Прошлое незабвенно

Темно. Темно и сыро. Последнее из воспоминаний, из тех мелькающих в сознании картинок, не сокрытых тьмой, — то, как мутнеет перед глазами пропахшийся дешевым пойлом кабак, бутыль с элем падает с характерным звуком. И Геральт уже не помнит, день это был или же ночь, не помнит, был ли он пьян тогда. Время текло, словно дикий мед или свежая древесная смола, его невозможно было уловить даже при невероятной медлительности. Год? Два? Неделя? Быть может, вечность? Узкое окно у самого потолка его камеры, через которое даже руку было просунуть невозможно, отдаленно напоминало о былых деньках — о свободе, о солнце. О том времени, когда болело не так сильно, когда все казалось безумной скачкой, погоней неизвестно зачем. Цири не его предназначение. И, кажется, не предназначение вообще. Что-то пошло не так, вспышками всплывают мысли Геральта о том, что стоит встать и уйти, ведь те трое таращатся на него слишком уж долго. Лязг крупного амбарного замка о проржавевшую решетку вырвал ведьмака из размышлений о прошлом. Сил не хватало даже встать, хоть сознание с особенной наглостью подсказывало все новые и новые методы побега, словно издеваясь над измученным телом. Ведьмак был грубо вздернут на ноги, он уже не слушал, что шипит ему очередной мучитель на ухо, видимо, проклятия, а может быть и едкие, надоевшие давно оскорбления. «Главное — поскорее потерять сознание» — сосредоточился на желанной цели Геральт, пока пропахшие его же кровью кожанные ремни снова затягивали на запястьях. Это было необязательно, ведь все равно беловолосый не сделает и шагу. Кормят раз в неделю, бывает, раз в пять дней, он старательно считал проблески света за окном — зато поят почаще, если, конечно, он не «провинится». В широкий перечень провинностей входили особенно громкие крики, быстрая потеря сознания, попытки побега и причинение вреда тюремщикам. В целом можно перечислять бесконечно, если хочется, а Геральту не хотелось. Исполосованные запястья дали о себе знать, когда этот ухмыляющийся гаденыш затянул ремни особено туго. Ведьмак вздрогнул, низко опустив голову. Спутанные белесые волосы скрывали бледное, лишенное прежней живости лицо. Жалкие подобия портков коим-то чудом еще не стояли колом от крови. И снова жгучая боль в запястье. Мучитель водит теплой, лишь наполовину нагретой железкой по итак воспаленной коже, после нагревает и проводит снова, пока металл не накаляется до искрящегося оранжевого цвета. Геральт невольно задыхается в крике, губа прокушена. Он никогда не был настолько изуродован — никогда столько ран, скорее просто причиняющих боль, чем смертельных, не покрывали его тело. Засвистело в воздухе и точно на плечи обрушился первый удар кнута. Запястья уже не болели так сильно, скорее ныли, покалывая, видимо, очередная вспышка боли затмила прошлую. Вытянутое окно бросило пламенеющие лучи на мерцающее бисеринками пота лицо Геральта. Кнут, оскорбления, каленое железо, снова кнут, а после ведро колодезной воды. Ведьмак жадно ловил капли, пока его не прошибла крупная дрожь. Плечи превратились в сплошное алое пятно, откуда-то сбоку послышалс шум. Не металлический лязг — выходит, не гвозди и не кнут. Звук странный, крики, топот, звук словно приближался, становясь оглушительным и заполняя собою все естество Геральта. Тот с радостью погружается в спасительную тьму, дарующую спокойствие и краткое избавление ото всей этой боли. Он жил, как собака. Воля в чужих руках, как и жизнь — все зависит от тех, кто держит его здесь, и это угнетало. Сперва злило ужасно, ведьмак с неописуемой яростью сопротивлялся тому, что происходит, но силы, словно вода сквозь речную гальку, разбросанную по берегу, покидали его. Его явно решили добить, судя по распарывающему кожу толчку куда-то в бок. Хороший нож, зазубренное лезвие вошло в тело, словно в масло. Снова глухой топот, стук, дверь открыли явно сильным пинком, ведь та с грохотом ударилась о стену, топот, шум, чужие руки поддерживают, снуют словно по всему телу, находясь при этом на одном месте, жар охватывает тело. Мир сошелся на одной ослепляющей точке и теплой ладони на затылке — и вдруг пропал. . . . Геральт бредил уже третий день. Последствия заточения не отпускали его, сменяясь то высокой температурой и бредом, то холодным потом и жуткими конвульсиями. Уже трое суток прошло с тех пор, как Лютик вломился в этот ничем не примечательный домишко, вооруженный арбалетом и колчаном отравленных стрел. Бард так и не научился держать в руках меч, поэтому предпочел именно это оружие дальнего боя, требующее точности и, как сказал бы прежний Лютик-поэт, — требующее к тому же и грацию, и божественное напутствие. Со стороны выглядело забавно