывает скучно, потому как образован молодой адъютант более того, как обычно бывают люди его возраста, а то, что вольнодумец, совершенно ничего. Зато избавлен от глупых предрассудков и готов к новшествам: эпоха требовала, и изменения врывались в жизни скоропостижно, так что связывать себя с кем-то подобным её отцу было просто глупо, а здесь одни преимущества, буквально поднесённые на блюдечке.              – С чего бы начать? – Рылеев терпеливо ждал, пока она вынырнет из собственных мыслей. – Что ж, когда Павел Иванович только наведался к нам со своей семьей, мне исполнилось двадцать лет. Мои родители грезились выдать меня замуж примерно с семнадцати, но миновало три года, а их попытки ничем не увенчались. Меж тем в возраст совершеннолетия пришла Варюша, моя младшая сестра, и они стали зазывать всё больше и больше семей знатных и уважаемых домов, чтобы под предлогом сватовства к младшенькой и мне насмотреть жениха. Скажу честно, на Пестелей у меня тоже особой надежды не было, видите ли, тут одно обстоятельство: супруга я искала не по статусу и не по кошельку, для меня важнее были несколько иные качества мужского существа, а потому столько отказов. Под надзором папеньки мы имели счастье завести разговор единожды, скорее для утоления его хищной натуры, чем действительно из необходимости или искреннего желания. Однако поговорили неплохо, а после, вечером, он поджидал меня в нашей библиотеке, я поначалу, восприняла его общество скептично, но старалась быть учтивой, а потом он огорошил меня предложением о браке. Надо сказать, подошел Паша к этому вопросу очень мудро, то ли по нашему семейству всё ясно было с первого взгляда, то ли догадался, но пообещал мне столько воли, сколько я пожелаю. Условились, что через месяц пришлет сватов за ответом, чтобы я успела хорошенько подумать, вот так, в общих чертах, и вышло, что я стала его супругой.              – Выходит, очаровали Павла Ивановича с первого взгляда? – Рылеев открывался её взору как натура романтичная и мечтательная. Лицо его во время её рассказа несколько раз меняло эмоциональные оттенки, но выражало только восторг, ребяческий, будто ему в самом деле лет десять, и он слушает сказки о чистой и искренней любви. – Прелесть. Вы совершили великий подвиг, и теперь моё желание писать оды в Вашу честь возросло в несколько раз.              – Не то, чтобы с первого, однако выходит так, – знать о фиктивности происходящего Кондратию Федоровичу было вовсе незачем, поэтому выстроить вокруг их брака счастливую сказку звучало заманчиво, тем более что и усилий для того Анна не прилагала никаких, даже не соврала новому знакомому ни единого раза, просто умолчала некоторые подробности изначальной договорённости. Ей уже тогда казалось, что неумолимо приближалось неминуемое: они с Павлом до того хорошо понимали друг друга, так крепчал их союз, что Анна просто не могла себе представить, что однажды любовь не завладеет их сердцами. Казалось, что это уже происходит, до того мил и нежен был её супруг, и от этого нежное девичье сердце трепетало, предвкушая, как многое им ещё нужно изведать.              – Удивительная женщина, – улыбнулся он себе под нос, будто бы что-то промурлыкал, но вернулся в русло разговора быстро, будто бы и не выпадал. – Знаете, в императорских домах ведь тоже так: сначала наугад, кто лучше и кто больше подходит, а потом такие истории бывают, что с трудом веришь, что в самом деле не роман и не выдумка. Но хватит о браке, мне интересно узнать о Вас. Расскажите, чему Вы учитесь и чем привыкли скрашивать досуг. Наслышан о том, сколь вы многогранны, но хотелось бы из первых уст.              И Анна, оживившись, поведала, что дома вытребовала у родных комплексное образование, изучала не только присущие всем молодым особам правописание, музицирование и танцы, но и математику, иностранные языки, историю, философию, этику и химию с физикой. Рассказывала также, что умеет сражаться на шпагах, что овладела конной ездой и теперь время от времени балуется этим в свободные часы. Упоминала домашнюю библиотеку и те пласты знаний, что копили предки (на этом моменте Рылеев особенно внимательно и восторженно слушал, даже наклонился ближе, ловя любое упоминание знакомых имен с особенным благоговением). Под конец совсем разговорились, зашла речь о музыке, о политике, о поэзии, и вот тут Кондратия Федоровича было совсем не остановить. Он вскочил ногами на скамью и принялся декламировать произведения собственного сочинения с таким энтузиазмом, что Пестель рассмеялась, поражаясь его невероятной самоотдаче и радушию, едва кто-нибудь действительно заинтересовывается его творчеством. Так что возвращались под оживленные разговоры, а на дворе уже обнаружилось еще несколько экипажей и хозяин имения собственной персоной, который тепло приветствовал своих друзей и направлял их в дом вместе с прислугой.       Заслышав за спиной голоса, он обернулся, наблюдая, как ведёт под руку Кондратий Фёдорович его супругу и, кажется, на мгновение забыл о том, что прямо сейчас из экипажа выходил Сергей Петрович Трубецкой. Гораздо важнее было ему пристально проследить, как собеседники выходят обратно на двор и, едва те поравнялись с ним, перехватить ладонь Анны Михайловны из загребущих рук Рылеева.              – Дальше я сам, благодарю, Кондратий Фёдорович.              – Ревнивец, – довольно всплеснул руками Рылеев. Однако и он достаточно быстро потерял интерес к чете Пестелей, едва за спиной Павла Ивановича промелькнула знакомая треуголка. – Князь! Какое счастье, что и Вы уже тут.              