Starclusters

      Когда они росли вместе, знали друг о друге всё, были рядом сквозь взлёты и падения, знали все свои секреты и были неразлучны, влюблённость была неизбежна для них обоих.       Кенма понял, что влюблён в Куроо, когда услышал, как тот поет The Periodic Table Song от AsapSCIENCE, не затыкая рот. Кенма начал подпевать тоже, играя на своей PSP по пути домой. Сначала он думал, что эта песня застряла у него в голове из-за Куроо, слишком много певшего. Но он начал бормотать текст, когда просматривал свои заметки перед экзаменом, и нежно улыбнулся. Песня о периодической таблице, об элементах.       Куроо, с другой стороны, не успел это осознать. Он просто знал. Он знал, что пребывание с Кенмой большую часть своей жизни в конечном итоге во что-то выльется. Существовал потенциал, конечно, для платонических чувств, но в его случае это было невозможно. Когда он взволновался перед обычной встречей с Кенмой, которые происходили у них каждый божий день, он сказал только «о» и улыбнулся. Для него это было странно, потому что он знал, что влюбится в своего лучшего друга, но это не было неожиданностью, как для некоторых.       Вся команда Некома знала об их чувствах друг ко другу, кроме них самих. Особенно товарищи по команде знали об их постоянном отрицании тех чувств, а каждый горящий взгляд Куроо заставлял их терять год своей жизни. Иногда даже Лев очевидно намекал на их отношения, но Кенма и Куроо этого не понимали.       На самом деле на это было больно смотреть.       Яку сказал Куроо признаться, «покончить с этим наконец, а то это начинает уже раздражать». Но Куроо не хотел, чтобы Кенма почувствовал себя неловко из-за признания своего лучшего друга. Куроо подумал о всех возможных вариантах; конечно, это могло закончиться хорошо, и Кенма ответит взаимностью на его чувства, но был также и шанс разрушить их дружбу, если Кенма не ощущал к нему того же. Их дружба была чем-то, чем он не хотел рисковать. Он знал, как Кенма реагировал на признания, когда слышал их в прошлом, и понятия не имел, как можно было с этим разобраться.       Итак, к ужасу Яку, Куроо снова отверг его предложение. Он не хотел, чтобы Кенма почувствовал, что Куроо — это тот, с кем ему нужно «иметь дело».       Кенма никогда не просил Яку говорить, но вместо этого к нему приставал их небоскрёб Лев Хайба. Кенма всегда молчал, когда дело касалось его чувств к капитану, но порой Лев замечал больше, чем обычный игрок Некомы; он оправдывал своё имя как кошки — наблюдательный.       Он начинал с «Кенма-сан, ты всегда так смотришь на Куроо-сана», в паре со своими большими зелёными любопытными глазами. Затем это заканчивалось словами: «Ничего особенного. Я смотрю на него, как на всех, ничего такого».       Кенма любил лгать об этом. Ему нравилось отрицать обвинения Льва, и он даже делал все возможное, чтобы сказать Яку, что настало время попрактиковаться, дабы этот разговор не продолжался. Даже если Кенма действительно планировал раскрыть Куроо свои чувства, он не знал, что сказать и когда это сделать, и тревога от того, что его отвергнет лучший друг, не устраивала его. В страхе он лгал, отрицал и менял тему. Он не хотел обременять Куроо своими чувствами, тот был капитаном команды, в следующем году заканчивающим школу. Его приоритеты не должны заканчиваться на любви Кенмы к нему.       Даже при таком раскладе команда ничего не навязывала им. Они только смотрели (с болью), и третьегодкам пришлось иметь дело со всеми тирадами и словами Куроо о Кенме. Лев вместе с Фукунагой и Инуокой (а иногда и Ямамото) пытались узнать больше о чувствах Кенмы, которые, по их мнению, существовали, но они никогда не получали должного ответа.       Между ними не было никаких проблем. Они вели себя так, как всегда, никогда не делали ничего странного по отношению друг к другу, даже несмотря на то, что вся волейбольная команда думала иначе, и они выражали заботливые жесты вроде «мы лучшие друзья вот уже много лет». Всё было просто: Куроо и Кенма — лучшие друзья. Ни больше ни меньше.

***

      — Звёздные скопления? Ты имеешь в виду, когда звёзды находятся в большой группе? — спросил Куроо, оторвавшись от книги по химии в руках, и посмотрел на Кенму, лежавшего на кровати и листавшего соцсети, в то время как хозяин комнаты сидел на полу.       — Нет, цветы, пентас египетская звезда*, — Кенма показал ему свой экран, и Куроо отложил книгу, дабы посмотреть на фото цветов в телефоне.       (*«Пентас египетская звезда» на английском будет «starclusters», что и переводится как «звёздные скопления». Латинское название цветов — Pentas lanceolata. — Прим. перев.)       — Что насчёт них? — Куроо глянул на Кенму, затем снова на экран, рассматривая розово-красные цветы в форме пятиконечных звёзд.       — Ничего, выглядят красиво. Шоё прислал фотографию Ячи, где она видела их в одной из поездок с мамой, — Кенма пожал плечами, глядя в потолок, пока его телефон всё ещё находился перед Куроо. Последний скрыл хмурое выражение, появившееся на его лице на долю секунды при упоминании Хинаты. Вместо этого он ухмыльнулся:       — Они приезжают на несколько дней к нам в гости, да? Первогодки Карасуно.       Кенма кивнул, и Куроо увидел всплывающее уведомление в верхней части экрана, а после начал изо всех сил стараться подавить внутреннюю обиду. Хината отправил Кенме сообщение.       — Кстати о Карасуно, Хината только что тебе написал. Лучше проверь, — Куроо повернулся, снова сел на пол, схватил свою книгу и попытался погрузиться в чтение, но его отвлекало странное чувство в груди.       — Они только приехали. Я хочу встретиться с ними. Идёшь со мной? — спросил Кенма и перекатился на край кровати, к которой прислонился спиной Куроо. Он посмотрел на страницу его книги и приподнял бровь: — У тебя эта страница уже полчаса как открыта.       Куроо закрыл книгу, чувство в его груди не угасало, но он продолжал вести себя как ни в чём не бывало.       — Я пытался переварить кое-что, ладно, пойдём, встретимся с воронятами, — он встал и протянул руку Кенме, дабы тот поднялся. — Цукки идёт? — спросил он и положил книгу на стол.       Кенма повернул к нему голову; теперь и у него возникло такое же ощущение в груди, что ему нисколько не нравилось.       — Ага, все первогодки, — он скрыл язвительность в голосе и прошёл через комнату к двери. — Идём. Мы не можем заставить их ждать.       

