Чистый

      Для двоих время остановилось. Цикличностью движений губ и рук, беспорядочно соприкасающихся в осторожных прикосновениях, запоминая каждый изгиб и неосторожный вздох как подтверждение того, что все правильно.       Все так, как должно быть сейчас. А потом будет когда-нибудь потом.       Арсений медленно водит головой из стороны в сторону, почти не дышит, щекоча кончиком носа скулу Шастуна, а он все ближе жмётся, поднимаясь раскрытыми ладонями вверх вдоль позвоночника и снова опускаясь к податливо изогнутой навстречу пояснице.       У них ещё будет достаточно времени на разговоры и созависимую боль, ту, которая рождается в одном и тут же эхом откликается в другом. А пока они здесь одни, сигнала сирен не слышно, а значит, бригада ещё не вернулась с вызова, и у них есть несколько иллюзорных мгновений, чтобы насладиться друг другом.       Хотел бы Арсений молчать всегда. Иронией жизни и профессии обреченный развязывать язык и мысли, сейчас он мечтал только о том, чтобы дыхание Антона скользило по его шее, особенно приятно задевая мочку уха, а его едва ощутимая дрожь в руках рассыпала мелкие мурашки по спине.       Гибкость и чуткость его эмоций и ощущений, глубина врожденной способности к эмпатии впервые сыграла Арсу не на руку, легко обыгрывая в игре, которую он сам же начал.       Он проигрывал со свистом, но с улыбкой на губах. Кончиками пальцев исследуя строчки на чужой одежде, Арсений уже готов был поднять белый флаг и сдаться добровольно, но загнанное в угол уговорами и угрозами едкое чувство вины и стыда уже очнулось и запустило свои ледяные щупальца под рёбра, пронизывая насквозь и упираясь тугим узлом в кадык.       — Арс ...       — М? — Попов закрывает глаза, приостанавливая движение, и замирает.       Голос Антона звучит уверенно, без тени дрожи или слабости, но все так же близко к уху. И если бы не ощущение его горячих ладоней на спине, все ещё медленно скользящих от поясницы к лопаткам и обратно, Арсений бы уже скончался от страха. Услышать слишком предсказуемое и обидное до постыдной влаги в глазах «я не должен был» или, чего хуже «я совершил ошибку» он был не готов. Оттого колени теснее жались к чужим бёдрам в слабой попытке просто удержать ближе ещё хотя бы на секунду.       Антон, кажется, отстраняться не собирался. Дышал глубоко и ровно, на каждый вдох прижимаясь своей грудью к чужой, чем неосознанно доводил Арсения до приступа почти болезненного бессилия.       Но когда его руки вдруг соскользнули к пояснице и ниже, а пальцы стиснули бедра, Попов боязливо притих в предвкушении почти физической боли.       — Заставь меня тебя отпустить сейчас, пожалуйста, — Антон просит с едва уловимой усмешкой, а внутри Арса все покрывается коркой инея.       Ему вот не до смеха. Настолько не до смеха, что он даже не смог выдавить из себя ничего в ответ, кроме нервного вздоха.       — Я просто не могу это сделать, блять, Арс, — Шаст усмехается громче, жмурится и с силой вжимается носом в бледную шею, шумно вдыхая запах и выдыхая с тихим обессиленным мычанием. — До тех пор, пока я чувствую, что тебе ...       Он запинается. Запинаются оба, спотыкаясь на вдохе, но Антон первым находит в себе силы продолжить дышать.       — Я чувствую, что тебе приятно и не могу заставить себя отстраниться, — признаётся он, высмеивая собственную слабость, утыкаясь в плечо Арсения и мягко прикусывая кожу. — Ты...       Он показательно громко выдыхает, проглатывая оскорбления, но, очевидно, не все. Потому, подкрадываясь к уху, продолжает, невесомо обласкивая чувствительную кожу вокруг.       — Ты, сукин сын, так правдоподобно и нагло врал мне в лицо, что теперь я готов сделать все, чтобы у тебя даже язык не повернулся сказать, что ты ничего не чувствуешь, — последнее слово обжигает ушную раковину и Арсений вздрагивает, невольно крепче цепляясь пальцами за чужие плечи.       Антон каждую такую мелочь жадно ловит и подпитывает свою уверенность, чтобы набраться смелости и таки отстраниться и посмотреть в голубые глаза напротив. Арсений глаза не прячет, взгляд не отводит, но и не храбрится напоказ, бледность под ещё алыми пятнами румянца выдают с потрохами все переживания.       — Арс, я не заставляю тебя говорить, не выбиваю никакие признания. Мне достаточно того, что произошло только что и останется со мной, наверное, до конца жизни. Останется между нами. Согласен, не то, чем можно похвастаться перед кем-то и я все ещё в легком ахуе с того, что, блять, оказался на такое способен, но для меня это что-то ... Что-то пиздец важное, ладно? Ты в своей голове сформулируешь все красиво и правильно, я уверен, но мне просто не хватает слов, чтобы объясниться сейчас. Мог ли я вообще подумать о том, что со мной такое случится? Да я до сих пор не могу заставить сердце не колотиться как бешеное. Мне кажется, оно сейчас вылетит нахуй. Но... Сразу скажу, что ни о чем не жалею, слышишь? И единственное, о сейчас могу думать, так это о том, что ... Что эта нездоровая хуйня взаимна. Что мы вместе с этом болоте. Называй как хочешь, «перенос-хуенос», но мы вместе во всем этом. По одну сторону баррикад. Похуй, что я до сих пор в ахуе и дрожащие руки тому подтверждение, но я, как придурок, верю, что все это было ... взаимно. Желание было взаимным. Я не знаю, что будет, когда мы отлипнем друг от друга, когда приведём себя в порядок и выйдем из кабинета. Не знаю. Пиздец боюсь этого момента, на самом деле, но пока ты никуда не сбегаешь, потерпи мои бредовые мысли ещё чуть-чуть, ладно? Я только хочу в который раз сказать тебе, что мне без тебя хуево. Знаю, что терапия окончена, теперь понимаю все твои слова о том, что ты не сможешь мне помочь и только навредишь, но ... Но мне, блять, в разы хуже без тебя, понимаешь? Мне уже не нужна никакая помощь, никакое лечение, терапия. Мне ты, блять, нужен, Арс. Ты моя терапия.       — Будет только хуже, Антон, — Арсений продирает пересохшее горло шепотом.       — Пусть будет. Если это цена за такие моменты с тобой, я согласен. Намного важнее, согласен ли ты, — Шаст становится ровнее, отчего отстраняется чуть дальше, а его руки соскальзывают к чужим ногам, мягко и успокаивающе поглаживая обнаженную кожу. — Ладно у меня беды с башкой, мне уже ничего не поможет и я смирился с тем фактом, что у меня колом стоит на моего психотерапевта. И мне глубоко похуй, что ты мужчина и я, клянусь, никогда даже подумать не мог о том, что ... Ты понял. Я не гомофоб и мне вообще все равно кто с кем спит, но я сейчас облизываю губы и, кажется, все ещё чувствую вкус твоей спермы. И от этого осознания у меня внутри ебаный пиздец происходит. Но это все фигня, я с этим как-нибудь сам разберусь. Мне важен ты, Арс. И твое ... самочувствие.       — Теперь ты мой психотерапевт? — Арсению хочется рыдать и биться головой о все твёрдые поверхности, но вместо этого он отшучивается и тут же получает по щам от совести.       — Ну. Может быть, — Антон улыбается в ответ и пожимает плечами, даже не догадываясь, что Попов, глядя ему в глаза, готовится к тому, чтобы заживо себя закопать во лжи.       В его мирке это ложь во благо.       — Если не хочешь, поговорим об этом когда-нибудь ... — Шаст показательно вздыхает, так подсказывая, что не станет давить. — Только скажи, что для тебя все это не ... Не неправильно. Нет, я помню, что ты не пидор и верю тебе, но то, что между нами, это же что-то другое, да?       Арсений просто кивает, пока внутри него разжигаются костры ненависти и презрения к самому себе, на которых он благополучно сгорит уже в первую бессонную ночь.       Он себя ненавидит до глупой улыбки, застывшей на губах. До тошноты и почти осязаемого желания въебать себе же по лицу.       — То есть... Арс, пожалуйста, давай без вот этих твоих фокусов, — Шаст не может выдохнуть полной грудью, мучаясь в догадках, потому и сдаётся. — Вот сейчас я готов заставить тебя сказать прямо, как есть. Но я заебусь вытягивать из тебя слова, потому ... давай вопрос на да-нет. Тебе было приятно или мне придётся себя переломать и оставить тебя в покое?       — Или ... — Арсений улыбается шире, намекая на неправильную формулировку, и оба смеются, но если Антон искренне и легко, то Попову стоит больших усилий, чтобы истерические нотки не проскользнули в тихие смешки.       — Арс, наша терапия. Наша. Не твоя или моя. Сука. Наша. Да или нет? — Шаст выдыхает слишком уверенно, точно зная ответ, а потом приближается к чужому лицу ближе, чем мог бы, едва ли не задевая дыханием тонкие губы. — Поможем друг другу?       — Да, — в сердцах врет Арсений и позволяет поцеловать себя, глубоко внутри рыдая навзрыд и заживо варясь в котле ненависти к самому себе.       А врет, потому что знает, что они не помогут друг другу. Знает, что токсичность такой связи, проникая в кровь, убивает обоих так же мучительно сладко, как наркотик. Эта терапия обречена на то, чтобы однажды нанести непоправимый вред.       Этот поцелуй, последний и важный, стал точкой во всех серьезных разговорах на сегодня.       Ёжась от холода, Арсений одевался и застёгивал все застежки на штанах, пока Антон с почти параноидальной чопорностью одергивал свою одежду и все ещё время от времени ловил себя на мысли, что облизывает губы.       