Чистый

      — Зайдёшь завтра после смены? — у Иры было удивительное преимущество перед всеми девушками — она не задавала лишних вопросов, не всовывала в карманы ключи от квартиры, не перетаскивала под шумок свою зубную щетку и другие вещи в чужую квартиру, а ещё неплохо делала минет, но это уже лирика.       — Не уверен, — а Антон отучился ей врать, тем более, что никакой провокационной правды она от него и не требовала. — Напишу завтра, ладно? Пока!       — Удачи, Тош, — провожая даже не поцелуем, но улыбкой, Кузнецова где-то глубоко внутри знала, что все это не то, чего хочется, и не то, что нужно девушке в ее возрасте.       Всё-таки годы неумолимо ползут к тридцатке, а маленького домика с русской печкой, котиком и мужем работящим на горизонте не намечается, но кому нужны эти сказки, правда? Да и верить в них уже не к первым морщинкам в уголках глаз.       Антон приходил минимум пару раз в неделю, просто сексу со временем предпочитал какой-нибудь не напрягающий фильм и даже на день рождения мамы Иры погладил рубашку. Это не было иллюзией лучшей жизни, не было и панацеей, только способом как можно быстрей почувствовать изменения, о каких Антон, быть может, и не мечтал, но помнил слова Арсения наизусть.       К слову о самом Арсении, так он, после разговора с отцом на кладбище, во многом изменил если не своё мировоззрение, то мироощущение точно. За месяцы непривычно тёплой весны и жаркого лета у Арса произошла тотальная переоценка ценностей, включая и ценность своей жизни.       Больше не было глупого и бессмысленного геройства на вызовах, протокол диктовал свои правила и берег, как Бог бережёт. Уговоры отца, которые прекратились ещё в марте, вдруг откликнулись в Попове-младшем, и теперь он на полставки читал лекции в университете, пользуясь не абы какой популярностью среди студентов. Простота и лёгкость изложения привлекала, а то, что с преподом можно пересечься в ближайшей к университету кофейне, выравнивало социальную пропасть, вносило свои коррективы в субординацию, не имея при этом негативных последствий в успеваемости.       Служба в части для Арсения все ещё была на первом месте, а преподавательство великолепно заткнуло все свободные дни, часы и минуты, не оставляя даже призрачного шанса на организацию своей личной жизни. И не то, чтобы Арс совершенно не хотел этого, беда была в том, что он не хотел никого.       — Арсений, а бывают шлюхи мужского пола? — Сережа искренне беспокоился, оттого не задрачивал, а неумело высказывал своё беспокойство.       — Тебе лучше знать, — Арсений не обижался и даже не раздражался. Уже.       — Я имею в виду тот вариант, когда парень вызывает парня ....       — Сереж, — Арс тяжело вздыхал и Матвиенко затыкался ещё на неопределенный промежуток времени, изредка вбрасывая вопросы в чужую постель.       Помнил ли Арсений Антона? Конечно, помнил. Изменилось ли что-то в нем самом? Быть может. Задело ли это его чувства к Шастуну? Нисколько.       Арс слишком вырос в эмоциональном и чувственном, настоящем ощущении себя и своих желаний, что отворачиваться насильно, снова выбирать между льзя-нельзя не считал нужным. Если есть — пусть будет. Если греет — почему бы и нет.       Арсений часто вспоминал Антона. Дьявол крылся в мелочах и в каждом глотке кофе с солёной карамелью. Попятной тоской, ароматным напитком по горлу и внутрь.       Арсений Антона все ещё любил.       А сам Антон почти соблазнился на совместный отдых в Сочи, стабильно выделял деньги из зарплаты на букеты и цветы, раз в пару недель — ужин где-нибудь в приятно-романтическом месте и почти перестал сравнивать женские поцелуи с ощущением на коже губ Арса.       У Иры они мягкие, всегда пахнущие слишком сладко, а ещё она неприятно пошло дышит, когда пытается добиться желаемого в штанах Шаста. И первое время было слишком сложно не думать об осторожных прикосновениях Арса, как он цеплялся за волосы и плечи, бесшумно хватал воздух пересохшими губами и нетерпеливо сводил колени вместе.       