К звёздам!

Я никогда не влюблялась в кого-то, кроме Германа. И очень этому рада. Ведь мне бы никто не ответил взаимностью. Но я сразу поняла, что это именно любовь. И вовсе не та «безусловная» любовь к семье, вызванная привычкой, нерушимым веками правилом о том, что все обязаны любить своих родственников, и уже начавшая таять от осознания, что всю мою жизнь они лишь мне вредили. Я делаю на благо семьи всё, а что получаю взамен? Презрение, побои и оскорбления. Хватит это терпеть. Хватит их любить. Они этого просто не заслужили. А Герман за неделю сделал для меня больше, чем родители за пятнадцать лет. Я всегда нуждалась в поддержке. В улыбке и добрых словах. Ради признания и любви захотела стать знаменитостью… А потом нашла их в одном человеке. И, как бы я не желала «Созвездию Квартет» миллионы фанатов, для меня они значат куда меньше, чем один только Гер. Он моё будущее. А штаб группы в их с Эри квартире — мой дом. Дом, в котором всегда царит лёгкий творческий беспорядок и постоянно звучит музыка, в котором пахнет пиццей, в котором разговоры и смех не заканчиваются до поздней ночи. И все его жители — творческие и понимающие люди… Ну, кроме Агаты. Хотя, я уже начала привыкать к тому, что они с Гером постоянно грызутся, и нам с Эри приходится его защищать. Иногда даже забавно выслушивать проклятья нашей сатанистки, и наблюдать её попытки навести на нас всех порчу. Это ничего, когда-нибудь мы найдём нормального пианиста. Я стараюсь её терпеть. Хочу быть как Герман. Да он же просто святой! Не выгоняет Агату, заботится о нас с Эри… Он заслуживает такого же замечательного партнёра. И я им стану. Гер, ответив взаимностью, хватает меня, тянет к себе и, немного поднявшись на цыпочки, прижимает свои губы к моим. Плотно, почти до боли. От неожиданности я пытаюсь отстраниться, но его рука, по-хозяйски зарывшаяся в мои волосы, настойчиво давит на затылок; вторая же, обвив торс, прижала меня к телу юноши так сильно, что я ощущаю биение его сердце грудью. Мы стали одним целым, наш пульс поймал единый ритм, и теперь наши организмы не могут существовать друг без друга. Губы у Германа шершавые, как сахар на мармеладе. Я приоткрыла рот, позволив ему углубить поцелуй. И задышала. Как будто раньше мне всё время перекрывали кислород, и только Гер смог наполнить им мои лёгкие. Я жмурюсь до белых вспышек на внутренней стороне век. И они формируют звёздную россыпь. Поцелуй стал напористым и совсем… взрослым. Это уже совсем не трогательный детский «чмок», какими обмениваются подростки в неуверенных порывах первой любви, а французский, глубокий и такой интимный поцелуй, что мои щёки, а потом и всё тело, обдало жаром. Я чувствовала, что Гер довольно опытен… Сколько девушек у него было до меня? Не важно. Я стану лучше их всех… Он будет счастлив со мной. Стены клуба, холодный свет прожекторов, музыка, силуэты, расплывающиеся в мутном тумане, возгласы заметивших нас людей… Всё оказалось где-то далеко-далеко, в ином измерении. А в нашем остался лишь поцелуй, лишь горячие мокрые щеки, прикосновения, тепло, скрип кожаной куртки Гера и сильные удары полыхающих сердец… У меня кружится голова, и мы вместе с Эри и Агатой выходим на свежий воздух под аплодисменты «публики». Все посчитали это милым. И я хочу показать им больше. Заявить всему миру, что я принадлежу Герману, а он — мне. Носить парные футболки, держаться за руки и целоваться при всех. А когда нам исполнится восемнадцать — пожениться. И устроить в честь этого огромный концерт… Мы сели на скамью у входа в клуб. Никто ничего не говорит. Разве что Агата бубнит что-то про розовые сопли. Гер закурил. Я тоже вытянула из пачки сигарету. Последовал щелчок зажигалки, и маленький огонёк перекинулся на кончик никотиновой полоски. Я подношу её к губам, глубоко затягиваюсь и тут же кашляю от едкого дыма. Я курю первый раз. Вообще, мне всегда был противен запах сигарет, но после поцелуя с Германом он стал таким притягательным. Ну и что, что «курение вредит вашему здоровью». Я хочу заполнить этим дымом все лёгкие, словно это дыхание моего любимого… Завтра возвращаются родители. И снова я взаперти. И снова я — принцесса, сидящая в многоэтажной башне, охраняемой злым четырёхглавым драконом. Но мой рыцарь уже здесь. Красивый, смелый, умный и добрый. Слова из моих любимых детских сказок прекрасно его описывают. Он заберёт меня в свой замок. И мы вместе отправимся за мечтой…

