По маршрутам другим

— Пиздец, какие у нас контрасты в последнее время, да? — спрашивает Арсений, когда они загружаются в «Тахо». Майское утро — уже светлое, хоть и дождливое, небо в Питере — привычного стального оттенка, будто солнца не существует вовсе. Антон что-то согласно мычит в ответ, привычно проверяет приборную панель — та подсвечивается от касания магнитного ключа. И все хорошо — только где-то в груди клубится темное, непонятное дурное предчувствие, которое он объяснить не может, но ощущает явно до тошноты. Он ждет привычного Арсового вздоха, который тот издает всякий раз, когда они садятся в машину. Следом обычно идет вопрос про бензин — много ли его, есть ли на него деньги. Антон раз за разом повторяет, что все в порядке, но бойкий, живой Арсов ум будто замыкает на этой теме, и он нет-нет да спросит хотя бы раз в день, как у них по финансам — даже если знает, что все хорошо. Шаст сначала раздражается, но принимает: куда проще лишний раз подтвердить, что все в порядке, чем начинать долгий спор — благо, Арсений доверяет ему всецело, и это видно во всем, даже когда он жмется ближе во сне, обхватывает Антонов живот так крепко, что почти тошнит. Антону — странно. Их мир за последние полторы недели сужается до крошечной квартиры; вернее, крошечной по мнению Арса, Шастуну однушка с просторной кухней очень даже нравится, у него еще живы воспоминания о съемной комнате где-то между Девяткино и Парнасом. И все же контраст с богатой жизнью очевиден. Арс, прежде неуемный тусовщик, отказывается выползать дальше ближайшего магазина, и они оседают спина к спине на одном диване. Арсений закапывается в отчеты по кофейне, ежедневно созванивается с Эдом по видеосвязи и пишет длинные письма Сереже, спрашивая про грядущие выставки, а Антон скачивает все новые книги по управлению персоналом, а в перерывах мечтательно обновляет сайты университетов: в этом году снова не удается поступить, но, может быть, в следующем? Арсу, правда, не говорит — у того разговоры о дальнем будущем вызывают легкую тоску вперемешку со злостью. — Так странно, — говорит Арсений в пустоту, и Антон тут же уменьшает громкость радио до минимума. — Вот у нас нихрена нет, а машина — есть. Мы могли бы ее продать, тут хватило бы на… да много на что бы хватило, правда. Или кольца, эти чертовы кольца… — Ага, совсем нихрена и машина за семь миллионов сверху, — усмехается Шаст; это, наверное, нечестно, но ему вся эта история дается куда проще, и там, где у Арса дергается глаз, он может позволить себе язвить. — У нас все нормально. — Нормально? — Арс закатывает глаза. — Думаешь, я не замечаю, сколько сообщений приходит на твой телефон? В Инстаграм заходить страшно, да и… Я не знаю, как вернуться в медийное поле, а это необходимо сделать, если мы хотим открыть эту чертову кофейню. — Кот, я хотел сказать, что все нормально с деньгами. Не вообще нормально — понятно, что проблем до жопы, но мы разрулим. И откроемся в штатном порядке, там ремонт уже доделали. Арсений вздыхает — тяжело, напряжно, с оттенком «Обнимите, меня, пожалуйста, и не отпускайте миллион лет», но у Шаста заняты руки, и они выезжают на оживленный проспект, так что он только оглаживает чужое лицо взглядом, надеясь, что уверенность передается воздушно-капельным, как какой-нибудь вирус. Арсений, в целом, верит, держится даже неплохо, учитывая все, что произошло с ними за последний месяц, но все равно временами скатывается в хандру, как Печаль из мультика, и только машет оттуда изящной ножкой, мол, я никуда не пойду, тащите меня в лучшее будущее. — Просто чудо, что мы все оплатили заранее, — говорит наконец Арсений. Антон усмехается. — Не чудо, а стандартный договор на ремонтные работы. У нас даже техника закуплена, остаются только расходники, но на них может накинуть и Эд. — Знаешь… — Арсений хмурится, смотрит куда-то вдаль — и совсем не на Антона. — Мне кажется, что там половина не оплачена была, только Эд решил сделать нам одолжение и умолчать о чем-то. Я же с этим стрессом вообще вывалился, можно было и подмахнуть пару подписей. — Значит, он очень хороший друг, — серьезно говорит Шаст. — А вообще, полный финансовый отчет где-то на почте валяется. Если хочешь, посмотри еще раз. — Ага, отчет от бухгалтера Выграновских. — Ну, своего у нас пока нет. Попсовая песня по радио утверждает, что жизнь не кончится завтра, она у них будет длинной, и сейчас Антон даже готов в это поверить — как и в любой дурацкий хороший знак, только бы вынырнуть из общей в последние дни тревожности. Будь его воля, он забрал бы всю ее себе, только бы Арс наконец-то