Итак, пока Кондратий Фёдорович занимал Трубецкого приветствиями и обменом последними новостями, Павел выкроил минутку наедине с супругой. Он всё ещё придерживал её за локоть, пока укреплялся в уверенности, что их не подслушивают, а потом, когда убедился, неожиданно просто, будто в самом деле не было только что никакого странного акта ревности, повернулся к ней, одарив ласковым взглядом.              – Не утомил тебя наш литератор?       – Нет, что ты. Он чудесный, достаточно болтливый, чтобы слушать и не вступать в диалог самой, но любознателен, так что и мне довелось кое-что рассказать о себе. Кажется, он в полном восторге от нашего союза, по крайней мере мне так показалось. Слушал, открыв рот, потом всё любопытствовал, чем же люблю заниматься я.              – И отлично, – хмыкнул Павел Иванович, впрочем, кажется, и впрямь довольный ответом супруги.              Бал давали к вечеру, около семи часов, и к тому моменту в зале зажгли свечи, расставили по стенам столы с закуской, нарядили в костюмы самых опрятных прислуг и пустили хлопотать по комнатам. К торжеству Павел и впрямь отнесся серьезно, наверное, не столько силясь поддержать новую традицию, сколько в собственную угоду. Ему исполнилось двадцать пять, возраст серьезный, но ещё достаточно беспечный и не обременённый тяготами и заботами всех зрелых мужей. Павел был молод, и это обстоятельство заключало в себе, пожалуй, самое главное. Сколько лет ему ещё отведено на Земле? Как долго их коварные козни против престола останутся нераскрытыми? В себе Пестель был уверен безоговорочно, пожалуй, если бы можно было провернуть дело в одиночку, он бы так и поступил, однако успех компании заключался именно в толпе, и это каждый раз удручало: понятно, что один не может решить судьбу большинства, сколько в истории было таких примеров, даже сильные мира сего никогда не имели такой привилегии без последствий, чего уж говорить об обычных людях, пусть даже самых идеальных? Таким образом год за годом Павел Иванович укреплялся в одном очень простом факте: если он хочет добиться хоть чего-нибудь, то всенепременно нужна поддержка со стороны. А пока выжидали нужного момента, он пользовался случаем и кутил. После революции такой возможности могло и не представиться, а упускать в своей жизни хоть что-то Пестель не любил.              В зал стали стекаться ближе к назначенному часу, и если родители планировали поучаствовать только в первой части мероприятия, около официальной, с обыкновенными общепринятыми танцами и парой тостов, то вся молодая часть гостей намеревалась остаться до последнего. Те, кто именовали себя «союзом спасения» и вовсе больше ждали именно окончания праздника: сегодня Павел Иванович пообещал собрание аккурат после того, как исчезнут лишние уши. Он даже комнатку облюбовал в дальней части имения, перенёс туда несколько столов, кресел и стульев для общего удобства и повелел прислуге не приближаться по окончанию, чтобы те ненароком не подслушали лишнего.              Но это будет потом, а сейчас толпа гудела, стремительно заполняла зал и нетерпеливо поглядывала на часы, ожидая начала торжества: на таких гуляниях по обыкновению никого не дожидались, более того, выйти с шумного празденства можно было в любой угодный сердцу момент, и в этом, пожалуй, тоже заключалась особенная прелесть.              Анна Михайловна, попав в такое великолепие платьев и мундиров, снова потерялась. Привыкшая на всех балах ускальзывать, чуть отец потеряет из виду, сейчас она никак не могла позволить себе подобной вольности. Теперь она хозяйка, и заботы, которые доселе лежали на матери и отце, медленно перекочевали на неё. Улыбаться гостям супруга и любезно вступать в диалог теперь было обязанностью, её это не то, чтобы в самом деле страшило, однако определенный налет тревоги появлялся на её очаровательных ресницах, стоило только вообразить, сколько всего было необходимо контролировать. Ведь самое страшное в светских выходах конечно то, что отныне она жена, а значит её репутация и репутация мужа неразрывно связаны. Скажи она что-нибудь опрометчиво, и это неминуемо скажется на Павле Ивановиче прямым образом. А в то же время супруг её тоже был непрост, легко мог компрометировать сам себя, оттого и ей следовало выбирать выражения в два раза тщательнее.              – Анна Михайловна, полонез за мной, – неугомонный Кондратий мелькнул, как бельмо, подмигнул ей своим ореховым глазом и также стремительно скрылся в толпе, будто и не было его тут вовсе.              Порядки устанавливали хозяева, а потому и расположение танцев всегда оставались на усмотрение дающего бал. Во всяком случае Анна Михайловна точно знала, что Павел Иванович полонезу не изменил, разве что позволил выбирать партнеров самим, не опираясь на знатность и почётность. А потому порядок выстраивался следующий: первыми шли Павел Иванович и Лизавета Иванова, вторыми Анна Михайловна с Кондратием Фёдоровичем, следом Иван Борисович и княжна Резанова, а дальше уж выстраивались все остальные по своему усмотрению.              Полонез лился по залу своими первыми аккордами, наполняя дом магией музыки. Колонна шагнула вперед и вдруг рассыпалась, образуя круг. Неторопливо двинулись по кругу, медленно обходя залу, а после снова свернули в колонну, которую начинали Павел Иванович с матушкой. От них выстраивались в две колонны на траверсе, а потом опять соединялись, чтобы грациозно разойтись на две стороны: кавалеры налево, а дамы направо. Выделывали также звёздочку, когда дамы собирались в центре, складывая руки вместе, а кавалеры вели из внешнего круга.              