Чистый

Glass Animals • It’s All So Incredibly Loud

      Время останавливается. Невидимые стрелки часов замирают, оставляя только здесь и сейчас, в котором Арсений истерично усмехается, пока не понимая, что происходит.       — Ты ... Ты о чем вообще? — тонкие губы растягиваются все в той же нездоровой ухмылке, пока взгляд мечется по болезненно бледному лицу напротив. — Пап, какого мальчика, я не ...       — Я вынес тебя из огня, Сень, на вот этих руках, — Попов-старший смотрит на свои ладони снова, будто пытается что-то рассмотреть в пустоте и, кажется, не замечает реакций сына. — Тебя спас, а твою мать не успел. Она ...       — Па, ты ... Ты не в себе, что ли? — Арс давится вздохом, проталкивая ком в горле очередным смешком, и хочет одернуть, заставить смотреть на себя, объясняясь, но ноги не слушаются. — О чем ты говоришь? Мама жива, она ... Она жива! И ...       — Прости, Сень, — всегда сильный мужчина впервые кажется слабым, опускает голову, чтобы незаметно смахнуть выступившие слёзы, и только тогда встречается взглядом с сыном. — Я должен был рассказать тебе раньше, но не мог. Все ждал и ждал подходящего момента, но он никак не наставал, и тогда я решил, а может и не нужна тебе эта правда и ...       — Пап, я нихрена н-не понимаю, — Арсений перебивает дрожащим голосом и невольно пятится к стене позади себя, будто пытается отстраниться от чего-то, что причинит ему боль. Отстраниться от той самой правды. — О чем ты и ...       — Тогда была холодная, лютая как для Питера зима. Снежная такая, — негромко роняет первые слова Попов-старший и Арсений теряет дар речи, больше не пытаясь достучаться, он только отрицательно машет головой, все ещё пытаясь отказаться от услышанного. — Метель днём и ночью, на улицу невозможно было выйти. И дома холодно было, зябко. Не топили тогда, все согревались, как могли. Вот и она... Просто хотела согреться.       — Н-нет ... Нет, это неправда, нет ... — Арсений проглатывает сухой всхлип, плотно поджимая губы, и продолжает упрямо вертеть головой.       Он узнаёт начало истории и медленно детская страшилка оживает каждым словом, обволакивая и поглощая. Заставляя тело дрожать в унисон с душой, запертой внутри без шансов вырваться случайным вздохом.       Арсений перестаёт дышать.       — Я не всегда работал в университете, сынок. Когда ты родился, я служил так же, как и ты сейчас, в части. Уходил рано утром и на целые сутки, возвращался и каждый раз твоя мама встречала меня блестящими от слез глазами. Она меня умоляла уйти с этой работы, но нам нужны были деньги, да и ... Чего греха таить, мне нравилась эта работа. Знакомое чувство, да? Обманчивое. Чувствуешь себя героем, незаменимым и нужным. Жаль только, что я не ценил того, что нужным и важным я был и без всех этих игр с огнём. Вот ... Судьба меня и проучила, — Сергей Александрович кивает сам себе, запрокидывает голову, устремляя взгляд в небо, а тогда, проморгавшись и смахнув влагу с ресниц, неумолимо продолжает, будто не замечая дрожь Арсения и то, что тот практически не стоит на ногах, подпирая собой стену. — В тот день я просто пошёл на службу. Не было никаких знаков свыше, дурных снов и прочей этой ерунды. Поцеловал ее, поцеловал тебя и ушёл, и если бы в тот момент я знал, что вижу ее живой в последний раз, никогда бы не вышел за дверь. Никогда, слышишь? Ты ... Ты приболел тогда, нужно было прогревать квартиру, а способов других не было, кроме как конфорки жечь, вот мама твоя и оставила все включёнными, а сама тебя купала, переодевала. Я не знаю, что произошло. В какой-то момент огонь перекинулся на занавески и ... Это потом уже мне сказали, что шансов выбраться живой у неё не было. Благо, не рванул газ, иначе бы и тебя спасти не удалось, но ... Все произошло слишком быстро, Сень. Это все, что я знаю.       — Ты сказал, что ... Что вынес меня? — Арсений заикается, чувствует, как по щекам катятся слёзы, но руки парализованы, как и все тело, безвольной куклой прижато к стене.       — Да, — отец шумно и отрывисто вздыхает, задавливая в себе постыдный всхлип, но влажные глаза всё-таки промакивает наглаженным платком. — Да, я вынес тебя на руках. Наша бригада приехала за считанные минуты, но ... Я поднялся на этаж, нарушая все протоколы, не мне тебе говорить. Ты знаешь порядки. Меня отталкивали, не пускали, но я пробился в квартиру и взял тебя на руки. Ты ... Ты лежал в ванночке в дальнем углу комнаты, это тебя и спасло. Я, знаешь ... Я заворачивал тебя в какие-то пеленки, бежал к двери и знал, что прямо сейчас делаю выбор. Бежал и сердце разрывалось. Ты плакал, аж в ушах звенело, а мне казалось, что я слышу, как кричит твоя мама. Кричит и зовёт меня, просит о помощи, а я ... Я понимал, что если сейчас вернусь – потеряю вас обоих. Тебе нужен был воздух и каждый вдох мог стать последним. Мне пришлось сделать выбор. Самый тяжёлый выбор в моей жизни. И я его сделал. Помню ... Помню, я выбежал на улицу, завернул тебя в свою куртку и упал на землю прямо в сугроб. Качаю тебя, успокаиваю, а сам плачу. Глаза, помню, закрываю, а перед ними Наденька, кричит, о помощи просит, плачет ... А я тогда губами к твоей макушке прижмусь, ты не плачешь уже, дышишь так тихо-тихо, засыпаешь и мне легче.       Попов-старший замолкает на полуслове, ещё один всхлип и взгляд в небо как поддержка и помощь сейчас, а ещё повод не смотреть в глаза сына, полные слез и все ещё не верящие. Полные надежды не верить в эту историю.       — Она ...       — Она задохнулась, — отец отвечает, не мучая и предугадывая вопрос. Растирает покрасневшие глаза и снова шумно втягивает носом воздух. — Слишком поздно заметила возгорание и не справилась. У неё здоровье, знаешь, слабое всегда было, болела часто. Особенно как тебя родила, постоянно какие-то проблемы были, то простуда, то ещё что-то ... Но мамой она для тебя прекрасной была. День и ночь с тобой на руках, всегда с улыбкой. Счастливая. Она так хотела ребёнка, все меня уговаривала, а я даже повременить хотел, но ... Как-то после свадьбы я ещё думал, что молодыми побудем, погуляем. Насладимся друг другом. Спешить-то некуда? А как оказалось, времени нам было отведено не так уж много.       — А ... А потом, как получилось, что... — Арс едва ли заставляет язык ворочаться, слова получаются смазанные, да и смысла в репликах немного, но сил не остаётся ни на что.       — Я ушёл со службы в тот же день. Понял, что никакой я к чертовой матери не герой. И какое право я имею спасать кого-то, если не смог спасти собственную жену ... Первое время мы жили с тобой вдвоём, но мне трудно было. Не то, чтобы я не мог с тобой справиться, но я смотрел на тебя и каждый раз возвращался в тот день, когда ... — отец с трудом подбирает слова, потому отпускает попытку, заручившись пониманием в глазах сына. — У тебя глаза мамины. Надюшины глаза. Взгляд. Ты как посмотришь на меня, я в слёзы. И так изо дня в день. Я тебя присплю, убаюкаю, в коляску положу и ногой качаю, чтобы не просыпался, а сам всю ночь лежу, в потолок смотрю. Думаю все, а мог ли поступить иначе? Были ли варианты? Все ли я сделал для того, чтобы спасти ее? А там уже и рассвет, и ты просыпаешься. И так почти целый год. Ты уже бегал во всю, болтать пытался. Все лез где повыше, а я не услежу – и шишка во весь лоб. Бабушки все ругались, но с тобой сидели, когда я начал работу искать. Мне с тобой труднее справляться становилось. Тогда к нам начала Вера приходить, помогать. Она ведь крестная твоя была, это потом мы ... Ты не осуждай меня, сынок, пожалуйста. Вера меня тогда спасла. И себя спасла. Мы друг другу помогли. Мы друг для друга стали ...       — Терапией? — Арс не узнаёт свой собственный голос, ослабевший и хриплый, но отец слышит и кивает, соглашаясь, а на глазах снова слёзы.       — Тебе почти три было, когда мы поженились и она оформила все документы на усыновление. Проблем со свидетельством о рождении тоже не было, если подсуетиться, можно исправить любую бумажку. Так все и ... Сложилось. А Веру ты мамой звал с тех пор, как разговаривать научился. Тянулся к ней, как к родной. Детское сознание помогло тебе ...       — Забыть? — вытирать слёзы просто нет смысла, они скатываются по щекам непрерывно, соскальзывая с губ и подбородка.       — Заместить, — осторожно исправляет по-своему отец и делает шаг навстречу, чтобы взять сына за плечи и заглянуть в глаза. — Мы хотели рассказать тебе правду, Сень. Правда хотели, но ...       — Но что? — Арс жестко сглатывает и шмыгает носом.       — Сначала ты был слишком мал, потом резко стал слишком взрослым. И в какой-то момент мы решили, что ... — отец закусывает губу, а взгляд его приобретает сочувствующий оттенок.       — Что мне не нужно знать, кто моя мать, да? — Арсений стискивает зубы.       — Я понимаю, что мы поступили неправильно и нечестно с тобой, — Попов-старший ощущает неприятное напряжение и пытается обойти острый угол, но внутри Арсений процесс запущен. — Но мы хотели как лучше.       — Вы, блять, всю мою жизни хотели «как лучше», когда до вас уже дойдёт, что это ваше «лучше» вылезает мне боком? — Арс держится из последних сил, чтобы не закричать и не позволить волне злости смыть все к чертовой матери.       — Сень, правда все равно рано или поздно нашла бы своё место, — отец выдыхает и не теряет надежды достучаться до затуманенного обидой сознания.       — Мне почти сорок лет, пап, ты издеваешься? — у Арса темнеет перед глазами и все, что он чувствует – это толчок, с каким отталкивает руки отца от себя. — Ты почти сорок лет не мог найти момент, чтобы сказать, что моя мама – не моя мама, а моя тетка? Ты в своём уме вообще?!       — Сынок ... — Попов-старший вынужден признать, что его попытки что-то исправить больше не имеют смысла, потому он не пытается снова прикоснуться. — Мы хотели уберечь тебя ...       — Охуеть, пап. Просто, блять, пиздец, какие вы молодцы, у меня просто слов нет! — Арс от бессилия скулить готов, но изо всех сил старается держаться на слишком тонкой грани адекватности и не просто сыпать оскорблениями, а хотя бы попытаться донести до отца, что тот охренеть как неправ. — Ты же, блять, психолог, пап! Ты профессор у нас, так что ты не предугадал, что отталкивать меня будешь? Ты же поэтому меня вечно спихивал матери, поэтому не проявлял любовь и вообще, ты ... Ты вообще понимаешь, что ты своим этим желанием «не навредить» причинил ещё больший вред? Я же чувствовал, что что-то не так, это, блять, психология, пап! А мама ... Я же мог ее так же отталкивать, потому что на подсознании чувствовал, что это не моя родная мать! Пап, ты ... Ты... У меня слов нет!       — Мне казалось, что проблемы нет и мне удаётся держать свои эмоции под контролем, — в глазах понимание, принятие и даже вина, но Арс сейчас будет на себе волосы рвать от безнадеги и осознания того, что столько лет собака зарыта была совсем не там, где он копал. — Я изо всех сил старался быть для тебя хорошим отцом.       — Н-ничего мне не говори об этом вообще, — Арсений дрожащими руками с силой растирает лицо и взъерошивает волосы, отгоняя от себя любые фразы. — Вот, блять, просто не говори мне сейчас ничего, я не ... Пиздец. Просто, блять, пиздец.       — Я понимаю, тебе нужно время и ...       — Ты вообще понимаешь, что скажи ты мне это все не в сорок, блять, лет, у нас был шанс все исправить! Заметь, я говорю не «у меня» или «у тебя», а «у нас»! — у Арса ломит тело и психологическая боль бьет под колени, пока лоб силится выбить ее изнутри, врезаясь в стену.       — У нас и сейчас есть шанс, сынок. Я уверен и ...       — Пап, по-человечески прошу, уезжай сейчас. Просто, блять, пожалуйста, оставь меня и не пытайся вот это вот... — он неопределённо машет руками, вдыхает побольше воздуха и выдыхает с криком. — Да сука! Пожалуйста ... Пожалуйста, пап, мне нужно побыть одному.       — Как ... Как скажешь, — впервые Попов-старший не упирается и соглашается, кивая себе под ноги и медленно отступая. — Прости меня. Сень ... Сынок, прости меня, пожалуйста.       — Пап, уезжай. Мы поговорим потом, я обещаю, — переламывая себя пополам, Арс обещает честно перед самим собой и даже находит смелость встретиться взглядом. — Но не здесь и не сейчас.       — Хорошо, хорошо, — он мнётся на месте ещё долю секунды прежде чем развернуться и сделать шаг к своей машине, когда его неожиданно окликает Арсений.       — Пап.       — Да? — он оборачивается и оба, кажется, перестают дышать.       — Спасибо, — одними губами проговаривает Арсений и закрывает глаза, чтобы больше не видеть и не слышать, позволить уйти, уехать и оставить одного.       Арс врывается в свой кабинет вихрем. Срывается на первой же стене, стуле и безделушках на столе, отправляя на пол одним сильным взмахом руки. Хочется кричать во все горло, до хрипоты и боли, чтобы разодрать до крови и больше никогда не слышать собственного голоса, не иметь возможность заговорить с кем-либо.       Слишком много правды, слишком много боли и обиды, а в довесок – пригоршни эмоций и чувств не просто непонятных. Невыносимых. Но одним и очень важным осознанием, как обухом по голове, выбивая всю дурь: враньё все портит.       Враньё, сука, все портит. Любые благие намерения, любые чувства и переживания, отравляет их и превращает в чистый яд, отправляя его циркулировать по телу, медленно убивая. Пока не останется только бездыханная кукла. Тряпичная кукла без чувств.       Арсений дрожащими руками набирает нужный номер, а когда меньше, чем через пару минут на пороге кабинета оказывается Шастун, втаскивает его внутрь и закрывает дверь, щёлкнув замком.       Антон успевает спросить, что произошло и почему у Арса такие красные глаза, искусанные губы и он весь дрожит, будто его окатили ледяной водой. И пусть в этом сравнении есть что-то правдивое, Арсений не отвечает ни на один из вопросов, впиваясь в губы и требовательно проталкиваясь своим языком в чужой рот.       Шастун отвечает чуть рассеяно, но только первые несколько секунд, а тогда ныряет в омут с головой, приходя в себя только в тот момент, когда Арс протяжно стонет, втиснутый в стену и особенно жестко прижатый бёдрами.       — Поехали ко мне, — горячо выдыхает он в губы Шаста, суетливо теряясь пальцами в складках ткани на плечах. — Пожалуйста, поедем ...       — Прямо сейчас? У меня смена, Арс, я ... — отговорки слабые и неуместные, от молящего тона Попова у Антона внутри случается микроинфаркт со всеми вытекающими, и руки начинают трястись как у больного.       — Оставь это мне, ладно? Я все улажу, только скажи, что поедешь, пожалуйста, — Арсений сводит ноги вокруг чужого бедра и бессовестно трется пахом, подключая к своим упрашиваниям мокрые поцелуи, и Антон теряет контроль, с отчаянной силой вжимаясь в чужие бёдра своими и выбивая из обоих стоны.       — Блять, Арс ...       — Пожалуйста, Антон, — Попов извивается в его руках, ловко манипулируя каждым из соблазнительных движений, до тех пор, пока Шаст не врезается зубами в его плечо до сдавленного вскрика, закушенного до крови. — Пожалуйста ...       Арсений снимает Антона со смены с профессиональной ловкостью, ссылаясь на что-то совершенно бессмысленное, но Шеминов даёт добро, вероятно, ещё не избавившись в своей голове от тонкой ниточки, связывающей Попова с Поповым-старшим. Авторитет, не иначе.       — Поведёшь, — коротко предупреждает Арс, кидая ключи Антону и не сомневаясь в том, что тот их поймает.       — Успел отметить? — Антон улавливает тонкий шлейф алкоголя, когда Арс садится рядом на переднее пассажирское и пристёгивается.       — Что-то вроде, — он кивает и умалчивает о бутылке виски, к которой успел присосаться за те несколько минут, когда остался в кабинете один, спровадив Шастуна переодеваться.       Антон молча кивает и трогается с места.