перестал едва заметно хмуриться и, поджимая губы, вычитывать все новые статьи по менеджменту и психологии разом — будто мало было соответствующего образования, вот только что значит сухая теория, если на практике ты крошишься в пыль. Поэтому, наверное, когда прямо по переходу пробегает пухлая белая кошка, Шаст смешливо заявляет, что это — тот самый хороший знак, и Арсений смеется тоже: такого им не хватало. Пронзительный звонок мобильника раздается на весь салон, когда они уже тормозят у самого ресторана. Антон замечает, как Арс оглядывается, будто в поисках журналистов, но вокруг пусто; редким прохожим явно плевать на приметный внедорожник, разве что молоденький парень с коляской ворчит, потому что Антон паркуется чуть криво, перекрывая пешеходную дорожку. Телефон, подключенный к машине, выводит вызов сразу на общую стереосистему, и Шаст не отслеживает это вовремя, так что по всему салону разносится пронзительное: — Антоша-а-а-а! — Да, мам, — говорит он, почесывая нос, и перекидывается взглядом с Арсом, который безмолвно спрашивает, все ли в порядке и можно ли ему это слышать. — Что-то случилось? Как и всегда, мамины обороты снижаются с четырехсот до нуля, она заметно тормозит, видимо, оценивая обстановку, и говорит уже куда спокойнее: — Да вроде ничего конкретного… — Антон в этот момент мысленно хмыкает. — В газетах про вас какую-то ересь пишут, если им верить, можно подумать, что мир скоро рухнет. То вы развелись, то и не женились, то у Арсения любовник, то любовница, то детей вы скрываете. Внебрачных, да. Антон, вы бы не стали скрывать от меня внуков?.. Громкость чужого голоса снова взлетает вверх, и Шаст убавляет громкость еще сильнее. Думает: как, в сущности, удачно, что мама сама предлагает варианты, и с ними можно соглашаться, можно не соглашаться, но все еще не говорить правду. Не из-за недоверия, а из того пресловутого не расстраивать, которое может испортить отношения, но только если правда все-таки всплывет. — Мы точно не скрываем от тебя внуков, — говорит Шастун, улыбаясь: настолько нелепым кажется это предположение. — И мир не рушится, правда. Просто Арсений решил отдалиться от дел Сергея Александровича и заняться нашим собственным бизнесом, а пресса уже раздула. В этот момент он чертовски рад, что мама не знает про пресловутый контракт. — Кафе? — вкрадчиво интересуется она. — Кофейня. — Антон надеется, что его смех звучит непринужденно. — А что, все уже растрепали? — Ну, слухи ходят. — Мама, судя по голосу, хмурится. — Я одного не понимаю, если вы скоро открываетесь, то где реклама? Почему Арсений не делает заявлений? Говорят, ваша эта страничка тоже заброшена, блог ваш, и поэтому все думают, что вы… умерли. Последнее слово, озвученное через небольшую паузу, звучит почему-то смешно — как анекдот категории «Б», от которого по всей логике должно быть больше стыда, чем удовольствия. — Мы уж точно не умерли. А так… Всем нужен отдых от интернета, ты же сама говорила. Вот и все, просто отдых. Все хорошо. Повторить бы это еще раз тридцать, чтобы поверить и самому. — Ладно… — Мама, видно, не убеждена ни капли, но сдается, и напор ее сдувается, как лопнувший воздушный шар. — Так все в порядке? — Абсолютно. — Хорошо… — Еще одна пауза. — Но я все еще недовольна, что мы так отдалились. Наверное, это закономерно, птенец вылетел из гнезда, и все такое, но я новости о собственном сыне узнаю из газет! Из соседских сплетен! Разве же это дело? Вздох в динамиках «Тахо» такой тяжелый, что Антона придавливает чувством вины. — Не дело. Давай чаще созваниваться, — говорит Шаст, заранее зная, что — не получится: слишком много у них еще дел, слишком долго до того момента, когда они искренне смогут сказать, что счастливы, и приехать в гости, не боясь выдать истинное положение дел нервным тиком и залегшими меж бровей морщинами. Но мама — есть мама. Мамы в мире нужны для того, чтобы принимать своих детей любыми, так что она вздыхает еще раз, но все-таки соглашается и первой кладет трубку. Тут же включается радио, где играет очередная жизнерадостная песенка про юность. Антон ощущает себя глубоким стариком. — Грустно это, — наконец говорит Арс. — Мы точно не могли сказать правду? Она ведь наверняка бы поддержала. Хотя… — Он обдумывает что-то и выдает раньше, чем Шаст успевает отреагировать: — Тетя Майя с ума бы сошла, наверное. Не нужны ей эти интриги. — Ну вот, — грустно подтверждает Антон. Загадка с матерью отправляется в длинный список проблем, которые решить пока не выходит, но в недалеком будущем, может, все и сложится, как надо. У Антона этот список расширяется