Чистый

      Остаток ночи Арсений дрожал в руках Антона. И было бы лучше, будь причиной тому переживания и волнения, но конкретно в тот момент, когда они оба оказались на суше, единственной причиной цеплять пальцами собственные плечи в попытке согреться была сентябрьская ночь, не слишком-то балующая теплом.       Шаст совестно грел Арса, пусть сам был промокшим до нитки, его руки нагревались в разы быстрее тонких пальцев Попова, а когда тот в один момент приютился на его плече, умиротворённо сопя, Антон в принципе обозначил задачей всей своей жизни прямо сейчас генерировать тепло, только бы Арсений не окоченел от холода.       Они вернулись в свои спальни уже под утро, когда и одежда почти просохла, а ноги заплетались, спотыкаясь на каждой кочке. Уставшие, но счастливые, цепляли друг друга кончиками пальцев. Оставаясь в здравом уме и теле, не смелели до конца, хватаясь за руки, но позволяли мимолетной нежности сцепить их кончики пальцев вместе.       Антон до того самого пышного дерева, где однажды уже прощался с Арсом, рассказывал ему что-то, да хоть что-нибудь, только бы видеть играющую на тонких губах улыбку, а когда последняя история получила своё логичное завершение, оба уже стояли друг напротив друга, нетерпеливо кусая губы.       И так забавно, что слова, недавно сказанные Поповым на берегу реки, обретали смысл так скоро, помогали понять и неуверенность, и страх, естественный инстинкт если не самосохранения, то сохранения в тайне маленькой радости, интимности, скользящей между ними уже столько времени. И пусть связь эта становилась прочней и заметней, проступала неосторожными взглядами и даже словами, сереющий первыми лучами рассвета полумрак не был до конца безопасными местом для всего, чего так хотелось.       Потому на прощанье Шаст набрался смелости боднуть Арсения носом в лоб, абсолютно бессовестно задевая губами, но отстраняясь сразу же, не позволив последнему даже зацепиться за это мгновенье.       А оказавшись в кровати, Антон так и не смог заснуть, балансируя на слишком тонкой и хрупкой грани между реальностью и сном, предпочитая бесконечный поток мыслей киноленте несуществующих фантазий.       Арсений уезжал утром, о чем, конечно же, не соизволил предупредить заранее. Потому когда Антон получил смс с извинениями и предложением подойти на парковку через несколько минут, он уже не мог вырваться из-под преподавательской указки. Шаст не оставил сообщение без ответа, но в тот день они так и не встретились.       Как бы горько ни было, но бешеные нагрузки не позволяли страдать и думать слишком много. Обязаловка трепала бригаду от полигона пожарки на аэродром и обратно. Антон стирал пальцы в кровь, наматывая петли парашюта, и все ещё сплевывал под ноги ругательства, не понимая, на кой черт в этом году они так оперились.       И в таком режиме последние несколько дней мелькали один за другим каруселью, на которой Шастуна уже тянуло блевануть, но каждый день выжить ему помогала мысль о том, что ночью он сможет набрать Арса и услышать его голос.       Между ними не оборвалось ни одной ниточки, старательно сплетенной за время пребывания на базе. Арсений отписывался каждое утро, рассказывал о своих планах, интересовался здоровьем и состоянием Антона и желал сухих рукавов, что вне части не слишком-то актуально, но привычка есть привычка. Пожарные «удачи» не желают.       Антон, в свою очередь, каждый вечер после планёрки и душа бежал в ту часть базы, где у него из шпионов вокруг были только снаряды площадки и деревья. А ещё луна и звёзды, и пока Шаст болтал о кошмарах, которые ему пришлось пережить сегодня, Арсений успевал шутить и смеяться.       — Они из нас ебучих киборгов делают! — Шастун в сердцах пинал случайный камень, а Арсений перезвоном металлической ложки о стенки чашки смеялся в ответ.       — Пригодится. Потерпи, немного осталось.       Оставалось много, оба это понимали, а Антон ещё и тащил на своих плечах, откупаясь потом, слюнями-соплями и кровью, выполняя с десяток подходов пожарки со всем оборудованием в полтинник килограмм на горбу. И, падая в кровать, спина ныла неимоверно, мышцы в узлы затягивались, от макушки до пят и обратно, бессильным стоном в пустоту и тихим, чтобы никто не слышал в динамик телефона:       — Я скучаю, — и жмурясь ещё не услышанному ответу, потому что все ещё нелепо страшно.       — И я скучаю, Шаст, — Арс улыбался, а Антон моментально отключался, получая свою дозу нежности и нужности. — Отдыхай, пожалуйста. Спокойной ночи.       Последние дни, как финишная прямая, самые сложные, но в Антоне будто открылось второе дыхание и очередной десяток задач он выполнял уже с неподдельным энтузиазмом, даже успевая подъебать Позова или Журавля. Шеминов хвалил, Арсений исправно продолжал писать каждое утро, и как-то незаметно Шастун оказался на плацу, стоя в стройном ряду своей бригады и готовый в который раз выслушивать о важности «каких-то там по счету» сборов.       Не было волнительно, не было страшно, не было никак, но внутри Антона трещали победные фейерверки, только он не знал, что каждый из них даст осечку и окажется холостым.       Когда к микрофону подошёл глава департамента, Шаст даже бровью не повёл, как и не вникал в его речь, пока волнение вокруг не прилетело по лицу, привлекая внимание и заставляя таки прислушаться.       — ... все мы помним, каким страшным для нас был прошлый год. Какие потери, жертвы. Сколько сожжённых гектаров наших лесов, сколько безымянных деревень и загубленных жизней. И правду говорят, что уже случилось — того не исправить, но важно не упустить урок, который можно извлечь даже из самого страшного горя, — глава департамента замолчал, заставляя с полсотни вчерашних студентов напряжённо сглотнуть. — Эти сборы были особенными. Те, кто оказались здесь впервые, могли этого не заметить, но старики, я уверен, почувствовали всю ответственность задач и их выполнения. Совершенствования навыков, совершенствования себя. Нашего с вами общего дела. Важного ... Неоспоримо важного и необходимого в тот момент, когда гражданские, простые люди оказываются лицом к лицу со страшной силой, со стихией. С огнём. Поэтому ... Министерством Российской Федерации по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий было принято решение объявить о добровольном и осознанном призыве служащих в ряды центральной базы авиационной охраны лесов на период осеннего стихийного возгорания лесов, а именно с первого октября нынешнего две тысячи двадцать первого года по первое декабря нынешнего две тысячи двадцать первого года ...       И дальше формальности и лирика, от бланков и регистрации до взывания к силе духа и совести, но Антон, как и многие другие, этого уже не слышал.       Конечно, он помнил. Они помнили. Вся страна помнила и вряд ли сумеет забыть так скоро, но когда это где-то там, за чертой, не осознаёшь, не ощущаешь опасный жар, щекочущий пятки, а когда это вот тут, перед носом, под благородной добровольностью — это уже совсем другое.       Антон бежал к главкорпусу зная, что увидит там. Даже не предчувствуя, зная, видя наяву так же точно, как в своей голове. Он знал секундой до, ещё не отодвинув мешающихся под ногами покемонов. Просто знал.       Арсений числился в рядах инструкторов-добровольцев, с припиской учебной части и ещё какими неважными деталями. Инициалы и фамилия, личная подпись, фото — все по протоколу, а ещё так же четко, как это видел Антон в своей голове, закрывая глаза под звуки голоса главы департамента.       — Твою мать, Арс ... — Шаст не винил, кажется, понимал, но не понимал одновременно. — Твою, сука, мать, Арс ...       Злоба связывала руки, заставляла кусать губы до крови, пока пальцы пытались справиться с пачкой сигарет. Фильтр пачкался красным, никотиновый дым пропитывался металлическим привкусом и сплевываемая слюна под ноги розовела болью.       Автобусы выезжали в город вечером, когда все вещи были собраны, а у Антона не осталось ни одной сигареты. Он не стал писать или звонить Арсению, не хотел наговорить лишнего, не хотел давить или пугать. Ничего не хотел. А самое главное — не хотел навредить, а ради этого важным было переломать сперва себя, заставить харкаться кровью, но не трогать Арса.       Дима не задавал лишних вопросов и отдавал Шасту свою пачку. Он был в курсе всего, ещё бы. И пусть им всем дали время на раздумья, кому какие грехи отмолить успеть, общая нервозность и напряжение неприятно щекотали нервы. Беспокойно до тошноты.       Антона впервые за долгое время укачало в автобусе. И не его одного. Водитель вынужден был останавливаться трижды за полторы сотни километров, чтобы дать ребятам продышаться и перекурить. Шаст запретил себе хвататься за сигарету снова, когда в одну из остановок сблевал таки на обочину, но быстро привёл себя в порядок на ближайшей заправке, даже прихватив с собой зубную щётку. Он-то знал, что не поедет домой.       