***

      Через неделю после визита первогодок Куроо заметил, что всё, о чем Кенма говорил на практике, было сплошь Хинатой. Шоё то, Шоё это, что порядком надоело Куроо. Однако он скрывал свою досаду, всё больше и больше ссорясь с Яку и помогая первогодкам, чтобы отвлечься. Иногда он говорил им о блоках Цукишимы и о том, что им нужно следить за ним.       Вот тогда и Кенма начинал злиться. Цукки то, Цукки это, он мой ученик, всё такое. Кенма хотел, чтобы он заткнулся, но ему было не охота этого говорить, потому что Куроо давал хорошие советы будущим блокирующим их команды. Итак, Кенма позволил недовольству медленно закипать внутри себя.       — Кенма, всё хорошо? — спросил Куроо однажды, когда они шли домой вместе. Кенма был тихим на тренировке; ни единой жалобы на Льва не прозвучало, ни одного раздражённого стона, когда его заставляли бегать для подачи мяча.       Ты всю неделю говорил о Цукишиме.       — Да, просто устал, — ответил Кенма, не отрывая глаз от экрана телефона. Как бы сильно он ни хотел сказать то, что было у него на уме, он знал, что за этим последуют проблемы. Они с Куроо были не чем иным, как лучшими друзьями; Кенма завидовал такому вниманию Цукишиме, но он был всего лишь учеником Куроо, ничего особенного ведь. Но гордая улыбка Куроо при каждом упоминании Цукки заставляла разум и сердце Кенмы думать иначе.       Куроо посмотрел в телефон Кенмы, и на экране появилось уведомление. Он увидел имя Хинаты, и его губы вздрогнули.       Тогда у Куроо появилась идея. Помимо игр Кенму интересовал лишь только Хината Шоё. Куроо заставил себя улыбнуться:       — Как там воронята? Вижу, скоро Хината разнесёт твой телефон своими сообщениями.       Куроо увидел, как на лице Кенмы заиграла улыбка, которую он редко видел и всегда хотел, чтобы она принадлежала только ему. Кенма посмотрел на Куроо, продолжая улыбаться:       — Шоё писал мне о том, чему он научился в тренировочном лагере, и об улучшении своих атак на тренировке.       Тренировочный лагерь.       С тех пор прошло много времени, но Куроо до сих пор помнит, как Кенма смотрел на кого-то без паники и беспокойства; он был явно взволнован своей встречей с Хинатой. Куроо вспомнил обиду, которую он чувствовал, когда видел их вместе, даже оставался в одной с ними комнате перед сном, но ставил благополучие Кенмы выше своих чувств.       — О? Неплохо, видимо, они становятся лучше. Как ты думаешь, они приедут ещё? Я просто хочу знать, улучшится ли Цукки, когда мы встретимся в следующий раз. Знаешь, я должен указать ему пару ориентиров, если он намерен стать лучшим.       Кенма закатил глаза при энном упоминании Цукишимы.       — У тебя есть его номер, так что спроси его напрямую.       Кенма пожалел об этом. Куроо и Цукишима мало разговаривали, но теперь, когда он это сказал, появилась вероятность, что они смогут сблизиться сильнее. Кенма ещё мог справиться с тем, как Куроо учил Цукишиму блокировать, до того, как он начал рассказывать первогодкам о нём, чтобы они были подготовлены ко всему. И они время от времени гуляли, но мысль о том, как они болтают каждый день, и их дружба в конечном итоге укрепляется… Кенма так не мог.       Он был явно не в восторге.       — О, да! Совсем забыл, — воскликнул Куроо и достал телефон. Кенма игнорировал то, как счастливо Куроо печатал, и раздражался на себя и Цукишиму.       Так что он обсудил эту ситуацию с Хинатой. Он тревожно признался в том, как надоело ему слышать имя Цукишимы всю неделю, и он не мог держать всё в себе. Сказав об этом Хинате, он почувствовал, как у него упала гора с плеч, но чувство ревности по-прежнему сохранялось глубоко внутри. Хината выслушал все тирады Кенмы и даже отреагировал на некоторые моменты, которыми поделился тот. Хотя Кенма, похоже, проявил интерес к Хинате, как думал Куроо, но он никогда бы не стал смотреть на кого-то ещё, кроме Куроо, как на романтического партнёра. Хината был его другом, которому он мог доверять, не более того.       Это сделало их ближе, но также заставило Куроо заметить кое-что в Кенме. Кенма всё время проводил с телефоном, разговаривая с Хинатой, иногда даже не замечая Куроо, когда тот его звал. Мобильник в руках Кенмы сопровождала его нежная улыбка и порою даже смех. Кенма никогда не смеялся над шутками Куроо, даже над хорошими, и вдруг он посмеялся над текстовыми сообщениями. Куроо знал, что тот разговаривает с Хинатой; не было бы никого другого, кто заставлял бы Кенму делать всё перечисленное.       Куроо никогда не думал, что станет обижаться и раздражаться на Кенму. Ему не нравилось такое ощущение; он чувствовал, что каким-то образом предал своего лучшего друга, что тот был счастлив со своим новым другом, ему это не нравилось, это ограничивало его. Самое главное, хотя они с Кенмой были очень близки, на их именах не было ярлыка, который доказывал бы, что они были чем-то большим, чем просто друзьями. Куроо ощущал, что у него нет права ревновать Кенму к тому, с кем он был счастлив.       Но почему от этого так больно?       Видеть то, как Кенма рад разговаривать с Хинатой, было палкой о двух концах. Куроо было приятно, что Кенма заводил новых друзей и чувствовал себя комфортно с кем-то другим, но ему не нравилось, насколько они сближались. Куроо чувствовал, что его заменит Хината, но не только как лучший друг, но и как то, кем он давно хотел с Кенмой стать.       Куроо и Цукишима разговаривали только о волейболе. Цукишима задавал вопросы, Куроо отвечал на них с ехидными замечаниями, вот и всё. Но, увидев, как Кенма счастлив с Хинатой, Куроо растерялся. Он однажды заговорил с Цукишимой, но не о волейболе, а о Кенме.       Куроо подумал, что у Кая и Яку уши уже отваливаются после его многократных изречений о Кенме, поэтому он решил поговорить с кем-то вроде Цукишимы. Первогодкой, которого, вероятно, не волновал его рушащийся роман, хотя он на удивление слушал. Цукишима не давал никаких советов, лишь позволял Куроо продолжать. Для Куроо всё это казалось таким странным, но когда он спросил, почему тот не закончил разговор, Цукишима ответил только: «Как ни странно, мне интересно, так что продолжайте, Куроо-сан».       Так Куроо и поступил. Он говорил с Цукишимой, когда замечал что-то странное в Кенме. Он не слышал привычных криков Яку или вздохов Кая. Цукишима молча слушал; позже Куроо узнал, что это только потому, что это напоминает тому о Ямагучи, но он не возражал.       Кенма не был слепым; он заметил, что что-то шло не так, когда Куроо начал открываться Цукишиме. Он видел, как его лучший друг всё чаще разговаривал по телефону, привычные зовы по имени становились редкостью, и заботливый Куроо не любил так, как обычно. Кенма мог винить в том, что происходит, только себя; он понял, что Куроо обсуждает его с Цукишимой, когда посмотрел на телефон Куроо на тренировке и увидел своё имя вверху экрана.       За две недели всё начало медленно меняться. Куроо и Кенма сидели в одной комнате, но их ревность сопровождалась тишиной и напряжением, нежели чем разговорами, и на тренировках казалось, что имена Хината и Цукишима были всем, о чём они говорили. Дошло до того, что они использовали эти имена назло, чтобы спровоцировать друг друга. Это срабатывало, но худшим из возможных путей.       — Эй, Куроо, ты больше не говоришь о Кенме. С вами всё в порядке? — спросил Кай, пока они клали инвентарь обратно в кладовку.       Куроо нахмурился и отрезал:       — У нас всё хорошо, Кай.       Тот посмотрел на него и вздохнул:       — Мне так не кажется. Видно, как вы напрягаетесь, когда речь заходит о первогодках Карасуно.       — Ничего подобного. Я думаю, это напряжение между командами, а не между нами, — начал отрицать Куроо. Кай сдался, и первый благодарил богов, что с ним разговаривал не Яку. С ним Куроо не смог бы соврать.       Капитан только повернулся, чтобы выйти из помещения, как Кай вдруг заговорил:       — Ты должен признаться ему в своих чувствах. Ты точно его ревнуешь.       Ревность. Нечто, что таилось в нём уже столько времени, но его никогда не обвиняли в ней. Это разозлило Куроо, он бросил на Кая взгляд такой, каким не смотрел никогда, и вышел из комнаты.       Эти слова задели его, пусть они и точно его описывали. Он увидел Кенму с телефоном, и в его груди возникло болезненное чувство.       — Кенма, пошли, — сказал Куроо, Кенма посмотрел на него и заметил, что что-то случилось. Он забеспокоился, но молчал до тех пор, пока они не остались наедине на перекрёстке и расстались с командой.       — Куро, — тревожно обратился к нему Кенма, и сердце Куроо пропустило удар при звучании его прозвища. — Ты в порядке?       Кенма последние пару недель завидовал Цукишиме и назло произносил имя Хинаты, но если с Куроо что-то было не так, то он всегда был готов спросить. Тот выдохнул:       — Просто устал. Мы так стараемся, а нас всё обыгрывают.       Кенма повернул голову и посмотрел вперёд.       — Ты мог бы лечь спать раньше, если бы не болтал с Цукишимой допоздна.       Он переосмыслил сказанное, но ничего не мог поделать; слова назад уже не возьмёшь.       Куроо сдвинул брови:       — Могу сказать то же самое о тебе и Хинате. Ваши мешки под глазами стали больше.       Ни в одном из их слов не было шутливого тона, они оба были серьёзны, что усиливало напряжение в воздухе.       Они молчали всю дорогу до дома. Раздражённый Кенма был занят своими мыслями. В ответ на безобидный вопрос он получил вот это. Куроо никогда не вёл себя так по отношению к нему и Хинате; он всегда был готов поддержать. Кенма задался вопросом, было ли это из-за его постоянного контакта с Цукишимой. Он спросил себя, не устал ли Куроо дружить с ним после сближения с Цукишимой. Ему стало интересно, когда же он его наконец заменит.       Он, наверное, драматизировал, но из-за внезапных перемен их дружба могла оказаться под угрозой. Кенма знал, что с ним было не так просто дружить; он застенчив, не любил общаться и пытался сделать всё, лишь бы избежать контакта, и теперь, когда Куроо тесно общается с Цукишимой, Кенма чувствовал, что его отбирают.       Единственный человек, которому Кенма мог доверять, человек, который продолжал подталкивать его к чему-то новому, делал всё, чтобы он чувствовал себя комфортно, человек, которого он знал, как свои пять пальцев, человек, которого он любил.       Он не знал, что делать с их положением; это было не тем, что можно было перезапустить и начать заново, как в игре. Над этим у него не было власти, ему не хватало знаний. Он по-прежнему твёрдо верил, что Куроо смотрел на него только как на друга, и теперь, когда он всегда разговаривал с Цукишимой, Кенма почувствовал, что вход на уровень, чтобы стать кем-то большим, чем просто друзьями с Куроо, был запрещён; ему не разрешили войти в игру.       Они ушли по домам, не пожелав друг другу спокойной ночи. Куроо зашёл в свою комнату и сожалел о том, что сказал. Он чувствовал себя виноватым, ненавидел свою ревность; Кенма просто волновался за него, поэтому спросил, а Куроо даже не смог правильно ответить на один-единственный вопрос. Куроо никогда не чувствовал такого напряжения рядом с Кенмой; это был худший для них исход.       Их обоих это расстраивало. Они не знали, что делать и как бороться с этим. Они оба боялись, что их заменят первогодки из Карасуно, но продолжали разговаривать с ними, чтобы выразить свои чувства. Хината сказал Кенме поговорить об этом с Куроо, а Цукишима только и выслушивал его тирады. Кенма не хотел разговаривать с Куроо, потому что в какой-то момент он знал, что будет вынужден признаться, и он не хотел ухудшать положение.       Но они позволили этому быть. Куроо не знал, усугубит ли он ситуацию, а Кенма правда понятия не имел, как управлять своими чувствами. Они знали только о своей ревности, развивающейся с дикой болью, и никто из них не осознавал этого, пока…       — Я пойду встречусь с Цукки.       Кенма оторвался от своей игры, его лицо выглядело равнодушным, но сердце колотилось, и он произнёс:       — Шоё ничего не говорил о приезде первогодок.       Куроо сжал руки в кулаки. Первое, что он упомянул, — это Хината.       — Цукки попросил ему помочь, но он не говорил об этом Хинате, ведь он тренируется вместе с Кагеямой, ты и так знаешь.       Кенма почувствовал себя ненужным и испытал панику, когда Куроо стал поправлять свою куртку перед зеркалом.       Кенма только посмотрел и кивнул:       — Хорошо.       Он не знал, что ещё сказать, должен ли он его остановить? Он не думал, что имеет на это право. Они просто собирались идти и отрабатывать блоки, так ведь?       — Тогда я пойду. Приятной игры, — Куроо помахал рукой и вышел из комнаты Кенмы.       Что-то для Кенмы было не так, и он подумал: «Куро всегда просит меня идти с ним, когда он куда-то уезжает».       В комнате стояла тишина; был слышен только гул компьютера Кенмы, и из монитора пестрила надпись «Game over».       Кенма выключил компьютер, пошёл и лёг на свою кровать. За грудиной давило, а глаза болели. Он разочаровался из-за того, что не остановил Куроо; он смотрел в потолок до тех пор, пока под тяжестью век не сомкнулись его глаза, и он заснул.       Куроо хотел, чтобы Кенма задавал ему больше вопросов, спросил, может ли он пойти с ним, или даже поинтересовался, почему Куроо не сказал ему о встрече раньше. Он хотел, чтобы Кенма остановил его, потому что, по правде говоря, он вообще не собирался видеться с Цукишимой. Он испытывал Кенму, ведь думал, что ему же лучше, когда Куроо был с Цукишимой.       Куроо нахмурился и прогуливался по окрестностям, чтобы скоротать время; может, Кенма сейчас опять болтает с Хинатой.       Кенма проснулся со слезами на глазах. Он в замешательстве сел. Ему не снились сейчас никакие сны, так почему же он плакал? И почему он делал это не переставая? Он вытер слёзы, но они продолжали течь, и… раздался какой-то звук, похожий на приглушённое мерцание. Он оглянулся в поисках источника звука и увидел за окном закат; уже изрядно потемнело с того момента, как Куроо ушёл с Цукишимой. И из-за этого слёзы неудержимо текли по щекам Кенмы. Он был сбит с толку; почему он продолжал плакать и откуда доносились эти звуки?       Он вытер глаза и посмотрел на свои пальцы. Он нахмурился, увидев что-то розовое. Разве слёзы не должны быть прозрачными?