ежедневно, но если не сосредотачиваться на мелких ежедневных задачах, а сразу пытаться объять необъятное, можно, наверное, сойти с ума. Так что он выбирает делать по одному делу за раз; сейчас, например, нужно встретиться с Эдом, так что он помогает Арсу, открывает дверь, кланяясь полушутливо, как какой-нибудь дворецкий. Арсений накидывает глубокий капюшон, тонет в нем, едва не спотыкаясь о поребрик, но Шаст вовремя подает ему руку. и даже не комментирует, что толстовка с заячьими ушами до самых лопаток — не лучший способ затеряться в толпе. Хотя это как раз — вопрос спорный: после выпуска того шоу на Ютубе, куда Арс пришел в этой самой толстовке, похожие раскупают за три часа; правда, оригинал так и висит на сайте — цена его сравнима со средней зарплатой по регионам. Арсений тормозит на пороге, чуть сдвигает капюшон вбок, отчего заячье ухо съезжает по плечу, и сам он выглядит, точно перепуганный кролик — подставляет смешную мордочку, и Антон осторожно чмокает его в самый уголок губ, в кончик носа-пуговки, в уголок глаза. Больше нежность, чем страсть — просто чтобы дать понять, что они не одни в этом. Арс цепляется за его ладонь, держит крепко, прикусывает губу — и наконец толкает тяжелую дверь. Шаст ловит себя на мысли, что готов уже ко всему. — Ух ты! Арс одумывается первым: отпускает чужую руку, несется вперед, как ребенок, которого наконец пустили в «Диснейленд». В эту секунду кажется, будто у этого человека в принципе нет ни бед, ни даже мелких печалей, и вся его жизнь — тот самый праздник, с шариками, громкими хлопушками и пони. Арсений любовно проходится по залу, поглаживает пальцами гладкую барную стойку, и Антону кажется, что он ее сейчас поцелует, но Арс просто скользит дальше, едва не подпрыгивая, спотыкаясь на скользком полу. — Не переломайся! — кричит Шаст ему вслед, точно озабоченный ребенок. Арсений там, за углом, громко смеется. — Я куда сильнее и ловче тебя. Сколько раз за последний год ты был в спортзале? — Дофига, — сообщает Антон с непонятно откуда взявшейся гордостью. — У нас был договор с одним клубом, мы им всякие печеньки поставляли, эти, протеиновые. Так что… — Дурак, — комментирует Арс. — Сам такой! — Ему, честно, плевать: пусть называет, как вздумается, только бы наконец ожил. — Ты же знаешь, что я не это имел в виду. — А нужно лучше формулировать запрос. Я как вселенная, что слышу, на то и отвечаю. Антон не видит, но уверен, что Арсений закатывает глаза. — Надо же, всего пару минут пообщался с матушкой, а она уже плохо на тебя влияет. — Это ты на меня плохо влияешь! — кричит Шаст, заранее признавая поражение: в этой битве колкостей он проигрывает. Запоздало настигает мысль о том, что Арс действительно плохо на него влияет, ну, в какой-то степени, ведь он так и не общается с мамой, и врет, и вообще, и он поспешно переводит тему, пока Арсений не дошел до этого тоже. — А где, кстати, Выграновский? Почему никого нет и все нараспашку? Откуда-то из глубины помещения доносится кашляющий смех. Антон выходит в дальнюю часть зала, где Арс лежит, по-хозяйски развалившись на одном из столов и болтая ногами в воздухе. Они переглядываются, готовые строить догадки, но не успевают. Секунда — и из угла доносится шумный слив унитаза, щелкает и почти сразу же выключается вода, и из-за массивной двери с соответствующим значком выплывает Эд. — Вы как-то всегда умудряетесь появиться в нужное время в нужном месте. Я отошел на минутку! — смеется он, с каким-то особым рвением кидается обнимать Арса, и, что более удивительно, Арсений подается ему навстречу; Антон записывает этот эпизод в список нерешенных вопросов. — Ну, как вам? Выграновский обводит ладонью зал, зачем-то поглаживает лаковую поверхность ближайшего стола: у Антона нет сил съязвить, достаточно ли хорошо он помыл руки. — Восхитительно, — говорит Арс и, кажется, действительно расцветает. — Если честно, лучше, чем я думал, и лучше, чем казалось по видеосвязи. — Нет помех на половину зала? — хихикает Эд, утыкаясь в Арсово плечо; у Антона опять что-то колючее взрастает под самыми ребрами. — Да ну тебя. — Арсений по-свойски толкает его в бок. — Цвета лучше просто. А серьезно, почему вообще никого нет? — Одни ушли, другие не пришли. Сейчас вот приедет какой-то черт разбираться с нормальным освещением, а потом обещал заскочить потенциальный будущий бариста. Ну, помнишь, я рассказывал. — А не рано? — вклинивается Шаст. — Да пацан все равно по блату. — Эд смеется, сдвигается ближе к Арсу еще на несколько миллиметров — ну просто врастает атомом в атом. — Главное, шоб электрика в процессе не