Он набрался смелости написать Арсу уже в черте города, когда автобус медленно тащился по окружной. Неудивительно, но Арсений ответил сразу, разрешил приехать к нему и предупредил, что будет дома. Следующим сообщением, не ответом, но нужным словом, Арс писал о том, что очень ждёт.       Антона такие слова иронично в свете в последних событий не радовали. Он не был до конца уверен, что успокоился, что у него хватит сил и терпения вести конструктивный диалог, получится заткнуть эмоции и говорить хотя бы не повышая голос. И когда автобус притормозил у одной из станций метро, что-то встало и внутри Шастуна.       В спецовке и рюкзаком наперевес, он не помнил, как добрался до нужного дома и двери, но палец дрогнул прежде, чем коснуться звонка. Назад путь только по лестнице вниз, чтоб кубарем, переломав себе позвоночник в трёх местах для надёжности.       Арс открыл почти сразу, не спрашивая кто за дверью, беспечно щёлкая замками и стоя на пороге босыми ногами.       Антону понадобился лишний вдох, чтобы насильно заставить себя не смотреть, не говорить, ничего не делать так, как ему диктовали эмоции, но, переступив порог, Шастун разом переступил что-то и внутри себя.       Дверь за спиной ещё не щёлкнула, когда он уронил рюкзак с плеча и прижал обе ладони к щекам Арсения, не спрашивая согласия, не пытаясь уловить и прочесть его в глазах, он целовал его, сперва просто прижимаясь к губам своими, не дыша, а после, развязывая на нежность, но не невесомую, ощутимую, влажную, липнущую возбуждением к низу живота.       — Я скучал, — Арсений признавался неслышно, сминая в пальцах жесткую ткань спецовки на груди Шастуна, а тот не мог заставить себя выдохнуть глубже, позволить себе дышать глубже. Позволить себе дышать спокойно в принципе. — Шаст ...       — Это то, что я должен был узнать, да? — Шастун жмётся своим лбом к его и жмурится, не в состоянии смотреть в глаза так близко, видеть в них искреннюю тоску и многим больше, но бесконечно прокручивать в голове тот факт, что Арсений добровольно подписал контракт со смертельной опасностью.       — Шаст ... — Арс зовёт, так умоляет посмотреть на себя, но Антон упрямится, нервно и коротко ведёт подбородком в сторону.       — Это то, что я должен был узнать, Арс? — он повторяет вопрос заученной скороговоркой и дёргается, когда его лица касаются прохладные пальцы.       — Посмотри на меня, — просит Арсений, ласково поглаживая линии скул. — Антон, посмотри на меня, пожалуйста ...       Шастун упрямится, стискивает губы и вертит головой, но когда Арс соприкасается кончиком носа с его, замирает, чутко прислушиваясь к ощущению горячего дыхания на своих губах.       — Антон, я ...       — Это, блять, не шутки, Арс, — Шастуна от       бессилия перед трепетной нежностью Попова размазывает, голос проседает отрывистыми вздохами. — Это, блять, совсем другое ... Это ебаная стихия, Арс. Ты ...       — Антон ... — Арсений осторожно тянется губами к подбородку и вверх к уголку, по тонкой линии нижней губы, шепча и успокаивая, пока руки Шаста начинает потряхивать от страха и подавленных эмоции.       — Просто, блять, объясни мне — почему? Попробуй объяснить, Арс, пожалуйста, — Антон существует только невесомыми поцелуями на своём лице, мысленно умоляя Арсения не останавливаться. — Найди слова, найди мне, блять, причину отпустить тебя туда ... Арс, пожалуйста.       — Я чувствую, что должен быть там, — Шаст кривит губы в болезненной усмешке и Арс тянется к ней поцелуем. — Чувствую, что нужен, важен. Что там я буду нужен и ...       — Ты мне нужен, придурок, господи ... — Антон выдыхает с протяжным стоном, без сил запрокидывая голову, позволяя Арсению умалять его переживания лаской к шее и плечам, пока кончики пальцев соскальзывают к груди.       И знает ведь, что не встанет на пути, не заставит изменить решение, не сумеет просто насильно отвернуть от этой идеи. Арсений живет своими ощущениями и предчувствиями, философиями, которые Антону никогда не понять, но какие он может принять. Как бы больно и тяжело ни было, как бы ни хотелось взять и перевернуть ситуацию собственными руками, Шаст перед Арсом бессилен и все, что ему остаётся, – быть рядом.       — Ты мне нужен, — немым согласием и смирением выдыхает Антон и, путаясь в волосах пальцами, притягивает к себе Арса ближе, утыкаясь в макушку поцелуем. — Мне нужен.