Того самого вкуса на них больше не было, но и без того припухлые, они приятно пульсировали, напоминая обо всех безумствах, которые творились в маленькой комнате с «тошнотворно-серыми» стенами.       Предлагая подвезти Антона до метро, Арс не задумывается, как простым приглашением вселяет мнимую надежду. Это первый раз, когда он предлагает всерьёз и делает это так легко и непринужденно, будто делает это каждый день.       Шастун соглашается быстро, с незамаскированной радостью, но когда они оказываются на улице и сворачивают в другую сторону от служебной парковки, Антон непонимающе оглядывается по сторонам. Арсений взгляд замечает, но упрямо молчит, а когда нажимает маленькую кнопку и снимает сигнализацию, нехотя отводит взгляд, жестом приглашая занять переднее пассажирское.       — Ты не оставляешь машину на нашей парковке? — Шаст только сейчас понимает, что зная о том, что у Арса есть машина, никогда не видел ее, а теперь, рассматривая заметный даже в стройном ряду иномарок рендж, он начинает не понимать, но догадываться, что именно смущает Попова.       — Так комфортнее, — всем своим видом давая понять, что тема ему неприятна, Арсений первым прячется в салоне и больше они об этом не говорят.       Кроме того, Арс точно знает, что не поедет сейчас домой. Как бы не хотелось принять душ, потребность отмолить грехи оказывается сильнее и важнее. Потому, уже пристёгиваясь, он сразу предупреждает, что его маршрут будет пролегать несколько в другом от собственного дома направлении.       — Я могу подвезти прямо до дома, — деликатно игнорируя пытливый взгляд, которым Шастун косился на него с того момента, как они на первом же перекрёстке свернули не туда, предлагает Арс и получает такой же деликатный отказ.       — Да нет, спасибо. Я на метро, — «раз уж у тебя какие-то дела» Шаст проглатывает с почти физической болью, прочищая горло и отворачиваясь к своему окну. — Давай где-нибудь здесь я выйду, чтобы тебе не парковаться.       — Уверен? — Арсу хоть и вскружили голову недавние события, дураком он от этого не стал. — Мне не трудно.       — Уверен, Арс. Не трать время.       И вот ничего такого в этих фразах, но внутри что-то неприятно ворочалось, а руки выворачивали руль, приостанавливаясь в указанном месте.       Прощание получилось традиционно невнятным и смазанным, лишённым всего, что так хотелось бы выместить в простых словах и взглядах, но до нужного адреса Арсений добирался с ощущением навязчивой недосказанности.       — Твою, блять, мать, Арс. У меня сейчас приём и даже не думай, что я все брошу и буду с тобой тут пить. Я тут, как бы, работаю! — вместо приветствия Серега указывал на дверь, мысленно увольняя свою секретаршу. — Юля, ты какого вообще черта его впустила, а?       — Это же Арсений Сергеевич, я ...       — А кабинет это мой и я тут работаю иногда. За деньги! За большие деньги, — Матвиенко ворчал, но дверь уже закрывал изнутри, очень сурово пообещав Юле, что лишит ее премии в этом месяце. — Арс, блять. У меня приём, серьезно. Давай как-нибудь...       — Давай я тебе заплачу, — Арсений лежал без лишних признаков жизни, меланхолично моргая в потолок.       — Нахрена?       — Ну, бесплатно же ты лучшего друга выслушать не хочешь, — голубые глаза драматично закрылись и грудь особенно глубоко выгнулась под давлением вымученного вздоха.       — Ой, блять, за что мне это ... — Серёжа с не менее страдальческим видом ударил себя по лицу, впечатывая ладонь в глаза, растирая их, а свободной рукой уже открывая двери снова. — Юля, отмени, пожалуйста, все приёмы на сегодня. Придумай, что-нибудь правдоподобное и если никто не сольётся до завтра, я тебе двойную премию заплачу. Спонсорством Арсения Сергеевича твоего.       Дверь закрылась снова и Матвиенко выдохнул менее раздраженно, с головы до ног осматривая тело на своём диване.       — Арс.       — М?       — Чё случилось-то? — ходить вокруг да около не было ни времени, ни желания, тем более, что мысленно Матвиенко уже успел прикинуть, сколько бутылок и чего именно у него в запасах «бара благодарности».       Да, это тот самый бар, который собирается исключительно благодарственными подарками пациентов.       — Арс, блять, чё случилось? Давай, либо рассказывай, либо вали нахер с моего кабинета. К слову, если попытаешься юлить или откровенно пиздеть, я тебя тоже выставлю. На чистоту. Давай, я в тебя верю, придурь.       Арсений обреченно выдыхает, слыша каждое слово, а тогда открывает глаза и, кряхтя, усаживается на диване ровно, облокачиваясь о спинку. Так он себя уверенней чувствовал. Смелее, что ли.       Уверенно смело готовый получать профилактических пиздюлей.       — Ну. Ко мне Шастун приходил …       — И?       — И теперь мы типа «терапия друг для друга».