переебало, а кто кофе будет варить, это уже не так важно. Пока что переебывает только Антона. Уже скоро, впрочем, они двигаются по залу, и Эд наконец-то от Арсения отлипает; у Антона в груди расправляется невидимая пружина. Выграновский рассказывает о нюансах ремонта, о том, что он все-таки доплатил что-то из своего кармана, — здесь Арс тормозит и смотрит на него укоризненно, — и что вроде как все должны допилить через пару недель. В это верится вполне: зал уже выглядит чистым, ухоженным, во всех отношениях готовым к приему клиентов, скромная кухня сияет чистотой. Антон скорее уточнил бы, что здесь можно делать еще целых две недели, но его не спрашивают, и он призраком слоняется следом, ощупывая каждый стул, каждую нишу с удобным диванчиком и цветастые подушки на окнах. — Спасибо, что подхватил, — говорит Арс внезапно, оборачиваясь на Эда. — Я честно старался не выпадать, но, сам понимаешь… — Если честно, нихрена не понимаю. — Тот чешет нос, облокачивается на барную стойку. — Уже пущено столько слухов, что так и не разберешься, кто куда пошел, кто кому что сказал и кто с чем выступил. Если ты не заметил, в обществе просто истерия какая-то, спасибо, что в очень узких кругах. Очень узких. Эд подчеркивает интонацией слово «очень», и Антон криво усмехается. — Мы тем и спасаемся, что круги узковаты, — отвечает он, присаживаясь рядом с Арсением в одну из ниш. — Есть подозрение, что широким массам похую на проблемы бизнеса. — Ну… — Выграновский едва заметно пожимает плечами. — На бизнес — да, и это реально скучно: кому какое дело, кто там будет наследником через сто тысяч лет? Но скандалы и интриги нужны, поэтому придумывают, кто во что горазд. Я сегодня заправлялся, так там на кассе журнал, а первая полоса посвящена вашей беременности. — Нашей? Обоих, что ли? — спрашивает Шастун с нарочитым ужасом в голосе. — Одновременно? — Нет, вашей в том сопливом смысле, что вы вдвоем против всего мира и спасаете малыша от интриг. Правда, если бы это было так, это бы значило, что херово вы его спасаете. И, заметь, это заправка, то есть они с Поповым связаны напрямую, а все равно продают эту срань. Хотя, конечно, что привезли, то и продают… — Если бы это принесло еще денег, отец бы и сам торговал этими газетенками. Как и именем сына, кстати. Арсений ежится, как если бы ему вдруг стало очень-очень холодно, и тут же трясет головой, будто пытаясь выкинуть неудобную мысль. — Но что происходит на самом деле, я так и не врубаюсь, — признается Эд, смотрит так, будто ждет ответа. — Где-то писали, что Попов — вор, где-то — что он похищает молодых омежек и продает на органы, и это подается как информация одного порядка. Ну чисто, знаете, сегодня сотку из кошелька украдет, завтра ребенка из колыбельки. Желтушная пресса как она есть, ребята просто жгут. — Да, там есть кое-что, — осторожно говорит Арс. — Воровство денег или детей? Или… — Эд громко смеется. — Или воровство сердечек, типа того, да? Хотя этим скорее ты промышляешь. Арсений подхватывает его смех, но через пару секунд замолкает — будто переключатель где-то внутри щелкает, и становится снова тяжело. Антон это понять может: он сам привык держать дистанцию, обшучивать всю боль, только бы не падать в самую бездну. Один минус: рано или поздно вспоминаешь, в чем суть, и тяжесть бытия рушится на затылок неподъемным камнем. — Я невиновен! — кричит Арс театрально, нелепо вскидывает руки, будто сдаваясь. — А он? — парирует Выграновский, тычет в Антона пальцем. — Посмотри, это же жертва! — Я отказываюсь давать показания, — добивает Шаст, — и мы даже не будем шутить про отказ давать. Нет, я вижу, ты уже собирался, черт ты татуированный! Арсений тянется куда-то за спину, берет одну из подушек, кидает ее в Эда; тот подхватывает и кидает обратно, но так криво, что едва не задевает стоящий рядом торшер. Происходящее выходит на новый уровень абсурда, но Антон не готов это оценивать или даже обсуждать. Он бы и пирогами покидался, как в американских комедиях, если Арсу от этого станет легче — да и самому ведь не помешает немного отвлечься и выдохнуть всю скопившуюся за последние дни горечь. — Ой, — говорит Эд громко, и Антон заранее подозревает, что ничего хорошего это не сулит. — Вы, наверное, видели, но… Тик-ток не затыкается, честно. Мне скинул младший, короче, брат, и… Видимо, он решает, что легче будет показать, потому что тянется за мобильником, стучит пальцем по экрану и наконец садится рядом — почти Шасту на колени, пока наконец не находит себе место. Антон, точно зачарованный, смотрит. На смазанном вертикальном видео — они с Арсом, пьяные