Обыкновенно полонез почти не занимал Анну Михайловну: она была к нему равнодушна, тем более что в партнеры ей редко доставались расторопные и молодые кавалеры, чаще знатные старики, посещающие балы её отца; но Кондратий Федорович скрашивал скуку и во всю развлекал молодую хозяйку даже тут. Каждый раз он дурачился, то подмигивая ей во время особенно искусного экивока, то слишком учтиво кланяясь, то физиономию строил до того притворно-важную, что девушка едва сдерживала смех, ограничиваясь только весёлой улыбкой, приободряющей литератора. Во время полонеза обычно не говорили: его считали ритуальным танцем, открывающим торжество, а потому и чесать языками не любили, гораздо охотнее расправляли плечи и старались не допускать ошибок в фигурах. Тем не менее Рылеев всё равно посылал ей сигналы глазами при любой удобной возможности и стремился окружить вниманием по полной. Было и еще одно приятное обстоятельство: каждый раз, едва они с Павлом Ивановичем пересекались взглядом, лицо супруга изменялось, несколько теплело, и следующие минуты он вышагивал бодрее. Один раз, когда проходили в траверсе, даже соприкоснулся с ней плечами, что было неприемлемо на официальных балах, но на домашнем, тем более таком, не выглядело зазорно, и празднование приобретало новый оттенок.       Танцуя идеально знакомые фигуры, ей удалось на некоторое мгновение погрузиться в свои мысли. Слишком многое сейчас было в новинку, начиная повышенным вниманием к своей особе, заканчивая тем, что сегодня она полноправная хозяйка вечера и празднует круглую дату своего супруга. Кроме того, занимало ее новое, появившееся недавно обстоятельство: после некоторых размышлений стало ясно, что относиться к их браку, как то было прежде, уже не получается. Павел Иванович, открывшийся для нее с совершенно иной стороны, вдруг пробудил в душе особенно нежные чувства. Вспоминались ночи и вечера наедине, совершенно обыденные и заполненные рутиной дни, мысли о супруге, когда того не было рядом, и становилось ясно, что жизнь внезапно подбросила ей сюрприз. На брак по любви, если честно, Анна Михайловна никогда особенно не надеялась, слишком уж сложно было отыскать того, кто по сердцу, тем более что и годы шли, и возможностей для поиска у нее было не так уж и много, так что на предложение старшего из Пестелей она отрегировала вполне резонно и очень расчетливо. Только теперь ситуация приняла несколько иной ход, и внутри всё трепетало при одной только мысли, что так в самом деле бывает, что может мужчина, еще недавно бывший совершенно посторонним, вдруг породниться, вызывать особенно трепетные чувства, смотреть так, будто ты и в самом деле великое сокровище, что досталось ему в награду. Любить. Щеки Анны Михайловны зарделись: пожалуй, рано бросаться горячными словами и делать выводы, но Павел Иванович в самом деле оправдывал и превосходил все её ожидания.       — Что за думы посещают вашу прелестную голову? — поинтересовался Кондратий, когда они снова сошлись в пару и покачивались в фигуре, несколько напоминавшей лодочку.              — Пустяки, — Анна не слишком хотела делиться внезапно озарившим откровением, а потому мыслями вернулась к танцу. В конце концов, Рылеев действительно старался угодить ей, а потому оставлять его без внимания было незаслуженным оскорблением. Так что весь остаток полонеза Анна Михайловна совершенно беззаботно и радостно улыбалась литератору, более ни о чем не беспокоясь.              По окончанию пары склонились в реверансе и рассыпались по сторонам: кто перекусить, кто продолжить беседу, прерванную в самом начале. Кондратий Фёдорович тоже покинул её, однако пообещал, что он непременно вернется, и даже если они более не потанцуют, то радость от незатейливого разговора он еще подарит. Анна Михайловна не стала спрашивать, почему молодой поэт столь уверен, что общество его ей в самом деле доставляет удовольствие, но сама для себя отметила, что такая настойчивость действительно приятна, и если Рылееву не наскучит, то дружба у них весьма и весьма может получиться.              В то же время появилась нерешительность, и объяснить её себе Анна Михайловна не смогла: надобно было подойти к супругу и вместе с ним приветствовать гостей, оказать радушный приём и выразить свою благосклонность, а в то же время и глаз мозолить не хотелось. Она огляделась вокруг, пытаясь различить среди многообразия мундиров Павла Ивановича; крутиться, подобно навязчивой мухе, дурной тон, даже если ты чья-то супруга. Ведь мог же Паша пожелать обсудить что-то, что не должно достигнуть её ушей, на то он и предводитель тайного общества. Меж тем возникали и некоторого рода мысли: а вдруг в зале среди этой толпы затесались и другие тайные общества, масоны, к примеру. Ведь не мог же её супруг в самом деле несколько лет принадлежать к тайной ложе, а доселе не обзавестись ни одним приятелем, с которым он сошелся хоть сколько-нибудь близко.       Лица, однако, попадались вовсе непримечательные. Перво-наперво заметила Анна Михайловна мужниного папеньку, Ивана Борисыча, который, окружив себя вниманием почтенного господина его лет, с короткими седыми усами и приличной лысиной, слишком эмоционально рассказывал о чём-то (верно о том, как Сперанский жестоко сослал его и разжаловал в чине), слишком сильно размахивал своими морщинистыми руками в стороны и брызжал слюной. Нет, такой если бы и попал в общество, так, чего доброго, первым делом уведомил бы всех об этой неслыханной чести. Слева от них нашлись два молодых человека, ещё неизвестные Анне Михайловне, но держащие себя в обществе до того надменно, что сразу стало понятно — напускное, из себя ничего не представляют. Таких молодых людей у себя в имении Анна видела несметное множество и уже умела отличать, так что интерес к ним тоже был потерян быстро.       