***

Сказать, что заниматься музыкой, когда рядом мои родители, сложно — значит не сказать ничего. Времени стало в разы меньше, потому что на меня снова спихнули все домашние обязанности. И ещё пару недель назад, я бы с превеликим удовольствием бросилась тщательно драить посуду и до блеска вычищать полы, ради хоть каких-то намёков на похвалу. Но сейчас понимаю: к чёрту это всё! Пускай я до сих пор хочу объятий мамы, любящего отца и милых братика с сестричкой… Нужно наконец смириться с тем, что мне их не видать. Сколько бы раз я не вытерла с полок пыль, сколько бы бутербродов не приготовила для ненасытного Арнольда. Здесь я не любимая дочь, никогда ей не была и не стану. Нужно избавиться от привязанности к семье. Тем более, что их и семьёй назвать сложно. Они как опекуны, воспитатели в детдоме. И моя зависть близнецам улетучилась, когда я заметила, что и для них у нашей матери не нашлось любви. Отец-то их обожает, постоянно куда-то возит, играет с ними, дарит дорогущие подарки… А мама ведёт себя так же, только чтобы быть с ним в хороших отношениях и жить на его деньги. Но когда они не видят, милое любящее лицо сменяется гримасой отвращения: глаза закатываются, кривятся губы, которые сейчас выглядят так, будто их ужалил целый рой пчёл. А «папе» на меня ему всё равно. Поэтому мать может сколько угодно на меня срываться, обвинять в грехах моего «отца-твари» и настраивать отчима против меня, потому что я «треплю ей нервы». Арнольд и Матильда же в полной мере осознали свою безнаказанность. Началось всё с хвастовства поездкой и сувенирами и пришло к жвачке в моих волосах. Вытаскивали её больно и долго. Только ранним утром или почти ночью я свободна. В это время мы и занимаемся альбомом. Треков в нём немного, всего семь. Но на запись каждого уходит немало времени. Потому что для точного отражения моих чувств в музыке нужно экспериментировать. Иногда наш набор инструментов не может передать их. Так, мелодии старого пианино, ранее принадлежащего тёте Гера и Эри, и находящегося в полном распоряжении Агаты, слишком привычные. Добрые. Звёздный свет звучит как его самые высокие клавиши. А пространство космоса — иначе. Оно — полная противоположность мира людей. И поэтому враждебно по отношению к героине альбома. Поэтому для того, чтобы слушатель ощутил всю его пустоту, таящую в себе лишь отчаяние, мы использовали холодные партии гитары, а так же завывающие аккорды синтезатора, взятого на пару дней в аренду. Я переписала часть самой первой композиции под них. Астероиды больно били низкими клавишами расстроенного фортепиано, чёрные дыры дисгармонично гудели и скрипели ржавым металлом, куски которого мы нашли у заброшенных гаражей, и по которым мы царапали арматурой; то заставляли вздрагивать от внезапных ударов барабана. Эри справляется прекрасно. Ну а мой голос и виолончель — сама героиня альбома. Её сомнения, усиливающееся с приближением чёрных дыр, и надежда, цветущая от вида далёких, но не недоступных звёзд. Всё идёт прекрасно. И даже арфа, которую я изначально хотела использовать, не понадобилась. Более того, у нас скопилась целая флешка записанных, но не включённых в альбом мелодий. Может, когда будем популярными, продадим их как дополнительный материал к альбому. Пришло время заняться его оформлением. Надо будет пролистать научные журналы и найти подходящее фото космоса для обложки. Хотя… Займёмся этим позже. Сейчас главное — концерт. Но репетировать я не могу. Потому что музыка уже исполнена. Чувства отделены от моей души. Что ж, будем импровизировать на сцене. Я знаю, первый концерт принесёт мне самые сильные и светлые чувства. И они создадут музыку.