невероятно, и, судя по Арсовой рубашке, дело происходит в ночь после выступления. Логично, когда бы еще они оказались в клубе. Арсений в жизни нервно поправляет воротник толстовки; экранный — прижимается к Антону всем телом, бьется грудью — в грудь, как петух на ожесточенных боях, и уже через секунду ластится одомашненным котенком, едва не прыгает сверху, и Шаст отрывает его от земли, кружит по всему танцполу; кто-то за кадром свистит и аплодирует так громко, что закладывает уши. Видео — нечеткое, трясущееся, как если бы его снимал алкоголик со стажем, но даже так Антон замечает, что Арс встает ему на кроссовки, они качаются в примитивном подобии вальса, и не важно, что в клубе вовсю играет какая-то современная попса, явно слишком быстрая для их танца, и наконец Арсений смачно впивается поцелуем в чужие губы, и Шастун прижимает его к груди под чей-то одобрительный свист. Видео заканчивается внезапно — сменяется чьими-то ноготочками, потом — социальной рекламой, мол, альфы должны проводить столько-то времени с детьми еженедельно, иначе зачем их вообще заводить. Антон на этой формулировке мысленно каламбурит, мол, кого именно заводить, детей или альф, но ощущения у него странные. Он тянется к Арсу за Эдовой спиной, кладет руку на чужое плечо, сжимает несильно. — Да вообще пофиг, — говорит Арсений ровно. — Теперь уже пусть пишут, что угодно, хоть про секс с отцом. И снимают пусть что угодно. — Я не думаю, что ты должен реагировать. — Эд улыбается чуть смущенно. — Просто, учитывая этот ваш интернет-детокс, думаю, полезно увидеть это сейчас, чем охереть потом. Так-то ничего ужасного не происходит. Антон не то чтобы готов согласиться; он будто раскалывается на две части, и половина вполне соглашается с тем, что поцеловаться на камеру — не конец света, но внутренняя впечатлительная принцесса воет — мол, как же так, их первый поцелуй не тот, что они задумали, не после бережного вопроса, а вот так, на пьяную голову. Черт, да он этого даже не помнит! С другой стороны, кому какое дело. — Кстати, у меня для вас есть подарок, — говорит Выграновский, неуклюже поднимаясь на ноги. — Ща, подождите, я притащу. И — уходит. Антон, пользуясь случаем, сдвигается вплотную к Арсу, полувопросительно заглядывает в глаза. — Ты как, норм? — Мы впервые поцеловались тогда?.. — выдыхает Арсений, и от этого сразу становится легче: значит, они оба такие двинутые, придающие излишнее (хотя почему вдруг?) значение простым вещам. — Но я не расстроен, нет, удивлен скорее. Типа… Мы… — Придали слишком большое значение этому тривиальному моменту? — усмехается Шаст. — Нифига не слишком. — Арс отмахивается, бьет его ладонью по колену. — Это было важно, значит, важно. — Гениально. Не тот волк, кто волк, а тот, кто в цирке не выступает. — Да ну тебя! Я хотел сказать, что это было важно, и мы имеем право считать это существенным, но, в общем, какая разница, если это только первый поцелуй, и… —… и мы любим друг друга, и проживем вместе остаток жизни, — заканчивает Антон. — Да не смотри на меня так, я не загадываю на всю гребаную жизнь, просто к слову пришлось. Арс ему улыбается, и от одной этой улыбки Шасту хочется поцеловать его еще раз, еще и еще, но потом возвращается Эд, несет две небольших черных коробочки, и они отодвигаются друг от друга, как две части моря под ладонями Моисея. — Вот! — Выграновский протягивает каждому по коробке, и Антон медлит, пытаясь понять что-то по логотипу, но Арс уже поднимает крышку и достает солнечные очки. — Чтобы вас точно не нашли. — Офигеть… — выдыхает Арсений, поглаживает тонкие дужки. — Это же целое состояние. Шаст думает, что он ничего и никого в жизни не любил так сильно, как Арс — эти очки. Кажется, тот вот-вот начнет облизывать темные стекла, и Антон, конечно, открывает свою коробочку, но его эмоциональный диапазон по сравнению с Арсовым — мизер, и он только неловко кивает, улыбается Эду в знак благодарности. А Арсений вдруг тяжело вздыхает и выдает: — Смотри, здесь гравировка? Антон всматривается: действительно, сбоку, в самом углу одного из стекол, виднеются две переплетенных вензелями буквы: «А+А». Выглядит это так, будто школьник выцарапал признание в любви на стволе дуба, но Арс ахает, как придворная барышня. — Офигеть. Самый странный подарок в мире. — Но крутой? — спрашивает Эд, снова усаживаясь рядом. — Но крутой, — говорит Шаст; если отключить неуместную язвительность, то ему даже нравится. — Правда, чтобы нас точно не нашли, нужна мантия-невидимка, а не какие-то там очки, но это правда здорово. Ты заморочился. — Не зря, — тут же добавляет