А вот в дальнем углу трое мужчин уже были представлены ей ранее, правда она всё равно с трудом вспомнила их имена и сомневалась, что правильно распределила их у себя в голове: тот, что постарше, кажется, был Сергеем Петровичем Трубецким, остроносого и юного представляли Сергеем Ивановичем Муравьёвым-Апостолом, а рядом мужчина с уставшими глазами Алексей Петрович Юшневский. Анна Михайловна примерилась и порассуждала сама с собой. Эти трое, пожалуй, весьма и весьма могли оказаться связаны с чем-то таким, причём все и сразу, однако такое обстоятельство казалось весьма и весьма маловероятным. Не может же в самом деле быть так, что четверо русских внезапно оказались в масонстве, а затем решили и в родной стране порядки наводить…              Но грянул вальс до того неожиданно и резко, что Анна вздрогнула и заозиралась по сторонам, покидая свои мысли и неожиданные догадки. Танец застал её врасплох, и пока кавалеры наперебой приглашали дам, она заметила вдалеке супруга, что отставил бокал и, по-видимому, направлялся к ней, чтобы составить пару. Сердце снова затрепетало, будто произошло что-то до того чудесное и неописуемое. И Анна было собралась двинуться навстречу, дабы не упустить возможности и не вклиниваться к танцующим посреди всеобщего веселья, однако сбоку её окликнули, и пришлось обернуться.       Перед ней стоял Владимир, неестественно распрямив плечи и подняв подбородок выше обыкновенного. Он раскраснелся, но ни вином, ни шампанским от него не пахло, а потому румянец выглядел странно, будто тот был очень уж сконфужен. Между тем вид у него был опрятный, даже белые перчатки не снимал, вопреки неформальности торжества, разве что впрямь шпагу не нацепил на эфес.              — Анна Михайловна, не окажете мне честь составить Вам пару? — произнес его голос слишком ровно для такого выбитого из равновесия вида. Сзади маячил Борис, судя по всему, не намереваясь танцевать, однако же наблюдавший за младшим братом, словно стервятник. Анна, уже обрадованная возможностью вновь воссоединиться с супругом, бросила в его сторону продолжительный взгляд. Павел всё ещё шел к ней, ловко огибая толпу, однако, кажется, тоже уже заметил, что Анну Михайловну ангажировали, а потому остановился, нашёл её глаза и с полминуты стоял, будто что-то обдумывая. Однако в следующую минуту спокойно кивнул, растягивая губы в улыбке, и снова повернулся на пятках, более не намереваясь никого приглашать. Горечь и тепло смешались воедино: ей не удастся потанцевать с горячо любимым мужчиной, но и он не видит радости ангажировать кого-то другого. Анна знала — дождется другого удобного случая, впереди предстоит не один танец.              Ладонь Владимира всё ещё была призывно раскрыта, как бы намекая молодой хозяйке, что отказывать совсем некрасиво, хотя всё её существо стремилось оставить родственника и последовать за супругом.              — Что ж, полагаю, что у меня нет повода отказать Вам.              И вальс тоже пронёсся стремительно, только в этот раз Анна Михайловна, пользуясь своим ведомым положением, почти совсем не контролировала выполняемых шагов, только старалась не наступить на ногу, дабы не вызвать конфуза и неудобств. Мыслями она была далеко от танца, от Владимира Ивановича, что не сводил с неё глаз, от кружащихся по зале пар; внутри снова и снова разгорался пламень, поддаться которому было так соблазнительно. Быть может дома, где кроме супруга и мужчин-то не было, она не до конца понимала бедственность своего положения, однако здесь, на балу, когда вокруг было столько молодых людей, она явственно ощутила разницу: где общество других вызывало в лучшем случае улыбку, мужнино общество даровало спокойствие и душевный расцвет. Ведь в самом деле, не отреклась ли она от всего прошлого, когда ступала к алтарю с этим мужчиной, не вверяла ли слепо всю себя в руки человека, которого знала от силы пару дней? Сейчас всё это казалось несусветной глупостью: ну разве можно было так безрассудно распоряжаться своей жизнью? И напротив: разве не знала она уже тогда, что даже ежели любви и счастия между ними не будет, то Павел Иванович ни за что не станет слишком холоден, и одно только уважение его способно будет обеспечить ей безбедное существование?       Анна Михайловна прикрыла глаза, понапрасну вызывая в своём спутнике трепет. Знала, ощущала, что человек это честный и верный собственному слову, и ежели пообещался, то не отступится. А теперь, когда выходило так, что заведомо фиктивный союз вызывал у них обоих трепет, грех жаловаться. Любовь, которую так нежно воспевает Рылеев, в самом деле чудо из чудес, которое иной раз нагрянет столь нежданно, что успевай принимать. И раз так, почему бы ей, столько времени верной своим принципам, не принять её сейчас как дар, который Господь Бог послал на её долю? Ведь, кажется, и заслужила она, и не прогневала его напрасно каким-нибудь нечестивым поступком. Да и от мыслей, что Павел Иванович в самом деле будет её супругом по-настоящему, а не только для светских дам и кавалеров, что-то тихо трепетало в области сердца.              