***

      Через неделю Куроо заметил, что с Кенмой что-то произошло. Он чаще щурился, отвлекался и делал более разочарованные лица во время тренировок и игр. Куроо предполагал, что глаза Кенмы устали из-за компьютера и телефона, и он к тому же не высыпался. Для кого-нибудь другого сгодились бы эти причины, но это был Куроо, а это — Кенма.       Если с Кенмой происходило что-то странное, Куроо сразу замечал. Только теперь он не решался спросить Кенму, что случилось. Они ходили по тонкому льду, их дружба была на грани. Сама мысль об этом заставляла Куроо сомневаться; он больше не хотел ни о чём его спрашивать, ведь если он раскроет рот, то это приведёт к ещё большим проблемам.       Вот и не интересовался больше.       Как бы его это ни беспокоило, он убедил себя, что сделанные им выводы достаточно подходили под поведение Кенмы. Куроо это тревожило, но он делал вид, как будто ничего не происходило.       Ходить вместе в школу, вместе обедать, встречаться после уроков в спортзале и идти домой — таков был распорядок Куроо и Кенмы. Но появившуюся ошибку они не могли исправить, потому что не знали, что вызвало её. Куроо хорошо анализировал положения, Кенма умел перебирать сценарии, но ничто из этого сейчас не работало. Куроо всегда помогал Кенме в сложных ситуациях, а Кенма указывал на то, что проскальзывало мимо глаз Куроо. Но в данный момент ни один из них не был в состоянии сделать это.       Куроо позволил этому продолжаться неделю. Кенма вел себя всё так же, и это его волновало. Он не знал, о чём спросить Кенму, потому что тот всегда переписывался с Хинатой. В этот момент ревность брала в нём верх, и каждый раз, когда он видел, как Кенма разговаривает с Хинатой, его кровь закипала, и он либо рассказывал об этом Цукишиме, либо отвлекался волейболом. Во-вторых, они вели себя так, как будто между ними ничего не было, даже когда они знали, что что-то происходило. Куроо не знал, когда задать вопрос, и страх усугубить положение по-прежнему сохранялся внутри. Они придерживались обычного распорядка; они что-то говорили и делали, но не так, как раньше. Но в целом всё вроде бы было в порядке.       Однажды Кенма не пошёл в школу, не сказав ничего Куроо, и их учителя, одноклассники и команда спросили его, что произошло, и впервые Куроо не знал, что ответить. Это тревожило команду, как минимум потому, что Куроо всегда знал, что происходит с Кенмой. Он знал, что Кенма хотел сделать, о чём он думал; он знал всё. Он был энциклопедией Кенмы, но впервые за годы их дружбы Куроо было нечего сказать.       Осознание того, что их дружба так внезапно раскрошилась, заставило Куроо почувствовать сильную боль. Вероятно, он слишком много думал об этом; Кенма просто приболел, пытался доказать он себе. Но с Кенмой всё было хорошо только вчера, и он не подавал никаких признаков плохого самочувствия. Только его лицо выглядело разочарованным, ну, как и всегда.       Куроо глубоко задумался на несколько минут, пока тренер Наой не позвал его. Да, даже без Кенмы нам всё равно нужно тренироваться.       Кенма плохо различал цвета. В его глазах улицы, школа, спортзал, друзья, Куроо были неоднородными. То, что когда-то было полноцветным, теперь стало отрывочным и лишённым насыщенности; сначала он перестал различать розовый, затем — красный.       Он видел цветы на улицах, которые больше не были ярко-розовыми, а стали бледнее, пастельными, что ли. Вот почему Кенма выглядел раздосадованным на тренировках; всё вокруг него, кроме розового и красного, было ярким, что порядком мешало ему. Хотя его пасы были как всегда, но мысли — нет.       Слёзы текли по его щекам непрерывно с тех пор, как Куроо оставил его. Кенма чувствовал, что он Куроо больше неинтересен; особенно тогда, когда Куроо знал, что с ним всё было плохо, Кенма так и ожидал привычного вопроса: «Ты в порядке?» Но его не звучало, и Кенма не был человеком, открыто говорившем о своих проблемах и переживаниях, пусть Куроо стократно знал это.       Так что Кенма чувствовал себя покинутым и ненужным, хотя они и вели себя как обычно, но это было далеко не так. Не стало обыденных разговоров, походы в школу и совместные поездки прекратились, и Кенму сопровождал лишь шум его PSP. Но теперь Кенма не мог даже нормально играть; его тревожило то, что происходило у него со зрением.       Кенма был не из тех, кто выражает свои чувства словами или прикосновениями. Никто никогда не видел, чтобы он плакал, даже Куроо. Только недавно четыре стены его комнаты запечатлели его плач, и каждая пролитая слеза окрашивалась в какой-то цвет, чего не понимал Кенма, и звучало приглушённое мерцание.       Когда Куроо перестал вести себя как лучший друг, Кенма понял, что что-то действительно изменилось, что его внимание больше не обращено на него, и Кенма предположил, что оно теперь было сосредоточено на Цукишиме. Это заставило Кенму неустанно рыдать.       Впервые Кенма плакал из-за Куроо. Он никогда не причинял Кенме такую боль, чтобы тот плакал этими странными слезами. На самом деле Куроо не давал повода для этого, но Кенма теперь рыдал каждую вторую ночь, когда он не мог заставить себя продолжить играть.       Кенма вёл себя так, будто ничего не случилось, и надеялся, что Куроо всё поймёт. Куроо всегда был умел в этом, но сейчас он почему-то не хотел ничего понимать. Это сделало Кенме больно; он так привык к тому, что Куроо всё знает и замечает, но сейчас положение для Кенмы стало безнадёжным, и он не мог продолжать один.       Он прошёл проверить глаза.       Он никому об этом не сказал, в частности Куроо. Хотя Кенма желал, чтобы он поинтересовался, но он не хотел, чтобы он волновался. Он подумал, что Куроо не станет возражать, учитывая, что последние несколько недель он ничего не замечал. Поэтому Кенма прогулял школу и пошёл к врачу.       Он терпеливо ждал в кабинете врача. Ему никогда не нравилась больница; единственный раз, когда он был там, это когда его мать потеряла сознание от переутомления, и Куроо сопровождал его, потому что знал, что Кенме там не нравится. Он вздохнул, глядя на белые стены, окружавшие его, а также на стол сбоку, на котором стояла ваза с розовыми гортензиями. Цветы были очень бледно-розовыми; со зрением Кенмы всё стало ещё хуже.       — Козуме Кенма? — в помещение вошла женщина, и Кенма повернулся к ней. Она улыбнулась ему, села на стул и повернулась лицом. — Что вас беспокоит?       — Гм, каждый раз, когда я плачу, откуда-то доносится звук. Что-то вроде приглушённого мерцания, и когда я начинаю плакать, мои слёзы почему-то не прозрачные, а цветные. В первый раз, например, они были розовыми. — Кенма увидел, как улыбка врача пропала после всего услышанного, и он испугался, а врач нахмурилась:       — Козуме-сан, какого цвета мои гортензии? — спросила она, и Кенма, не глядя, ответил:       — Бледно-розовые.       Врач тихо вздохнула:       — Возможно, вы влюблены, Козуме-сан?       В сознании Кенмы вспыхнуло лицо Куроо, и он перевёл взгляд на свои руки. Он слегка кивнул, смущённый внезапным признанием; у него не хватило смелости спросить, к чему такой вопрос, как врач продолжила:       — Вы слышали о болезни звёздных слёз, Козуме-сан?       Кенма посмотрел на врача, у неё по-прежнему было насупленное выражение лица, а в глазах — сочувствие.       — Нет, — ответил он, и врач опёрлась на стол.       — Если вы слышали о болезни ханахаки, то это, можно сказать, безопасная альтернатива ей. Она не так известна, потому что редка. Она появляется из-за безответной любви, и вы не умрёте от неё, как от ханахаки, но вместо этого пострадает ваше зрение.       