Арсений. — Я же не Джеймс Поттер. Выграновский улыбается криво, явно довольный произведенным эффектом. Арс копается в коробочке, достает какой-то фирменный мешочек с пафосным логотипом, специальную тканевую салфетку, инструкцию на десяти страницах; наверное, к «Тахо» не было столько рекомендаций по уходу, сколько написано к этим очкам. — В последнее время у нас дофига всего дорогого и с гравировкой, — говорит Шаст. — Есть ощущение, что это личная фишка пафосных богачей. Без обид, ребята. У меня последняя подписанная вещь была в садике, сандальки красные. И кроссовки на физкультуру, вроде. Арсений смотрит на него: во взгляде безошибочно читается «Мой придурок». Они смеются, пустая кофейня кажется донельзя уютной, а атмосфера — осенне-меланхоличной, и не важно, что за окном вовсю разгорается май. Кажется, они все застревают в камерном фильме малоизвестного Питерского режиссера, и разговоров вокруг больше, чем действия, и все, включая обувь главного героя, имеет определяющее значение. Арсовы темные волосы золотятся в теплом солнечном свете, Эд качает ногой, как пятиклассник, забывший форму на физкультуре, и Антону от всего этого — хорошо. А потом у Арсения звонит телефон. Громко, пронзительно, как какая-нибудь пожарная сирена — во всяком случае, ощущается именно так, потому что Арс подскакивает, едва не бьется затылком об угол ниши, и говорит тихо-тихо: — Нужно ответить. Поговорить. И — уходит быстрее, чем Антон успевает вставить хоть слово. И Шастуну бы сорваться, побежать следом, как в какой-нибудь ублюдочной мелодраме: в этом наверняка не очень много смысла, но он хотя бы будет в курсе дел. Но здравый смысл (спасибо!) включается быстрее, а Эд по-свойски кладет ладонь ему на колено, придерживая. — Дай человеку пообщаться, — бросает небрежно, будто бы между делом. Антон пыхтит. — Ты молодец, что помогаешь, — продолжает Выграновский тихо, и Шасту приходится даже напрячь слух. — Правда молодец, но все за человека не сделаешь и везде соломку не подложишь. Ты не можешь контролировать вообще все, андерстенд? — Я не собираюсь контролировать весь мир, только… Он хочет сказать «…только происходящее с одним человеком», но вслух это звучит куда более мерзко, чем там, внутри головы, и Антон позорно замолкает. Это ведь правда не то, чем он хотел быть когда-либо, но сейчас совершенно родительские нотки включаются быстрее мозга: выведать, узнать, уберечь. Антону это не нравится совершенно. — Ну вот, кажется, андерстенд. Не знаю, что там у него, — Эд кивает в сторону ушедшего Арса, — конкретно происходит, но ему и самому разбираться нужно. Ты же не… папочка. — Если только в фанфиках. Шаст не сдерживает глухого смеха: он в свое время начитался всякого, и среди увлекательных и живых историй периодически попадалось такое. Плохое порно с карикатурным синдромом спасателя, — и он тогда плевался и отгораживался, как мог, а теперь ведет себя буквально как там было описано. Молодец, план надежный, как швейцарские часы. — Ну и расслабь яйца. Эдовы слова не похожи на вдохновляющую тираду, но почему-то успокаивают. — Может быть, потому что ты не знаешь, о чем речь, тебе сложно представить масштаб проблемы? — Тох, я не вижу киллеров, следующих за вашей машиной, и вроде как покушений не было. Все, остальное можно решить, не прибегая к истерике. Арс захочет — расскажет, но если будешь подтирать ему зад, то в этот же зад и отправишься, причем не в эротическом смысле. Делай с этой информацией, что посчитаешь нужным. Антон вздрагивает от неожиданной мысли. — Он говорил тебе что-то на эту тему? — Нет, но я как холм. — Извини?.. Вряд ли у Эда был план, но все-таки неожиданная реплика срабатывает: Шаст забывает все, о чем переживал еще секунду назад, и сосредотачивается на разгадке гребаной головоломки. — У меня есть глаза, Тох. И я могу понять, что в отношениях нормально, а где начинается какая-то срань. Без обид, ладно? Антон думает, что нельзя говорить людям грубые вещи и добавлять кокетливое «без обид», будто это что-то меняет. Думает — но не говорит ничего, потому что Эд не то чтобы груб, зато чертовски прав. У него ведь и самого в планах не было подтирать чей-то зад, но в заботу иногда легко заиграться, добавив приставку «гипер-». Ему, в общем, есть еще, что сказать, но Арсений возвращается из дальнего, ведущего к туалетам коридора, садится рядом, бедро к бедру, будто и не уходил никуда. Молчит секунду — и его хочется взять за плечи, трясти, трясти, вытряхивать информацию, но в этом тоже нет смысла. «Захочет — расскажет». — Отец звонил. Антон закатывает глаза; ему бы забыть о существовании