Едва звуки музыки стали стихать, а после совсем пропали, она открыла глаза и обнаружила, что вальс в самом деле закончился. Оркестр больше не играл, дамы покидали своих кавалеров, а новой музыки пока не предполагалось. И едва Владимир успел приоткрыть рот, как она учтиво склонилась в реверансе.              — Благодарю Вас за чудесный танец, однако ещё несколько минут назад мне показалось, что супруг мой желает о чём-то поговорить, поэтому я откланяюсь. Ещё раз благодарю Вас, Владимир.              И, избежав неловкости, она было поторопилась прочь, однако, только Анна Михайловна обернулась и сделала пару шагов, чтобы скрыться среди гостей, как лицом к лицу столкнулась с тем, кого искала. Супруг ловко подхватил её за локти, избегая несчастного случая, и улыбнулся до того тепло, что мигом схлынула всякая тревога.              — Comment ça? Mon trésor lui-même va dans mes mains. Анна Михайловна, свет очей моих, не ушиблись?              — Когда бы успела? Вы, Павел Иванович, как всегда, оказываетесь в нужное время в нужном месте, — сменив положение на более приличное, она доверила свою ладонь ему без всяких сомнений, и они вместе пересекли залу в другой конец, к тем самым трем молодым людям, которых Анна приметила ещё после полонеза.       Диалог между ними состоял незамысловатый, всё про государство да про государство. Обсуждали сначала «Государственную уставную грамоту», разработанную по поручению императора, однако этого Анна не слышала, потому как в то время танцевала; затем поговорили о рождении сына у Великого князя Николая Павловича, а далее вдруг неожиданно переключились на «Историю государства Российского» Карамзина, которая давеча увидела свет. Как раз в этот момент супруги и подоспели к беседующим.              — А я говорю Вам, Карамзин бы к нам не пошел! Он либерал и верит в монархию, как в Бога!              Удивительно, что среди их общества не было Рылеева, и Анна Михайловна с трудом могла себе объяснить, отчего он не присутствует при столь близких его сердцу разговорах. Однако же было ясно и другое: если Кондратий Федорович куда-нибудь исчезал, как многим казалось бесследно, то неизменно за чем-нибудь действительно важным, не желая размениваться по пустякам. Иногда он таился по углам, подслушивая разговоры, а в другие разы намеренно вступал в диалог с совершенно незнакомыми (или порой неприятными ему) людьми. Трудно сказать, делалось ли это из корыстного умысла, но совершенно точно Рылеев собирал информацию о высшем свете, чтобы лучше его понимать и предугадывать, а там поди разбери для литературы ли, для их ли дела. Анна Михайловна свою резкую и беспричинную симпатию к поэту объясняла очень просто: дескать, молодой и очень интересный человек, который ищет её дружбы; только, забегая вперёд, можно было точно отметить и нечто другое. Дело в том, что Кондратий Фёдорович был уже тогда безумно похож на Павла Ивановича своим характером, только там, где Пестель брал натиском и обезоруживающей прямотой, Рылеев хитрил, юлил и во всём старался не выказывать конкретики. Обе тактики невероятно правильные, ведь что просто дается вояке с безупречной репутацией, то отставным поручикам, которые ныне записывали себя в литераторы, неподвластно, и с точностью, да наоборот.              — Вы бы потише, — осадил их Пестель, впрочем, не теряя прежней обезоруживающей физиономии. — Рановато на плаху засобирались, господа, попридержите в тайне наше дело.              Собравшиеся покорно умолкли, не столько пристыженные, сколько напуганные. Они уставились на Павла Ивановича тремя парами глаз, время от времени переводя их на его супругу.              — Прав Павел Иванович, господа, — раздался голос позади них. — Вам бы поучиться сдерживать себя, а то горланите на весь честной народ, а Анны Михайловны испугались. Ведь, кажется, она уже ознакомлена с нашими делами, не так ли? Князь, подвиньтесь-ка.              Кондратий Фёдорович неугомонным ураганом пронесся мимо них и занял положение между Трубецким и Юшневским. Анна поняла, что ошиблась в своих догадках тогда, после полонеза, ведь самым старшим оказался не Сергей Петрович, а Юшневский, Трубецкой же, напротив, сиял холодом серо-голубого, освещая этим сиянием всю их небольшую компанию.              — Конечно, — с готовностью подтвердил Павел Иванович, кивая головой, — разве мог я жениться, не поведав предварительно, сколь опасными делами я занимаюсь?              — И что, Анна Михайловна, Вас это нисколько не пугает? — сощурил свои глаза Муравьёв-Апостол, и его острый нос, кажется, готов бы был заглянуть юной даме в душу, если бы мог.              — Во всяком случае этого явно недостаточно, чтобы противостоять моей любви. Ведь, как видите, я всё-таки замужем.              Такой ответ поразил не только Павла Ивановича, но всех собравшихся, только Кондратий, кажется, ни капельки не удивился, вместо этого выудил из кармана небольшой клочок бумаги и принялся усердно что-то на нём черкать. Анна почувствовала, как пальцы супруга сжимают её ладонь чуть сильнее, нежели несколькими мгновениями ранее, потому обернулась на него, страшась увидеть в глазах хоть что-нибудь, что сказало бы, как вольнодумно и неосторожно распоряжается она словами. Но вместо этого в мужниных омутах читалась безмолвная благодарность, будто сказанное перед друзьями весило во стократ больше, чем всё происходящее ранее. Анна догадалась: не так, однако подкрепляет и усиливает предыдущие поступки во имя их общего счастия, а потому, пожалуй, хорошо, что сказала.              — Хочу, чтобы ты сказала тост, — неожиданно огорошил супруг своей задумкой, не мигая и глядя на Анну Михайлову прямо. Сказал так, будто и впрямь выдумал только в эту секунду, нарушил установленное правило говорить на «Вы» в присутствии посторонних, но то было не так уж и страшно в обществе двух Сергеев, Алексея и уж тем более Кондратия. Тем паче, что все четверо молчали и наблюдали за товарищем с нескрываемым любопытством, а Рылеев не поднимал головы от своей несчастной бумаги. Впрочем, она скоро закончилась, и он вновь принялся рыскать по карманам, чтобы найти ещё одну, до того, видимо, занимали его сегодняшние разговоры.              — Paul, снова твои революционные наклонности? В последний раз женщина, которая говорила тосты, была императрицей, — Анна, вопреки своим словам, отнюдь не сердилась, даже посмеялась над такой резкой инициативой и сложила ладони под грудью.              — Ты императрица моего сердца, а всё остальное не имеет значения.              — Да, в самом деле, — оживился вдруг Алексей Петрович, поддерживавший друга в любых идеях, даже столь мелких и ничего не означающих для общественного блага. — Анна Михайловна, сделайте милость. Всё-таки день рождения, повод имеется.              Муравьёв нежданно подал бокал, а Трубецкой и Рылеев в одно мгновение принялись аплодировать, чем привлекли внимание остальных гостей, и те с любопытством стеклись к центру залы, пропуская адъютанта Пестеля вместе с супругой вперёд и окружая их со всех сторон. Кондратий где-то сбоку улыбался, ободряюще салютовал бокалом, и это, в совокупности с ладонью Павла Ивановича, придало уверенности.              — Дорогие гости, господа! — начал хозяин торжества. — Мероприятие сие носит скорее увеселительный характер, чем официальный, и хотя бы поэтому я благодарю всех вас, что почтили сегодня своим присутствием. Для меня это невероятный подарок, и я искренне надеюсь, что вы позволите мне ещё одну вольность: обычно на именинах поздравительный тост говорят родители или сам именинник, но, как вы все знаете, ещё недавно мне посчастливилось связать себя узами брака с одной прекрасной особой, а потому я бы хотел предоставить эту честь сегодня ей. Анна Михайловна, прошу.              Она вышла вперед уверенно, впрочем, не сильно стремясь отдаляться от супруга. Оглядела толпу на предмет внимания, и все действительно слушали, что же скажет молодая хозяйка, с невероятным интересом, только Иван Борисович корчил рожи, но и его удалось усмирить, едва Елизавета Ивановна бросила строгий взгляд в его сторону.              — Я рада сегодня всех приветствовать, — начала Анна Михайловна. — В самом деле, мы с Павлом Ивановичем обвенчались не так давно, однако мне есть, что сказать, — она замешкалась. — Павел Иванович появился на пороге моего дома неожиданно, и с первого взгляда казалось, что нашему разговору не суждено состояться, до того он был в своих заботах и делах. Однако нелепая случайность столкнула нас, и в диалоге вдруг выяснилось, что в этом мужчине сочетается всё, чего я так отчаянно искала: ум, благородство, отвага, честность. Про внешние качества моего супруга умолчу, потому как его красоту вы можете оценить и без моей похвалы, — по залу прокатился тихий тёплый смех. — Тем не менее, когда он вдруг сказал, что хотел бы сочетать себя узами брака со мной, я было не поверила. Но это случилось. И сегодня я хотела бы сказать, — Анна Михайловна обернулась, чтобы теперь смотреть только на Павла Ивановича, — что этот день был счастливым провидением, потому что с того самого момента я ни единожды не пожалела, что дала своё согласие. Павел Иванович не только прекрасный человек, удивительно острый на разум, но ещё и невероятный супруг, внимательный, чуткий, любящий, — пожалуй, этого говорить за адъютанта не стоило, но в глазах напротив не выразилось никаких изменений, а потому она продолжила. — И в этот день первый тост должен по праву достаться ему. Выпьем же за Павла Ивановича и пожелаем ему долгих лет, безупречной службы и мирного неба над головой.              — И большой горячей любви, — добавил кто-то из толпы.              Прокатилось «виват», и бокалы взмыли в воздух. Анна сделала небольшой глоток, довольная своими стараниями, так что почти пропустила момент, когда супруг оказался рядом и поцеловал ей ручку под гул толпы. Глаза его поднялись на нее так доверительно и безоружно, что захотелось непременно прикоснуться к его губам, но мешали лишние глаза, а потому оставалось только смотреть в ответ также предано и нежно, чтобы не пропустил ни единой искорки в глазах и понял всё верно. (В это же мгновение из залы, кажется, сбежал Владимир Иванович.)              Далее праздник почти не представлял из себя ничего интересного: станцевали еще пару танцев, пили, веселились, кто-то вновь уселся за карты, кто-то вышел на променад на улицу, но по большей части разговаривали, ловко маневрируя от собеседника к собеседнику. Только пятеро молодых людей и одна дама чинно простояли на одном месте почти всё торжество, практически не перемещаясь.       Стол с подарками был завален коробками, свертками и всевозможными конвертами: обделять подающего надежды адъютанта в такой день не решались, тем лучше; потому некоторые из них были особенно увесистыми, другие же скрывали за обёрткой много ценного.                     — Кстати, — поделился между делом Рылеев, — оставил Вам среди подарков Павла Ивановича упомянутого нами Карамзина. Все вышедшие томики. Прочтите, думаю, Вам ещё не довелось познакомиться, а чтиво прелюбопытнейшее.              