Плач сопровождается тихими мерцающими звуками. Каждая проливаемая слеза имеет цвет, который вы привыкли видеть. Если сначала у вас были розовые слёзы, то вы перестанете различать этот цвет. Отсюда и мои бледно-розовые гортензии. Лечение то же — взаимная любовь, но если её не будет, то вы станете дальтоником или вовсе потеряете зрение.       Кенма был очень удивлён и напуган; он не мог обдумать всё, что врач только что сказала.       «Я буду дальтоником? Или вообще ослепну? Я смогу излечиться только в том случае, если Куроо полюбит меня в ответ. Но он по-прежнему тесно общается с Цукишимой…»       — Мне очень жаль, Козуме-сан.       Кенма был в смятении. Что ему нужно было делать? Как он собирался остановить всё это? Он закончит дальтонизмом или слепотой. Что он должен сказать родителям? Что он скажет Куроо? А надо ли ему об этом говорить? Разве это не сделало бы положение неловким, особенно в контексте всего происходящего? Что он…       — Есть ли операция наподобие ханахаки? — спросил Кенма, хотя в его голове крутились одни и те же мысли.       Врач покачала головой:       — Мне очень жаль, но нет. Либо пострадает ваше зрение, либо любимый человек полюбит вас в ответ.       По щекам Кенмы потекли слёзы, и он понял, что не сможет остановиться, когда услышал то самое мерцание. Врач протянула ему коробку салфеток, извинилась и покинула кабинет, чтобы дать Кенме побыть одному, и тот тихо всхлипнул. Он ненавидел плакать на людях, но слёзы он больше не мог сдерживать.       Всё это обрушилось на него: безответная любовь, рушение неразлучной дружбы; он даже не мог признаться Куроо в своих чувствах, пусть и хотел.       Он винил себя в том, что начал всё это. Он ненавидел тот факт, что не мог сказать об этом Куроо. Он ненавидел, что из-за него сблизились Куроо и Цукишима. Он ненавидел, что позволил всему этому быть. Он мог что-то предпринять, но всегда ждал, пока Куроо сделает это за него. Он мог бы первым раскрыть свои чувства, но искал тысячу отговорок и отмазок, и всё это привело к тому, что он вот-вот останется дальтоником или и вовсе слепым.       Когда он наконец успокоился, то вытер слёзы и посмотрел на салфетки: они снова были розовыми. Он выбросил их в мусорное ведро, посмотрел на гортензии и сухо усмехнулся.       Гортензии были белыми.       Вскоре после этого врач вернулась и поговорила с Кенмой несколько минут, прежде чем отпустить. Кенма вышел из кабинета и прошёлся по коридорам, как вдруг увидел знакомое лицо и остановился прямо перед ним.       — Яку?       Третьегодка поднял голову с тревогой в глазах.       — Кенма? — спросил он дрожащим голосом, которого тот никогда от него не слышал.       Сам не зная почему, Кенму охватила паника, но он сохранял самообладание, которое недавно потерял в кабинете доктора.       — Что случилось? Почему ты здесь?       — Почему ты здесь? — задал встречный вопрос Яку, и Кенма придумал наименее подозрительную причину:       — Мама послала меня пройти тест на аллергию. А то бывало всякое…       Яку нахмурился:       — Разве Куроо не всегда с тобой, когда ты идёшь в больницу?       — Мне пришлось пойти пораньше, и я забыл сказать ему, я всю ночь играл в игры, — солгал Кенма; он надеялся, что Яку забьёт поскорее, ибо знал, как хорошо он умеет вытягивать правду из людей.       — Ох, ладно. Э, не волнуйся, просто моя бабушка потеряла сознание, вот я и здесь… Иди домой и отдохни.       Кенма моргнул, а затем кивнул ему:       — Хорошо. Надеюсь, твоя бабушка поправится, — он только обернулся и собирался уйти, как снова остановился: — Яку, могу ли я попросить тебя об одолжении?       Либеро приподнял бровь:       — Что такое?       — Можешь не говорить Куроо, что я был здесь один? Просто мы сейчас… не в лучшем настроении, — Кенма почувствовал себя неловко, сказав об этом, особенно учитывая то, что он узнал от врача ранее. Ему хотелось, чтобы Яку показал свою добрую сторону и согласился.       Яку с облегчением выдохнул:       — Хорошо. Просто иди домой и отдохни.       Кенма поблагодарил его и покинул больницу. Яку провожал его глазами, а затем с ещё одним вздохом ущипнул себя за переносицу, посмотрел на двери занятого кабинета и подумал: «Ох уж эти парни».       В кабинете находился Куроо без сознания. Он внезапно закашлял, когда блокировал атаку Ямамото, и затем рухнул на пол и потерял сознание. Его срочно доставили в больницу, и в палате находились тренер Наой и Кай. Помимо всего прочего Куроо кашлял цветами.       — У вас ханахаки, Куроо-сан, — сказал ему доктор вскоре после его пробуждения. К Наою и Каю в палате присоединился и Яку. Куроо моргнул и посмотрел на своих друзей, у которых был очень серьёзный вид. Он промолчал, и доктор продолжил:       — Я сказал вашим друзьям и вашему тренеру, что ситуация сейчас самая худшая из всех возможных. Цветов в ваших лёгких скопилось опасно много. Кажется, вы больны ханахаки уже месяц или два.       Куроо перестал слышать слова врача, и его мысли переместились куда-то ещё — на кого-то ещё… Кенма. Его не было здесь, было непонятно, всё хорошо ли с ним. Куроо никогда не клали в больницу, но он всегда представлял, что Кенма будет рядом, если вдруг положат; Куроо представлял, как он сидит на стуле рядом, играет в свою игру или разговаривает с ним. Они посмеивались друг над другом, но Кенма в конце концов нянчился с ним, пока никто не видел. Куроо продумал в голове весь сценарий, и ему стало больно оттого, что Кенмы нигде не было видно…       — Куроо! — воскликнул Яку. Куроо снова начал кашлять цветами, причём ещё сильнее. Крови не было, но лепестки и даже целые бутоны цветов из его рта заставили Яку и Кая в страхе отвернуться, в то время как тренер Наой смотрел на задыхающегося капитана своей команды. Врач помог Куроо успокоиться, и он утих, но красные египетские звёзды рассыпались по его кровати.       — Куроо-сан, вам срочно нужна операция. Если на ваши чувства не ответят взаимностью за два дня, вы задохнётесь, — сказал ему доктор, и тот в панике посмотрел на Кая и Яку. Они знали, что речь шла о Кенме, но они догадывались, что нельзя просто взять и привести его сюда.       Нужно ли ему сказать об этом Кенме? Разве он не счастлив с Хинатой? Если он расскажет ему о своих чувствах, но не ощутит то же самое и перенесёт операцию, Кенма только почувствует себя виноватым. Куроо выживет, но Кенма должен будет взять на себя всю вину, а Куроо не желает вот так обременять его; учитывая характер Кенмы, он начнёт винить себя, и он не будет рад вместе с Хинатой, если операция и чувства Куроо станут давить на него каждый день.       Куроо вздохнул, и он решил.       — Проводите операцию.       — Что? — изумился Яку, — может, стоит сначала поговорить с Кенмой?       В его глазах снова мелькнула тревога, при виде её Куроо весело усмехнулся. Его хихиканье заставило Яку проворчать:       — Это не повод для смеха. Ты уверен, что перенесёшь операцию? Кенма может полюбить тебя в ответ.       — Не сможет, Яку. Мы уже несколько недель не разговариваем так, как раньше. Стало напряжённо. Мы вели себя так же, лишь бы никто не спрашивал. Ему нравится Хината, и я должен поддержать его, — его слова не соответствовали улыбке на его лице. Было поистине печально это видеть.       Яку сел на стул и произнёс:       — Ты правда так сильно его любишь, да?       Любишь.       