Арсений целовал сомневаясь. Осторожно и настороженно, но когда увлекался, растворялся в процессе, не откровенно пошло, но красиво, его движения языка доводили Антона до исступления. Арсений великолепно целовался. И забыть это оказалось сложнее, чем Шастун предполагал.       И пусть у них было не так уж много моментов близости, он помнил слишком много деталей, которые неприятно вылезали в самый неподходящий момент, благо, Ира в случае чего старательно перенимала инициативу в свой рот и заканчивала уже глубоким горлом, не позволяя Антону уйти мыслями слишком далеко.       Они не были вместе, но были парой. Парой в постели и на диване перед телевизором, парой за вон тем столиком, которая закажет два салата и вино. Парой, но не вместе. Эта философия была эгоистичной и, логично, что придуманной Шастуном, но Кузнецова не претендовала на большее. Согласился поехать к маме? Уже хорошо, а свадьбу и белое платье никто не обещал.       Где-то в середине лета Антон случайно встретил друга Арсения просто на улице. И судя по тому, как тот оглядывался по сторонам, сам Арс был неподалёку, но Шаст не остановился и даже не подал виду, что узнал Матвиенко.       А Матвиенко материл себя, но признавал, что во всей этой истории напортачил и он.       — Арсюх, я тут подумал ... А если бы я тогда тебе поверил и как-то поддержал в вопросе Шастуна, это что-нибудь изменило? — они тогда вышли пообедать в одно уютное заведеньице, Матвиеныч даже со своего офисного муравейника выполз.       — Узнал его, да? — Арсений ковырял свой обед с аппетитом, только глаза не поднимал, улыбаясь вяленному томату.       Серёжа так и застыл со стаканом огуречного лимонада, боязливо косясь на друга. Он ведь был уверен, что его там не было.       — Да успокойся, Сереж, — Арс расщедрился на улыбку и для него, собирая зубчиками вилки рукколу. — Я как раз дорогу переходил, вот и обратил внимание. Ещё засомневался, что он это, но твой испуганно-офигевший взгляд расставил все по своим местам. Не быть тебе спецагентом.       — Ладно, как скажешь, — Серега всё-таки донёс стакан до рта и сделал пару глотков прежде, чем переспросить. — Так ... Поверь я тебе, что-нибудь изменилось бы? Ну, сложилось бы иначе, я не знаю.       — Вот и я не знаю, — Арсений пожал плечами и промокнул салфеткой губы, жестом подзывая официанта, чтобы попросить счёт. — И вряд ли кто-нибудь знает. Или когда-нибудь узнаёт.       — Ты по-человечески разговаривать не умеешь, да? — Матвиенко почти не злился, а Арс бессовестно улыбался, расплачиваясь и убегая обратно в часть.       А пока Серёжа мучился сомнениями и мыслями, Дима искренне радовался за друга, пока тот в тот же день не пришёл мрачнее тучи. Пересказывать ситуацию было глупо, что-то на уровне школьных историй «о мальчике из параллели, который нравится», но Шастуну нужно было выговориться и забыть.       — Шаст, ну ... Ты же знаешь, что я знаю и ... — Димка мялся с первых слов, с чувством выполненного долга давая Антону подкурить.       — Знаю, Поз, — Антон затягивался и знал наверняка, что очень хочет знать, но в то же время не хочет многого другого.       — Так, а его самого ты ... Не видел? — Дима спрашивал так, будто что-то знал, и это что-то было из разряда чего-то новенького, а не просто части, в которой Попов теперь служит.       И Шастуна это бесило. Бесило от бессилия, всплывающего не хорошо забытой, но надежно подзабытой волной.       — Поз, — он сплевывал себе под ноги, давая обещание не лезть дальше, чем позволит уважение к Арсу. — Вот ты хреновый интриган, серьезно. Говори уже.       — Да ничего такого, просто один мой знакомый недавно проходил аттестацию и ... — Антон выразительно закатывает глаза и этим подталкивает Позова к конкретике. — В общем, я поехал с ним и встретил там Арса.       Шастун почти не ненавидел случайности и судьбу за то, что они сводили с Арсением всех, кроме него, но может, это его нежелание нарушать данное самому себе обещание его отводит от этого?       Хуй его знает. Шастун сплевывал на землю под ноги и врал, что ему это не должно быть интересно, а тогда тушил сигарету и возвращался на работу.       