Завершали вечер котильоном, и уж тогда Павел Иванович никому не позволил ангажировать супругу. Весь танец, который и так предполагал шутку и игру, они в самом деле выделывали самые шуточные фигуры, против воли оказываясь в центре событий и взглядов окружающих. Когда танцевала лишь одна пара из каждой четверки, сходились именно они, а едва фигура становилась сколько-нибудь похожа на вальс, и рука Павла Ивановича уже привычно ложилась супруге на талию, он склонялся к её уху и шептал комплименты, заставляя очаровательно краснеть, и тогда уже улыбка не покидала её губ до конца вечера.              Но вскоре гости разошлись, и общество, именующее себя «Союзом спасения», под предводительством Пестеля проследовало в удалённую от людских глаз часть имения, где уже давно не бродила прислуга, однако ж всё было подготовлено для продолжения торжества. Разве что с несколько иной целью.       Уселись, и Анна Михайловна, как единственная, кто в этом доме помимо общества был осведомлен о цели собрания, разнесла вино, посуду и угощения.       Для собрания с самого утра подготовили буженину под луком, копчёную рыбу, птицу под рыжиками, достали из погребов малосольные огурцы и яблоки, оливки, а ещё собрали фруктов, на вазах разложили конфеты, зефиры, желе и суфле. Стол был едва не богаче того, что предлагал хозяин гостям на балу, тем краше это описывало его отношение к их делу и своим товарищам: Павел Иванович не скупился, тем более что в плодородной Малороссии почти никогда ни в чём не нуждались.              — Господа, хозяева, конечно, предложили нам отменный стол, но не смейте напиваться и набивать животы. Нам сегодня многое предстоит обсудить, — шутливо произнес Рылеев, впрочем, вполне серьезно по смыслу сказанного.              — Верно, — поддержал приятеля Сергей Петрович, — но где же Владимир Иванович, кажется, он сам изъявлял желание присутствовать?              — Не знаю, Владимира не видел уже давненько, — Павел Иванович на правах хозяина разливал вино по бокалам, неторопливо перемещаясь от одного товарища к другому. — Быть может, ему снова стало нехорошо? Сегодня утром он был будто бы болен.              — Приятного аппетита, господа, — Анна Михайловна, оставив понос на тумбе, сделала реверанс и уже было собралась уходить. Снова остановил Рылеев, уже привычно завязывая диалог и тем самым будто показывая остальным, что дружбу с Анной Михайловной водить он намерен всерьез, а потому, господа, не серчайте, но скоро её благосклонность будет принадлежать мне в большей степени. Разве что после Павла Ивановича, конечно.              — Как, Анна Михайловна, душенька, а Вы к нам не присоединитесь?              — Верно, Анна Михайловна, оставайтесь, — Алексей тоже не понимал такой спешки, оттого поддержал мысль Кондратия Фёдоровича, пусть и озвученную не так прямо.              — В самом деле, на что я вам? Думаю, благоразумнее будет оставить дела общества внутри общества.              — И правда, — спохватился Павел Иванович, закупоривая бутылку обратно. — К тому же, господа, моя супруга наверняка устала, день был длинным. Анна, милая, пойдемте провожу.              Попытка удержать Пестеля за столом не увенчалась успехом, да и в обществе не выразили возражений, а потому уже через две минуты, попрощавшись со всеми, Анна Михайловна покинула комнату вместе с Павлом Ивановичем, и вместе они направились в покои. По пути обменивались мыслями о торжестве, и Пестель справлялся, сильно ли устала жена, хочет ли чего-нибудь перед сном и просил не ждать, благоразумно заметив, что такие собрания порой затягиваются до раннего утра, дескать, он-то привыкший, а хорошенькой девушке ни к чему мучить себя и портить кожу недосыпом.              Однако, едва ступили в покои, с ним вдруг словно случился припадок. Павел Иванович весь как будто переменился, прежняя весёлость пропала, и на смену ей явилось такое лицо, которое считать было сложно. Он вдруг поймал жену за хрупкие ладони и поднёс их к лицу, покрывая мелкими поцелуями запястья, и до того у него сбилось дыхание, будто минуту назад бежал он прямиком из Петербурга в родное имение, не иначе. Супруга, напротив, замерла, не ожидая такого порыва, но рук не отняла, только смотрела не то испуганно, не то изумленно, как сухие мужнины губы касаются прозрачных венок, скрытых под кожей.              — Паша, mon garçon, что с тобой?              — Сил нет. Как ты была очаровательна на том балу. Ich glaube, ich werde verrückt. Die Perfektion selbst und meine Frau.              Она насилу оторвала его от лобызания собственных рук, обхватила лицо тонкими пальцами и подняла на себя, наконец, встречаясь глазами. Её женское нутро, которому она так долго противилась и не желала признавать, побеждало, неумолимо объявляло капитуляцию этому горячному южанину и тянуло её в его руки.              — Я не сказала ни единого лживого слова там, на балу.              — Знаю. Я по глазам увидел. Так хорошо…              Они зависли в неуловимом моменте, изучая лица друг друга, Анна осторожно провела пальцем вокруг губ супруга, и тот поцеловал, обдавая ее прохладную кожу своим дыханием. Стояли, будто не решаясь сблизиться, прикоснуться друг к другу больше, чем то есть сейчас, но отчаянно тянулись сердцами навстречу, превращая секунды в многочасовую пытку.              — Anchen, mein Schatz, lass mich dich küssen?              — Erlaube.              