О разных

      Мисти зачастую отчужденная. Порой даже слишком. Джеки это замечает с каждым разом все больше и больше, когда у них находится редкая возможность провести время вместе. Словно что-то не так. Может, это как-то связано с ее увлечением и родом деятельности? Загадочная, мистическая. Девушка, полная тайн? Да ну, бред. Или она что-то держит за занавесом собственного Я?       Она всегда сдержанна. Кажется, никто и не слышал даже, как владелица эзотерического магазинчика как-то проявляет действительно яркие эмоции. Один раз лишь кое-кому удалось воочию лицезреть их взрыв.       Даже в моменты, когда в очередной раз Уэллс смешит, выудив из своего мысленного бездонного загашника информационного мусора еще одну шутку или забавную историю из жизни, девушка смеется тихо, натягивает рукав до самых костяшек и закрывает спрятанной под плотной тканью рукой нижнюю часть лица.       Мисти всегда носит одежду с длинными рукавами, закрывающие половину кисти уж точно. Так, что обнажены лишь аккуратные тонкие пальцы с бежевым лаком на коротких ногтях.       Ее синий свитер, например. Бесформенный, висящий изодранной временем до дыр ветошью. Но любимый. Объемный, оголяющий худые плечи и изящно выступающие ключицы. Жаль выкидывать. Это именно та вещь, что греет душу. Она больше всего пропитана энергией и слабым запахом ароматического цветочного масла с нотками чего-то вроде цедры спелого лайма.       Она никогда не открывает руки. Больше всего вопросом о причине задумался именно Джеки. Но, как ни старайся, тайное всегда становится явным.       Рано или поздно приходится открывать двери в темные комнаты.       В приглушенном пламенно-рыжем свете лампы, что над изголовьем кровати в квартире Ольшевской, взгляд мужчины прикован к ранее скрытому. К тому, что вводит в ступор. К тому, что меняет представление о человеке о заставляет сердце пропустить удар. Полосы испещряют гладкую светлую кожу, кое-где размещающую на себе маленькие точки родинок. Белесые и темные, короткие и продолговатые, толстые и совсем тоненькие, подобные ниточке. Почти все из них поперечные, лишь некоторые - наискосок.       К горлу девушки подступает удушающий ком, а глаза нещадно жжет глубокой печалью и страхом.       Под рукавами ее - прошлое.       Перманентная памятка.       — Если ты захочешь уйти... я не буду тебя осуждать.       Слова даются с трудом. Эмоции душат, а разум боится услышать то, что понесет начало концу всего этого. Кто захочет быть рядом с тем, у кого изрядно подтекает крыша?       Это ненормально.       — Я не уйду, mi amor.       Джек садится напротив Мисти, расположившейся на краю кровати, прямо на пол. Кладет ладони сначала ей на колени, парой легких движений гладит, и только лишь после перехватывает ее кисти и совсем невесомо сжимает, повторяет сказанные минутой ранее слова. Убеждает. Это - не преграда. Не причина ему уходить.       Он понимает.       Пальцами проводит вдоль отметин и ощущает огрубевшими, но все еще достаточно чувствительными подушечками рельеф заживших ран. Вот эти, что светлые, почти белые и тонкие - поверхностные, совсем легкие. А те, что темнее и толще - наоборот. В голову лезут дурные мысли.       Зачем?       Один вопрос, а так много он порождает путаницы в памяти.       Зачем?       Да так, подростковая дурь.       — Не ври.       Он просит.       И она, отводя блестящие от влаги глаза в сторону, не врет.       Воспоминания о том внутреннем жжении колют десятками мелких невидимых иголок, впиваются ими в мягкую плоть. О тех переломах души. О тех срывах и криках, о слезах и непонимании самой себя и окружении. О том, как выворачивает наизнанку мерзкое неопределенное чувство, как нет сил даже заснуть, а когда дневной свет начинает просачиваться сквозь плотные шторы - встать с кровати и начать новый день, потерявший всякий смысл. До тошноты пустого желудка, не видевшего еды уже несколько дней. Как острые предметы отрезвляли ум, не давали утонуть в этом сером океане безликой пустоты и давали еще раз убедиться, что все еще жива, что все еще не ходячий труп или, того хуже, уже вовсе призрак.       Под рукавами ее - то, о чем не говорят во всеуслышание. То, что остается напоминанием.       Проблемы тогда до кажутся меньшими, чем проблемы после, сейчас.       Уэллс остается на ночь, вытирая темные от туши слезы с усеянных родинками бледных щек. Он думает о том, что ему стоит меньше рисковать своей жизнью. Это отражается не только на нем. И он думает о том, что не позволит появиться хоть малейшей подобной метке на коже его niña.       А завтра скажет Ви, что у него появились дела немного поважнее, и останется на еще какое-то время.