Да, он любит его так сильно, что пожертвует собственными чувствами, чтобы не создавать проблем для него и Хинаты. Хината заставил Кенму интересоваться волейболом так, как не смог Куроо, он смог заставить Кенму смеяться и улыбаться так много, он способен сделать Кенму счастливым, если они когда-нибудь станут парой. Он обменял бы всё на счастье Кенмы, даже своё собственное.       Ему было больно думать об этом. Он так долго хотел быть с Кенмой, ему хотелось сделать намного больше для него, чтобы наконец признаться в любви, не заставляя чувствовать его себя некомфортно. Он хотел, чтобы всё шло так, как было задумано в его голове. Он хотел, чтобы до операции он мог высказать ему всю свою любовь к нему, что каждый день он любил его и дорожил им больше, чем предполагала команда Некома. Больше, чем он предполагал.       Он не хотел ревновать. Его ревность к Хинате заставила его вести себя так, как он никогда бы не поступил; он игнорировал поведение Кенмы, оставил всё как есть и позволил гневу поглотить себя. Он дал этому быть, когда мог что-то с этим сделать. Он испортил всё своей ревностью, пожалел, что у него хватило смелости в этом признаться.       — Хорошо, тогда через два дня будет операция. Вот тебе пастилки от кашля, ты должен быть здесь рано утром в день операции, — сказал доктор и дал ему бумажный пакет с леденцами. — Наой-сан, мне нужно связаться с его родителями для выписки, — он повернулся к тренеру, и они покинули помещение, оставив троих третьегодок наедине.       — Ты серьёзно готов на это? — спросил Кай, и Куроо кивнул:       — Да, я ничего не могу с этим поделать, когда он явно привязан к Хинате, а я нахожусь на грани удушья. Я, наверное, не смогу поиграть теперь в волейбол, — сухо хихикнул он, и Яку разочарованно простонал:       — Боже, Куроо…       — Извини, так уж я решил, — Куроо пожал плечами и вздохнул: — можете сказать остальным из наших, чтоб они не говорили Кенме? Пожалуйста.       Это был единственный раз, когда он просил их о чём-то так серьёзно. Друзья не хотели не втягивать Кенму в это, но всё же не могли отказать Куроо, особенно учитывая его состояние.       — Хорошо, — вздохнули все, и Яку достал телефон, чтобы связаться с остальными до того, как они расскажут об этом Кенме.       На следующий день Куроо разрешили вернуться в школу, он по-прежнему ходил в спортзал во время тренировок, но к своим товарищам не присоединялся. Он больше не стоял рядом с Кенмой и смотрел вдаль, пока закреплял знамя Некомы в кладовой.       Поскольку Кенма был сеттером, он не мог поговорить с ним. Он хотел знать, почему он молчал целый день; во время прогулки Куроо смотрел вперед, и Кенма изо всех сил старался сделать то же самое. Было тихо. А во время обеда Куроо приходилось несколько раз отходить в туалет, и Яку всегда шёл с ним. Когда Кенма предлагал пойти вместе, ему отказывали. А теперь Куроо не играл.       Что-то было не так, и он хотел знать. Хотя он больше не мог различать розовый цвет, а красный с каждым днём становился всё бледнее и бледнее, его чувства к Куроо не изменились. Он всё ещё волновался, даже несмотря на запутанное положение.       — Куро.       О, как же это заставляло сердце Куроо сжиматься, но теперь это приносило и огромную боль в груди и горле. Ему будет не хватать чувства радости, испытываемое тогда, когда он слышит своё прозвище; он будет скучать по тому ощущению от прогулки с ним и дразнения его. Он будет скучать по экстазу, просто находясь рядом с ним, его любимым.       — М? — Куроо обернулся и посмотрел на двери кладовой.       — Ты в порядке? Ты молчал весь день и не присоединяешься к нам, — обеспокоенный голос Кенмы заставил сердце Куроо трепетать. Последний сдержал свой кашель и ответил:       — У меня плохое самочувствие, поэтому я отпросился у тренера, но не сказал тебе, чтобы ты не переживал.       Но ты всё равно сказал бы мне раньше.       Кенма прикусил язык и кивнул:       — Хорошо. Надеюсь, тебе станет лучше.       После чего он покинул кладовую и вернулся на тренировку. Что-то было не так, но он не мог думать о худшем. Куроо всегда говорил, если что-то происходило, чтобы Кенма знал, но это внезапное «но я не сказал тебе» застало его врасплох. Но и Кенма кое-что от него тоже скрывал.       Но Кенма хотя бы не вёл себя подозрительно, а Куроо сильно обеспокоил его своим поведением. Кенма не знал, что сделать или что сказать, чтобы Куроо почувствовал себя лучше. Если он правда заболел, то стоило ли следить за ним внимательнее? Позаботиться, быть может?       Он снова посмотрел на Куроо, и тот был со своим телефоном. Ох.       Он ненавидел свою ревность к Цукишиме, но каждый раз, когда он видел, как Куроо разговаривает с Цукишимой по телефону, он испытывал редкое для себя чувство.       Кенма ничего не сказал Куроо по дороге домой. Они шли в полной тишине, Кенма устал, а Куроо целый день не разговаривал. Это было странно для них и доставляло Кенме дискомфорт, но он не был из тех, кто заводил разговор первым, особенно после недавней ревности.       В тот день они пошли домой, тихо пожелав друг другу спокойной ночи, и оба вернулись домой с сожалением. Куроо всё время хотел что-то сказать, но он пытался сдержать кашель, который грозил разразиться прямо перед Кенмой. Было трудно сдержать его, когда Куроо проводил с Кенмой большую часть времени и все его мысли были о нём. Он думал о своём лучшем друге и о том, как избавиться от своих чувств хирургическим путем. Куроо было так тяжело с этим справиться, но он был готов пройти через всё.       На следующий день было то же самое, Куроо снова стал тихим и отстранённым, и это очень тревожило Кенму. Он не открылся Инуоке, Фукунаге и даже Ямамото, поскольку не знал, что у них спросить или что им сказать. Должны ли они знать обо всем, что происходит? Они даже не знали о состоянии Кенмы, которое только ухудшилось. Кенма ненавидел это чувство, он возвращался домой, пытался поиграть в игру, но Куроо мелькал в его мыслях, и слёзы текли из его глаз.       Приглушённые огоньки, цветные слёзы и переполняющие его чувства поглотили его. Накануне вечером он взглянул на свою форму Некомы, и он больше не мог различать красный цвет. Он задался вопросом, какой цвет исчезнет следующим или потускнеет и что станет его причиной. Кенма предположил, что он захлебнётся в слезах, если Куроо будет по-прежнему вот так сторониться его самого и всех остальных.       Он чувствовал, что теряет Куроо. Его уводили, забирали у него вместе с их дружбой. Кенме было больно, и это каждый раз доводило его до слёз. Куроо был тем, кого он хотел держать близко к своему сердцу, но с каждой секундой, минутой, часом и днём казалось, что он становился все более недоступным. Прежнее чувство безопасности обратилось в беспокойство.       — Кенма, — сказал Яку, подбрасывая ему мяч и глядя на Куроо, стоящего возле скамейки. Кенма посмотрел на всех товарищей по команде и вздохнул, собираясь бросить мяч Фукунаге.       Команда изо всех сил старалась вести себя так, словно ничего и не произошло. Они знали, что у Куроо было ханахаки, и по его просьбе они держали это в секрете от Кенмы. Они не вызывали никаких подозрений, чтобы Кенма ничего не заметил. Даже Лев, который не очень хорошо хранил секреты, умалчивал об этом. Команде было больно из-за того, как состояние Куроо усложнило положение, а о Кенме они и вовсе не догадывались.       Когда Кенма готовился сделать бросок Льву, он заметил, как тренер Наой подошёл к Куроо. Сгруппировавшись для прыжка, Кенма неожиданно остановился, увидев, как Куроо отчаянно кашляет. Кенма застыл, и Лев произвёл атаку в прыжке без мяча. Кенма увидел, как Наой быстро увёл Куроо за дверь. Слова застряли у него в горле, и всё, что он мог сказать, было его имя.       — Куро!       Крик был слабым, и Куроо, вероятно, не услышал. Кенма собирался отбросить мяч в сторону и побежать за другом, как вдруг Яку и Кай остановили его. Кенма посмотрел на них обоих, и на их лицах было обеспокоенное выражение. Они не смотрели на Куроо, которого выводили из спортзала, а рот он закрыл своими руками.       Сердце Кенмы разбилось на мельчайшие осколки. Он почувствовал себя беспомощным, видя, как Куроо неожиданно уходит, ничего ему не сказав. Куроо словно покидал его жизнь, и Кенме ничего не оставалось, кроме как наблюдать за Каем и Яку. Все остальные смотрели в место, где до этого стоял Куроо, и сердце Кенмы теперь было не собрать. Круг замкнулся; Кенма даже понятия не имел, что вызвало у Куроо такой сильный кашель; он должен был знать, но сейчас он по-прежнему стоял посреди зала с мячом в руках.       Кенма отступил, сжав мяч и глянув на него. Всё внимание друзей было обращено на него, и именно тогда он раскрылся перед ними. У их драгоценного сеттера глаза были на мокром месте, а его руки задрожали. Мяч Mikasa напомнил ему о Куроо; он был его любимым. Это было последней каплей перед тем, как Кенма окончательно разбился; он услышал мерцание и больше не мог остановить слёз.       Все смотрели, как Кенма уткнулся носом в мяч и рыдал; все наблюдали, как синие слёзы капали на мяч и на пол. Ребята переглянулись между собой в замешательстве. Кенма плакал синими слезами, тогда как они должны были быть прозрачными. Их удивлял Кенма, плачущий прямо на их глазах, но синие слёзы были ещё изумительнее.       Они ничего не сказали; они не знали, что сказать. Даже Яку был без идей, хотя он всегда предпринимал что-то первым. Им было неизвестно, что случилось с Кенмой и почему он плакал, почему они слышали странное мерцание и почему его слёзы были такого яркого насыщенного цвета. Когда Кенма уронил мяч, Яку сделал шаг вперёд:       — Кенма?       Тот не ответил; он только смотрел на мяч, который когда-то был жёлто-синим, но теперь стал насыщенного жёлтого и пастельного голубого оттенков. Затем Кенма перевёл взгляд на всех остальных; его не волновало, что он вот так оказался разбит перед всеми. Увидев растерянность и испуг на лицах друзей, он пробормотал лишь:       — Извините.       Яку подошёл к нему и положил руку на плечо:       — Что случилось?       Кенма вытер цветные слёзы с лица и вздохнул; другого выхода не оставалось, кроме как сказать:       — У меня болезнь звёздных слёз.       Многие ахнули, а остальные удивлённо посмотрели на него. По непонятным причинам про эту болезнь были наслышаны в команде. Ну, кроме Кенмы до этого.       — У тебя что? — с недоумением спросил Кай.       — Болезнь звёздных слёз. Я не различаю красный цвет, розовый цвет, а теперь и синий стал для меня пастельным, бледным, — признался Кенма.       — Это из-за Хинаты? — спросил Инуока, все взгляды устремились на него, и Кенма покачал головой.       Его не удивило, что сперва предположили именно о нём, ведь он когда-то рассказывал им о Хинате, но на деле всё было из-за…       — Куро.       Зрачки у всех расширились, Яку и Кай в изумлении переглянулись.       — Что? — голос Кенмы вернул их к реальности, те снова посмотрели на него и других. Яку тихо произнёс, поджав губы:       — Кенма, Куроо болен ханахаки…       Кенма побледнел, а его глаза вытаращились от ужаса. Его сердце бешено заколотилось, и он поперхнулся воздухом. Он начал спрашивать себя: «почему он мне не сказал? Он рассказал всем, кроме меня? Он же всё мне рассказывает. Он же может умереть!»       — К… Когда он заболел?       Яку помрачнел:       — В тот же день, когда я видел тебя в больнице.       Все повернулись к нему в тот же миг, и он почувствовал, какая ответственность взвалилась ему на плечи. Он вообще никому об этом не сказал. Кенма сдвинул брови:       — В тот же день, когда мне поставили диагноз.       Взгляды Кенмы и Яку встретились, и они всё осознали.       — Кенма, иди в больницу сейчас же! Если его доставили туда, то ему могло стать только хуже. Ему была назначена операция на завтрашнее утро, но её вполне могут провести и сегодня!       Блондин нахмурился:       — Что… Что всё это значит?       Он был сбит с толку. Конечно, он волновался из-за того, что Куроо положили в больницу и собираются оперировать, но что он мог сделать, если он не был возлюбленным Куроо? Насколько он мог судить, под это описание подпадал лишь Цуки…       — Ты ему нравишься, Кенма!       Этих слов хватило, чтобы Кенма выбежал из зала и помчался в больницу. Впервые он был готов бежать так быстро. У него не было времени вызвать такси и ждать, поэтому он нёсся по улицам до ближайшей больницы, в которой они оба давеча побывали. Сердце Кенмы трепетало как от нарастающей тревоги, так и от надежды, что их болезни получится вылечить.       Он умолял свои ноги бежать быстрее, пусть они десять раз устали. Его целью было добраться до Куроо до начала операции, он хотел рассказать Куроо о своих чувствах, он хотел остановить цветы, растущие в его лёгких, и он хотел услышать ответное признание Куроо, чтобы он больше не терял зрение. Он желал, чтобы на его чувства ответили взаимностью, а всё напряжение в воздухе исчезло, и всё вернулось к норме. Чтобы все конфликты были разрешены, чтобы на все вопросы были ответы, чтобы всё было исправлено. Кенма отчаянно хотел всего этого.       Если бы он только попал в больницу быстрее.       Его родители стояли возле операционной. Кенма задыхался и был весь взъерошенный. Он бежал так быстро, как только мог, и опоздал. Мир Кенмы рухнул прямо перед его глазами. Он упал на колени, его ноги были ватными, пот стекал с лица, а в груди не хватало воздуха. Родители Куроо подошли к нему и дали воды:       — Кенма! Его только доставили. Он очнётся через несколько часов.       Его только доставили. Несколько минут… не хватило лишь нескольких минут. Ему нужно было несколько минут. И он опоздал…       Когда он смог отдышаться, родители Куроо помогли ему сесть на одну из скамеек напротив операционной. Все трое сидели молча. Кенма опустил голову, его глаза были безжизненными и стеклянными, поскольку он медленно переставал различать все цвета. Слёзы навернулись на его глаза, он был готов снова разбиться, только теперь перед родителями Куроо. Сколько же всего произошло за один день…       Послышалось мерцание, и он не мог его остановить. Он горько заплакал и окончательно перестал различать синий цвет. Он не издал ни единого звука, кроме мерцания, и волосы закрывали его глаза, и он надеялся, что родители Куроо ничего не заметят, а если и заметят, то позволят ему остаться. Всё рушилось на его глазах, и снова Кенма не знал, что с этим делать. Куроо покинет операционную, больше не испытывая к нему никаких чувств, а тот в итоге станет дальтоником или ослепнет.       Как только Куроо покинет операционную, Кенма больше не будет для него кем-то особенным. Если всё, что сказал Яку, правда, у них мог бы быть шанс, но теперь, когда он перенесёт операцию, его не будет. Не будет никакой возможности.       По спине Кенмы пробежали мурашки. Он сожалел, что ничего не сказал ему, боялся и ждал первого шага с его стороны. Он сожалел и из-за ревности.       Ревность к Цукишиме ослепила его. Он сожалел, что ничего не сделал. Потому что теперь сердце Куроо будет принадлежать не Кенме, а кому-нибудь ещё. Чувства Кенмы станут бесполезны.       