Дыхание обожгло губы, и их притянуло друг к другу с невероятной силой, будто до этого сдерживало по меньшей мере канатами. Глаза закрылись сами собой, отдавая с головой в негу любви и нежности, такой сшибающей с ног и искренней, что заслезились глаза. И едва губы соприкоснулись, внутри что-то ухнуло в пятки и подскочило обратно, в грудную клетку, а там забилось с невероятной силой, словно раненная птица. Стало хорошо до такой степени, как еще не было ранее, может, только тогда, когда супруга успокаивала его после мигрени случилось нечто подобное, но всё же это было несколько другое чувство.        Павел Иванович без труда опустил одну ладонь супруге на лопатки, а другой любовно коснулся её нежной щеки. Своё лицо оставалось между её прохладных пальцев, но даже это не остужало головы. Чем плавнее двигались их губы, силясь передать то неозвученное, что висело между ними последний месяц, тем больше разгорался пожар внутри. Ладонь с лопаток упрямо скользнула на талию, чтобы касаться ближе, чтобы чувствовать её живое дыхание на губах и раз за разом сходить с ума от того, как же сильно ему везет в жизни. Даже в такой, как казалось некогда Павлу Ивановичу, неважной составляющей жизни, как женитьба.              — Так не хочу от тебя никуда уходить, — поделился он, когда понадобилось секундное промедление, чтобы перевести дух и не удариться в собственные чувства с головой. Он говорил ей в губы, не открывая глаз, и оттого воздух вокруг них сгущался, обещая не отпустить совсем, если этого не сделать сейчас.              — Иди, — Анна мягко ткнулась носом около его губ, и говорила тихо-тихо, не имея хоть сколько-нибудь надобности повышать голос. — В самом деле, друзей своих видишь нечасто, а я тебе ещё успею надоесть.              — Глупости. Но всё-таки ты у меня невероятно мудрая. Wie glücklich bin ich.              Возвращался Павел Иванович к обществу будто окрылённый и его обыкновенно лисий оскал поумерился, оставляя на смену ему нежную и мечтательную улыбку. Садился за стол он очень легко и даже не сразу подключился к разговорам, некоторое время сохраняя образ супруги и их единения перед глазами, словно это повторялось вновь и вновь.       Приятели, от которых внезапная перемена не укрылась, только переглянулись, в самом деле решив, что адъютант их вернулся из рая, не меньше. Они несколько притихли, глядели на Пестеля с ожиданием, но тот ни делиться причиной изменений, ни замечать воцарившегося молчания не желал, а потому вскоре и они заговорили:              — Павел Иванович, Вы, кажется, на седьмом небе, — заметил вездесущий Рылеев, хитро поглядывая на собеседника из-за бокала. — Анна Михайловна и впрямь сотворила чудо.              — Да, теряете хватку, адъютант.              Павел даже не понял, кто именно это сказал, но всё наваждение будто рукой сняло.              — Что Вы сказали? — взгляд его снова стал хищным и неспокойным, будто бы даже белки глаз налились кровью, а тон похолодел так, словно в окно пахнуло сибирской вьюгой. Плечи напряглись, и от разнеженного недавними ласками адъютанта не осталось ничего.       Компания тоже напряглась, перенимая настроение авторитетного компаньона, кажется, даже языки прикусили для верности. Снова переглянулись, но уже не шутливо: шестеренки в голове крутились, и общество в немногочисленном составе соображало, что им делать.              — Паш, Сергей Иванович пошутил, — миролюбиво улыбнулся Юшневский, и только тогда вся компания рассмеялась. Рассмеялся и Пестель, однако слова Сергея Ивановича вдруг пробудили внутри нешуточную тревогу, и сердце его вновь забилось, но уже нехорошо, будто болезненно. В самом деле теряет хватку. Что он сделал в последнее время для общего дела? Ведь если так посмотреть, то и за Русскую Правду Павел Иванович не садился продолжительное время, и светлые умы ищет уже не так тщательно, а в последний месяц и вовсе обленился, из дома не выезжает, всё либо полк, либо супруга.        Супруга. Павел Иванович потёр виски: снова начиналась мигрень, не хорошо это, не к добру. Действительно, то, что он считал благодатью, которая только придаст сил для великого подвига во имя Империи, теперь представлялось испытанием, которое он едва не провалил. Так вольнодумно и так опрометчиво броситься в собственную страсть! Нет, он вовсе не отрицал, что Анна Михайловна хороша собой, и, как и любого мужчину, его неминуемо ждала участь потерять голову от брака, ведь это новшество, ведь это женщина, которая теперь всецело принадлежит ему и будет с ним до конца дней! Но одно дело пребывать в радости день, два, даже неделю, совсем другое позабыть, ради чего он проживает эту жизнь и к чему стремится долгие годы, несмотря на трудности и преграды. Теперь, оказавшись в кругу единомышленников, пелена, наконец, спала. Чудесное наваждение в виде молодой супруги прошло, и теперь Пестель корил себя за неосторожность. Удариться в кутежи, как его папаша, и потерять всё, что таким трудом создавалось, очень просто, гораздо сложнее будет после, когда в старости, дрязхым стариком, не останется ничего кроме жалости к себе и ненависти, что будет изливаться на окружающих понапрасну. Такой кончины для себя Павел Иванович не хотел. Нужно было срочно что-то делать        В голове возникли сами собой воспоминания изначальной договорённости — взаимовыгодное супружество, которое подразумевает доверие и уважение, не больше. А под уважением и доверием подразумевать можно было самое разное: скажем, что мешает им в минуты особенной тоски оставаться наедине и проводить редкие вечера за разговорами и ласками? Но в первую очередь, конечно, дело, и ведь должна же она понимать!              Под звон бокалов и мысли о революции решалась его судьба. Если точнее, его и её. Их.       Решено: завтра же он оборвет прежние связи с супругой и продолжит оттуда, откуда начал.