Попова-старшего — а это оказывается нелегко, все-таки его портреты так и печатают в журналах, а в последние дни — еще чаще, гадая, что послужило причиной конфликта в знаменитой семье. Шастун — не Арсений, не принимал безынтернетного обета, он прекрасно видит, какая буря поднимается и утихает в сети после Арсовой речи. И он, честно, не знает, о чем им еще говорить. — Чего хотел? — спрашивает он спокойно, хотя все внутри восстает, царапается о ребра, тщетно пытаясь пробиться наружу. — Я толком не понял. — Арс ковыряет угол защитного стекла ногтем. — Ему нужно еще какое-то заявление, или чтобы мы куда-то сходили вместе, типа, на шоу. Короче, хочет показать, что мы друзья-друзья, а то там из нашей старой квартиры вывозили мебель, и журналисты по этому поводу как с цепи сорвались. Гадают, что в этом райском саду сдохло. — Но он же сам вас выгнал? — спрашивает Эд, переводя взгляд с Арса на Антона и обратно. — Технически… — Арсений морщится. — Технически мы сами свалили, но, поверь, там вариантов не очень много было. Вообще не было. Вопрос времени, когда нас бы выперли, так что.  — Но тем, что вы уехали сами, вы дали повод для манипуляций. — Выграновский пожимает плечами. — Не смотри на меня так, это хуевая правда жизни. Теперь он может придавить, типа, я не хотел прям разрывать отношения, это плохой Арсюша сказал, что планирует уйти из фирмы, еще и из квартиры съехал. Изверг, не уважает отца! Антон, конечно, замечает, как Арсово лицо перекашивается от злости, — вряд ли на Эда, скорее, на обстоятельства, на медийность и на отца, — но решает не вмешиваться. — Ну, что поделать. Пусть всем расскажет, какой у него хуевый сын, — наконец выплевывает он, смотрит раздраженно, а костяшки пальцев белеют от того, с какой силой он сжимает гребаный телефон. — А ты?.. — Я не согласился ни на что, естественно. Шел бы он в жопу. Шаст вспоминает какую-то психологическую книжонку или статью, которых он за последнее время наглотался столько, что они встают комом в горле. Половину читать оказывается в принципе невозможно: авторы сыплют псевдонаучными фактами про альф и омег, якобы у них разное устройство мозга, и омежки по умолчанию истеричные, никчемные, и вообще, что с них возьмешь. Антон на такую классификацию не согласен: даже уставшего и разбитого жизнью Арса он видит не то чтобы божеством, но сильным и уверенным человеком, которому просто-напросто нужен отдых. — Но настроение все равно испортилось, — признается Арсений, и это, по мнению Шаста, куда лучше, чем если бы он молчал. — Немного совсем, но… Эд кивает. — Понимаю. — Выдерживает паузу, будто обдумывая что-то. — Зато у меня есть какие-то остатки от домашнего бара, не желаете? Антон не сторонник того, чтобы решать проблемы алкоголем — тем более, по опыту проблем становится только больше, взять хотя бы их (не)первый поцелуй и провокационные видео, или тот разговор с Юлей, или, или… Но сейчас они все-таки закрывают дверь на ключ, отсаживаются подальше от широких окон, и Эд достает из рюкзака непонятно откуда взявшийся карамельный сироп, джин, сок и еще какую-то ерунду, которой сложно дать название. Половина разлита в бутылки без этикеток, и Шаст видит только, что ему в бумажный стаканчик наливают что-то ярко-голубое, смешивают с прозрачным и зачем-то добавляют что-то густое и белое сверху. — Я в гости ездил, — поясняет Эд где-то между наполнением второго и третьего стакана. — Арс, тебе без сахара? — Насколько это возможно, — кивает Арсений. — А что, в гости теперь ездят с набором для коктейлей? Интересно услышать эту историю целиком. Они еще не пьют даже, но Арса будто ведет даже от запаха — а может, это все атмосфера и долгожданное чувство безопасности; так или иначе, он садится в угол дивана, вытягивает одну ногу поверх Антоновых коленей, а вторую, в смешном носке, подгибает под себя. Шаст не перестает удивляться его гибкости; правда, следом за этой мыслью приходит непрошеное воспоминание о том бесконечно далеком разе, когда он застал Арса за дрочкой, и тот едва не стоял в гребаном мостике. Очень некстати — и Антон трясет головой, надеясь быстро переключиться. Коктейль оказывается сладким — настолько, что сводит скулы, а десна ноют от переизбытка сахара. Антон облизывает ободок стакана, морщится, но все-таки глотает; тело расслабляется мгновенно, будто только и ждало сигнала, чтобы себя отпустить — впервые за долгое время. — Когда-нибудь я расскажу, — отмахивается Эд, разливая еще по одной порции; они с Арсом пьют как-то сильно быстрее. — Но не сейчас, надо это все как-то… Он неопределенно взмахивает руками, и Антон