К концу лета Арсений перестал ему сниться, а поцелуи Иры уже не казались настолько отвратительными. Август пожирал плоды стараний, вымученных и выстраданных, но самых нужных и правильных, во всяком случае, так продолжал думать сам Антон. Проверить то, насколько он «переболел» недуг с именем Арсений, он не мог, потому что для этого им нужно было бы встретиться, но пока, исходя из собственных ощущений и мыслей, Шаст самонадеянно мог предположить, что у него что-то да получилось.       Образ Арса не вытеснился из его головы, но деликатно сдвинулся проблемами будничными и рутинными. А ещё ненужной информацией вроде какие цветы Кузнецова любит больше и почему бы им всё-таки не поехать в отпуск.       Факт фактом, терапия отсутствия их в жизни друг друга сработала, Антон даже не дернулся, когда Шеминов в разговоре с Волей упомянул Попова, а чуть позже Журавль влез со своим неуместным вопросом о том, не общаются ли они.       Арсений медленно и точно превращался в приятное воспоминание, печальное такое, по-особенному важное, но всё-таки воспоминание. Отпустили сны и фантазии, надежды встретить, а вместе с тем и злость на всех, кто случайно его встречал. Отпустили позорные сравнительные характеристики, когда приходится вспоминать совсем другие навыки между девичьих ног. Даже кофе почти не казался Антону чем-то особенным, а дверь в кабинете психолога стала просто дверью.       В начале сентябре об отпуске пришлось забыть. Не обременённые интеллектом люди, предпочитая правильному простое, начали жечь. Жечь во всех смыслах этого слова, но первостепенно, конечно, они начали жечь сухую траву и мусор. И пока одни задыхались дымом, другие вынуждены были сутками торчать на объектах, выливая тонны воды и пены, харкаясь к концу смены сажей и падая в обмороки прямо на пылающих полях.       И как бы привычно, а оттого ужасно, это ни было, каждый год сотни пожарных, машин и вертолетов вынуждены были жить на пепелище, пытаясь спасти не умирающие деревни, а ни в чем не повинную природу, которая, во всяком случае, никого нарочно не поджигала — в отличие от людей.       — Еб вашу сука мать, — в сердцах сплевывал под ноги Шеминов, сдирая каску и жадно глотая воздух. Тот пусть и грязный, тяжёлый, все же лучше дыма и гари.       Бригада их части сражалась с горящим ковровом сухой травы с пяти утра и до полудня, добившись того, что хотя бы на глазах перестали искрить новые очаги возгорания. И сейчас несколько минут передышки на то, чтобы просто посидеть, полежать, выпить воды и подышать без трубок и касок.       — Давайте, мужики, — подбадривал Стас, хлопая по уставшим плечам. — Знаю, устали. Сам, как псина, еле дышу, но нужно добить уже вон до тех деревьев, чтобы огонь не перекинулся. Хуй его, что там за земля, полыхнуть может, а деревья тушить — это не траву топтать ... Подъем!       И бригада заново поднималась на ноги и снаряжалась, путаясь в рукавах, матерясь на каждом шагу, но шаркая сапогами по горелой земле.       Антону с утра было откровенно херово. Они не первый день сражались со стихией, а хмурое небо, затянутое тучами как назло не уступало, предлагая свою помощь дождем. И чем дальше, тем хуже.       Уже у подножья леса стало понятно, что огонь таки их обогнал и уже подогревал корневища деревьев, цепляя нижние ветки, ловко перепрыгивая с одной на другую вверх и до самых макушек. И в момент, когда воспламеняется макушка, — дерево обречено. Работать в таких условиях бесчеловечно. Огонь в природе капризный и непредсказуемый, не зря среди пожарных ходит суеверие, что со стихийным огнём, природным, настоящим — бороться нельзя, можно лишь уговорить его отступить, успокоить.       И бригада проигрывала. Человеческий ресурс неэффективен против того, что способно разрушить одной неосторожной искрой или пробраться дымом в лёгкие. Человек уязвим против стихии — так было, есть и будет.       Уязвим оказался и Антон.       Рука Шеминова подхватила его в момент, когда над головами уже выли сирены вертолетов, а лёгкие рефлекторно сжимались в попытке ухватить кислород.       — Двадцать вторая приморская на подлёте! Двадцать вторая приморская на подлёте! — орал в рацию Стас, взваливая на себя Шастуна. — Держимся!