и при этом пугающе — люди замирали со стрелами в лбах (да уж, твердолобости им не занимать), в то время как бард-белоручка снова и снова натягивал тетиву. На этот затхлый, давно заброшенный «сарай» указал ему такой же бард, как он, повествуя не слишком складную историю о том, как Белого Волка связали и утащили из ближайшего паба, а уже застарелые отметины лошадиных копыт привели поэта к разгадке. По крайней мере, именно так описывал всю историю горе-рифмоплет, Лютик уже почти год искал ниточки, способные привести его к старому другу. За это время он стал куда полезнее — подтянутый, довольно ловкий и теперь владеющмй оружием. Лютню пришлось заменить сначала луком, а после из-за неудобств при перезарядке — арбалетом. Геральт нашелся в подвале, пропахшимся кровью, паленой плотью и пылью, в одном из закутков этого странного места. Дом, кособокий и некрепкий снаружи, имел каменный, надежный и наглухо закрытый подвал, в котором держали прославленного Белого Волка. Судя по ранам и новым, свежим шрамам, он был здесь не неделю и не две, заметно исхудал, ведь бард легко поднял его, пусть тот и бредил, вырывался, рычал и всячески пытался задеть своего спасителя. Лютик не стал везти ведьмака к лекарю — далеко, да и раненый наврядли перенесет даже краткий путь. Нож с короткой, неровно вырезанной рукоятью торчал из бока Геральта, бард не вытаскивал его, дабы не вызвать обильную кровопотерю, Белый Волк и так слишком слаб. Лютик, к слову, так и не перестал петь, лютня лежала на табурете, он играл на ней, чтобы не уснуть — нужно менять повязки больному и поить, буквально заставляя сделать хотя бы несколько глотков воды. Лекарства помогли на пятый день, температура упала и бард смог немного поспать, улегшись верхней частью тела на постель, где лежал Геральт, а коленями упираясь в дощатый пол. . Ведьмак приоткрыл глаза, поморщился — солнечный свет заливал комнату и жег веки. Непривычно. Геральт чуть потянулся — руки не связаны, а по телу проходит приятная истома, тепло разливается где-то глубоко внутри. Белый Волк сел, неловко упираясь локтями в постель, после ошарашенно взглянул на спящего юношу рядом с ним — Лютика. Высокий стол, два окна, лютня, брошенная на пол, обломки стрел и сложенные на куске брезента наконечники и копна русых волос, покоящихся совсем рядом. Бард стал более плечистым, мышцы на спине очерчивались тонкой хлопковой рубашкой. Услышав шум, Лютик чутко вскинул голову, глядя на Геральта со счастливой улыбкой — Проснулся? Пить хочешь? Есть? Нет, ты выпей, тебе нужно. Хочешь, сбегаю к трактирщику? Станет тебе полегче, поедем к лекарю, а то рана от ножа затягивается очень плохо, я не зашивал ее, ведь какой толк от моих неровных стежков, — снова без умолку болтал менестрель, набрасывая на себя куртку и перекидывая через плечи лук и стрелы. Геральт только и мог кивнуть, с неподдельным удивлением глядя на барда, выпить кружку какой-то горьковатой и пахнущей травами жидкости и лечь обратно под требовательными руками Лютика. Тот укрыл ведьмака и, хлопнув дверью, побежал к трактирщику, после все с той же суетливостью поставил рядом с ведьмаком высокий табурет, сложив на него все съестное, что только смог найти у торгача. Для начала — тарелка с куриным бульоном, которую бард аккуратно поставил посередине. Неудобно было подниматься с ней по лестнице, но зато он ничего не разлил. Ломти свежего, душисто пахнущего хлеба, несколько кусков копченого мяса и пузатая бутыль эля. — Я искал тебя год, где ты пропадал первые полгода? Ни слова о тебе, вот ни единого, вообще. Как там Цири? Йенн? Твоя работа? Я боялся, что ты не переживешь эту рану, Геральт. Бредил, метался по постели, кричал что-то, я так и не понял, даже один раз пытался меня придушить. Вот, — С этими словами Лютик указал на темно-синие отметины на шее, немного помолчал, но после снова принялся болтать — Эти ублюдки. Я им объясняю, что могу ведь и без бойни просто забрать тебя и уйти, но нет же, пришлось перебить их. — Это ты убил их всех? — Вдруг подал голос Геральт, прервав поток слов, текущий из Лютика. Тот утвердительно кивнул и подвинул табурет к ведьмаку. Белый Волк только сейчас понял, что ужасно голоден, поэтому принялся хлебать наваристый бульон, обдумывая все произошедшее. — Где ты научился стрелять? — Осушая деревянную плошку, мужчина зачесал назад мешающиеся пряди — их явно отмывали с особенной тщательностью и расчесывали. Лютик любовался им с прежним благовеением — улыбался, весь светясь изнутри, радовался встрече. Он привстал, искренне и тепло обнимая спасённого — сжимая не слишком крепко, чтобы не ранить. Геральт выдохнул, приобнимая его в ответ и прикрывая глаза — он в безопасности. В порядке.