сам мысленно подставляет варианты: переждать? Пережить? Осознать? Подходит почти все, но это только у него в голове, а фантазии, как известно, могут вообще не иметь ничего общего с происходящим наяву. — Когда мы познакомились, — начинает Арс, почти целуя стакан: тот прогибается по форме длинных пальцев, — ты сказал, что я — головоломка. А сейчас получается, что ты знаешь обо мне дохера, а я — нихера, и это не обвинение, не подумай, просто… — Я такой человек, — просто говорит Выграновский, — и, поверь, ты уже подобрался ближе, чем многие. Подполз просто. — Как солдат? — Как лисенок. Эд смешно тычет пальцем в самый кончик Арсового носа, и Антон чувствует себя лишним. Он в этой компании — самый трезвый, наполовину потому что не успевает, наполовину — потому что у него во дворе стоит машина, на которой было бы неплохо уехать. Нет, всегда есть такси, опция «Пьяный водитель», а также, на крайний случай, возможность уснуть прямо в кофейне, на диване, но к вечеру вроде должен приехать кто-то еще, так что план — просто на ноль из десяти. И Антон бдит: вслушивается в разговоры, изредка вставляя ту или иную реплику, дополняя или поясняя Арсовы рассказы об их общих приключениях, и плавно переходит на детство, травит байки про Воронеж; Эд, дитя города, слушает его, раскрыв от удивления рот. Когда он вываливается покурить, Арсений с Эдом уже пьяны; Шаст знает, что это ненадолго, что Арс оправится так же быстро, как сдался ударившему в голову градусу, и в основном поэтому не переживает — но все-таки вздрагивает, когда тот, шатаясь, просится с ним в курилку, и они оба выходят на задний двор. Антона почему-то знобит. Он нервно закуривает, зажигалка выпадает из пальцев. Арсений смотрит на него, прищурившись и забавно наклонив голову вбок. — Ты какой-то не такой, — говорит наконец тихо. — Что-то не так? Шастун отмахивается: вроде как не время, не место, а еще — незачем вываливать на другого человека свежие, еще не уложившиеся эмоции. Есть (немалая) вероятность, что он все это обдумает, прокрутит в голове и сам перестанет загоняться; в конце концов, загоны для овечек, а он не овечка и никогда не был склонен к излишней драме. Но вот конкретно сейчас… — Антон, — зовет его Арс, невесомо трогает за плечо, и это умиляет: серьезно, сам на ногах еле держится, а говорит ведь! — Ты же понимаешь, что всегда лучше сказать, чем не сказать, и мы закроем вопрос пораньше, если его вообще можно закрыть. Но если… Бля, ты понял. Это почти смешно. — Не всегда. — Всегда. Антон устало вздыхает. Ну как объяснить человеку, который готов возиться с твоими эмоциями, что ему не нужно с ними возиться? Он думает об этом — и тут же сам себе отвечает: не нужно, блять, объяснять, и вообще, не решай за других. — У вас с Эдом что-то было или есть? — наконец спрашивает он, и все слова сливаются в неразборчивый ком, будто так их будет сложнее вычленить и препарировать. — Извини, что? Антон думает: так и знал. Незачем было и озвучивать. — Ну, у вас общение такое… знаешь, неоднозначное. И нет, я не запрещаю, не подумай, ничего такого, просто хочу трезво оценивать ситуацию, знать, к чему готовиться и как реагировать. И переживать ли. На секунду ему кажется, что последние дни ему приснились. Что нет ни отношений, ни поцелуев, и все по-прежнему зыбко — но Арсений смотрит на него, как на придурка. — Мне очевидно, — говорит он с заплетающимся языком, — что я встречаюсь с тобой, а значит, никого третьего нам не нужно. Пока что. Ну, если ты хочешь… — Антон быстро трясет головой из стороны в сторону. — Ну вот, и я сейчас не хочу. У нас же эк… ин… экс… Блин, мы же одни друг для друга, да? Это же само собой разумеется? — Арс, — устало вздыхает Шаст, — у меня уже нихера само собой не разумеется. С тобой никогда непонятно, где штатная ситуация, а где нужно спасаться бегством, так что приходится обсуждать. Но… да, ладно, у нас закрытые отношения, если ты это имел в виду. Он сам этот факт пока осмысляет с трудом — забавно, учитывая, что их якобы-отношения длятся уже который месяц, но Антону все еще кажется, что вот-вот из-за угла выскочит оператор и скажет, что их снимает скрытая камера, и все это — сплошная постановка. Но, кажется, в этом шоу все-таки нет сценария. — Иди внутрь, пожалуйста, замерзнешь, — говорит он, дергая Арса за толстовочное ухо, и тот смешно поворачивается, чтобы чмокнуть Шаста в подбородок. — Я сейчас буду. Арсений — и это странно! — слушается. Антон вжимается лопатками в стену, делает широкую затяжку, жмурится довольно — и думает, что майское солнце в этом году явно значит для него что-то хорошее.