Было больно думать, что Куроо действительно испытывал к нему чувства. Ему хотелось просто послушать команду и перестать позволять себе всего бояться. Куроо всегда говорил ему пробовать что-то новое, преодолевать себя, но вот он жалел, потому что не последовал этим советам и теперь страдал от последствий. Было тяжело думать, что всё уже никогда не будет прежним.       Куроо не будет любить Кенму, а Кенма потеряет зрение и станет страдать из-за безответной любви, на которую можно было бы ответить взаимностью, сказав об этом раньше.       Кенма сидел на скамейке, придвинув к себе колени и обняв их. Он размышлял, он сожалел, он плакал. Он не переставал рыдать на протяжении трёх часов. Каждый раз, когда Кенма что-то вспоминал или осознавал, что когда-то хотел показать и рассказать Куроо, на глаза Кенмы наворачивались слёзы. Он ни на что не смотрел, ему было всё равно. Ему стало интересно, сколько цветов он перестал различать и что он увидит, когда поднимет голову. Он задался вопросом, увидит ли он цвет глаз Куроо, когда тот проснётся на больничной койке.       Когда врачи вывели Куроо в коридор, Кенма наконец поднял голову. Отсутствие красок вокруг него заставило его остановиться. Исчезли синий и жёлтый; коричневая сумка матери Куроо стала бледнее, чем раньше. Когда взгляд Кенмы упал на бессознательное тело Куроо, которое увозили в палату, он почувствовал, как его сердце снова разбилось.       Кенма последовал с родителями Куроо в его палату. Он сидел внутри, пока родители разговаривали с врачом снаружи. Кенма посмотрел на Куроо и заметил его ровное дыхание, повязки вокруг него и мирное выражение его лица. Кенме очень хотелось его обнять. Он был не из тех, кто любил делать подобное, но после всего произошедшего ему нужно было обнять Куроо. Он хотел прижать его к себе; он хотел передать Куроо все свои чувства без слов. Но тот факт, что на его любовь не собирались отвечать взаимностью, заставил Кенму прекратить желать этого.       Поэтому он просто положил руку на его волосы. На губах Кенмы заиграла лёгкая, но грустная улыбка; операция была проведена. Чувства Кенмы были теперь никому не нужны, его состояние ухудшилось, а Куроо уже никогда не будет прежним. Они никогда не будут прежними.       Кенма немного растрепал волосы Куроо. Его смешную причёску он находил милой, а волосы были такими мягкими, какими он только мог их вспомнить.       Он отпустил волосы, как только услышал, как открылась дверь. Он посмотрел на доктора и родителей Куроо; на лицах родителей были облегчённые улыбки, и Кенме пришлось выдавить из себя улыбку тоже, чтобы показать, что он тоже почувствовал утешение. Кенма сел на самый дальний стул; им всё равно придется подождать, пока Куроо проснется, это займет ещё час. Кенма удобно устроился на стуле, пока его разум продолжали поглощать сожаления и печаль.       Когда родители оставили их ненадолго, Кенма глянул на Куроо. Он не знал, что ещё делать, и ему было неясно, что первым делом скажет Куроо, когда проснётся. Следовало ли ему сразу же успокоить, приласкать его? Спросить, как у него дела? Может, ему удастся промолчать, и они будут просто смотреть друг на друга, пока его родители не вернутся?..       — Кенма?       Кенма вышел из транса. Он посмотрел на Куроо; его уставшие глаза были наконец открыты. Кенма вздохнул с облегчением, поскольку он пока ещё различал цвет в его глазах, в отличие от всего остального в палате.       Голос Куроо был хриплым, и Кенма принёс ему стакан воды.       Куроо наблюдал за тем, как Кенма наливал ему воду; он увидел, как тот был по-прежнему в спортивной одежде. Он всю дорогу сюда бежал. Он заметил, насколько его обувь была изношена, как беспорядочно выглядел Кенма. Куроо был бы тронут и счастлив, что Кенма готов на всё это ради него, но он этого не сделал.       Кенма помог ему сесть и дал стакан воды. Он помнил, что раньше представлял себе эту сцену: Кенма заботился бы о нём, когда его положат в больницу. Несколько часов назад он был бы в восторге от всего этого, но теперь он ничего не чувствовал.       Они немного помолчали, прежде чем Кенма собрал всю свою силу в кулак и заговорил первым:       — Почему ты мне ничего не сказал?       Куроо посмотрел на Кенму и поставил стакан на тумбочку.       — Я не думал, что тебе нужно об этом знать.       От его ответа Кенма нахмурился.       — Я твой лучший друг. Что это значит, что мне не нужно знать? — он повысил голос, чему Куроо удивился, ведь Кенма так редко повышал тон.       — У тебя есть Хината, — ответил Куроо, и Кенма с недоумением глянул на него.       — Шоё? — печаль Кенмы теперь смешалась с замешательством и лёгким гневом. О чём он говорил? Откуда это он вообще взял? При чём здесь Хината?       — Я не думал, что тебе нужно говорить об этом, ведь у тебя есть Хината. Вы были так близки, так что я предположил, что ты влюбишься в него, и если бы я так поступил, вам обоим было бы легче начать встречаться, и…       — Я люблю тебя, эгоист ты чёртов! — вот он, повышенный голос и неровное, прерывистое дыхание Кенмы; Куроо редко запечатлевал такое, поэтому он вздрогнул, но его разозлило, что его назвали эгоистом.       — Я сделал это ради тебя. Я любил тебя. Ты говорил только о Хинате — Шоё то, Шоё это. Я видел, сколько времени ты проводил с ним, ты игнорировал меня, ты так счастливо писал ему сообщения, улыбался его сообщениям, даже смеялся иногда, и всё это причиняло мне боль. Я должен был сделать это, чтобы не мешаться, когда вы будете вместе. Я не хотел мешать твоему счастью, я был на грани смерти, но таково моё решение, — сказал ему Куроо, будучи не в силах повысить голос.       Всё сказанное вызвало у Кенмы слёзы. Зазвучали огоньки, он заплакал. Куроо, как и все остальные, растерялся.       — Я говорил с Шоё о тебе, Куро. Он знал всё. Я сказал ему, как сильно я люблю тебя и что всё, чёрт возьми, происходящее между нами очень меня беспокоит. Я всё время хотел поговорить с тобой об этом, но не знал, как подступиться. Ты тоже всегда говорил о Цукишиме, не затыкался вообще. Я завидовал тому, какое внимание ты уделяешь ему, как будто он был самым важным и интересным человеком в мире. Я подумал, что ты оставишь меня ради него, и я испугался. Чёрт возьми, Куро, я люблю тебя… И вот всё это произошло, мы ничего не можем исправить, вот поэтому… — Кенма сделал паузу, и Куроо смотрел на него. Их глаза встретились, потускневшие карие и золотистые. Кенма моргнул, и он больше не различал карего.       — У меня болезнь звёздных слёз, Куро. — От упоминания этого Куроо удивился. У него начало колоть в сердце; он почувствовал себя виноватым во всём произошедшем и в том, что действовал необдуманно. Он ощутил себя ужасно из-за того, что развёл такой беспорядок. Всё, ради чего он так вёл себя, было напрасно. Кенма страдал, и он тоже, только на этот раз без чувств. Они оба чувствовали вину и невероятную боль.       Куроо ничего не чувствовал к Кенме после его признания. Сердце не стучало, были только вина и боль от их судьбы.       — Ты любил меня так, как любил тебя я, Куро? — спросил Кенма, и тот посмотрел на свои руки. Он помнил, как что-то чувствовал, когда слышал своё прозвище, но теперь этого не было.       — Да, любил тебя каждый день, Кенма.       На этом заканчивалась их дружба и отношения, в которых судьба не дала им шанса быть вместе, где ревность проникала глубоко в их сердца и не давала признаться, встретиться их чувствам.       Теперь Куроо не испытывал никаких чувств к Кенме, и состояние последнего ухудшалось с каждым днём. И никакое признание не повернёт время вспять и не спасёт их от жестокой участи.       Конец.