***

День выступления настал. Я проснулась от грохота в соседней комнате. Мотильда с Арнольдом вновь дерутся… В последнее время они постоянно ищут повод друг другу наподдать. Хорошо, что сегодня мама дома. Слышу, как она трещит по телефону с подругой. Мне не нужно следить за мелкими. Я быстро собираюсь и покидаю дом. Мать этого даже не заметила. Мне, конечно, влетит, когда я вернусь домой… Но это уже не важно. Сегодня же концерт. Мой первый концерт. Сердце так и трепещет. И, несмотря на солнечную погоду, мне очень холодно. Дрожу. Страшно-то как… А вдруг, я снова облажаюсь? Подведу всю группу… Нет, с ними мне всё не почём! Нужно перестать думать о плохом. Но как же медленно идёт время… Каждые пять минут проверяю часы. Я, чёрт возьми, не доживу… Эри тоже переживает. Всё отбивает дробь, что тоже ужасно действует на нервы. Но я не буду препятствовать её репетиции. У неё всё точно получится без ошибок. Она вон сколько практикуется. Может, и мне порепетировать? Нет, смычок валится из рук. Господи, когда уже Герман вернётся… Он пошёл в магазин за гриммом. Я никогда не пользовалась косметикой, но, думаю, он мне поможет. Господи… Герман будет так близко… Будет касаться моего лица пальцами и кисточками… Я снова ощущу его запах и тепло… И вот слышен поворот ключа в скважине. Гер заходит на кухню и кладёт прямо передо мной пакет с косметикой и театральным гримом. — Вот. Закупился. — смахивает пот со лба. Бедный, пакет, наверное, тяжёлый… Да и жарко стало. В следующий раз пойду в магазин с ним и буду помогать с сумками. — Ты нашла платье? — Да! — ради подходящего тематике выступления наряда я объездила пол Берлина. И нашла… Прекрасное чёрное платье с многослойной юбкой и полупрозрачными рукавами. Оно расшито золотыми и серебряными звёздочками и планетами. К нему я купила серьги в виде солнца и луны. А потом внезапно решила проколоть нос. Мне кажется это очень красивым. Салон явно не отличался профессиональностью, так как сделал пирсинг несовершеннолетней девочке, и я с этого только выиграла. Когда я дома, серебряное колечко бережно хранится в мешочке с моими украшениями. Но когда рядом нет родителей, я его надеваю. А ещё протягиваю тоненькую цепочку от носа до уха, цепляя её за пирсинг и серьгу. Выглядит мило. Но понравится ли Герману мой образ? Может, он посчитает его глупым и неподходящим… Он имеет полное право меня критиковать, так как платье куплено на его деньги. На дрожащих ногах я иду в ванную и переодеваюсь. А вдруг он скажет, что я выгляжу безвкусно? Я хочу всегда производить на моего парня хорошее впечатление! Наверное, стоило тщательнее выбирать одежду… Или взять сразу несколько, а потом вернуть не понравившееся. Или сразу спросить совета. Но Гер был так занят тогда… Музыку записывал. Милый, как же он старается для нас всех. — Ну как? — выхожу обратно на кухню. — Потрясно! — Герман поднимает большой палец. И что я так переживала… Гер не стал бы меня ругать, даже если платье оказалось бы плохим. Он же такой добрый. — Вики, не забывай: ты звезда. И на сцене ты будешь блистать. Он прав. Я всем покажу, как хороша моя музыка, и как сильно стремление к её писать. Познавать собственные чувства и делиться ими через искусство. Накрасились мы быстро. Я даже смогла ровно нанести помаду! Она чёрная и вся блестит. На веках — такие же тени. И жирная подводка. Гер сделал привычный макияж: монохромный, выделяющий рот и глаза. Эри, как обычно, нарисовала себе лицо заново. Косметика так сильно её меняет! Без неё трудно сказать, парень наша барабанщица, или девушка. Но благодаря макияжу сразу приходишь ко второму варианту. Скульптуринг, розовые тени, румяна, помада, блёстки… Наверное, если нанести на кожу столько всего, будет казаться, что ты макнулся лицом в сгущёнку. А Агата как всегда отличилась и сделала корпспейнт. У неё теперь новое увлечение — блэк метал. Потому что эта музыка «точно передаёт мой взгляд на мир и отражает мою веру, не то, что ваш унылый постпанк и дезрок». Хотя ни в одном из этих жанров наш антихрист не разбирается. Слушает только самую популярную блэк метал группу, но уже пытается сама работать в этом жанре. Недавно тренировалась скримить. У неё заболело горло, а у нас — уши. Но к концерту такой макияж не подходил. Агата напрочь отказалась его смывать, и Гер облил её водой. Чуть снова не завязалась драка. Едва растащили. Не знаю, как мы дотянули до семи часов. Я то постоянно ходила туда-сюда по комнатам, то обнималась с Гером. «Не волнуйся, моя сладкая, всё будет хорошо. Я тоже не могу дождаться…» Набью эти слова как татуировку. Как же он хорошо меня понимает. Всегда рядом, когда мне нужна поддержка. А я могу дать ему тоже? Я обязана постараться не подвести моего Германа. Сделать его самым счастливым человеком на планете! Сегодняшний концерт — момент истины. Толчок к исполнению нашей общей мечты. Я выложусь на полную.

***

Сцена. Перед ней танцпол. На ней — пульт диджея. Напротив — бар. На стенах плакаты разных групп. В клубе — десятки людей. Проговариваю это несколько раз. Нужно привыкнуть к обстановке клуба. Сделать её такой же родной, как и наша мини-студия. Раскатистый женский голос объявляет название нашей группы. И мы выходим из-за занавеса. Шаг. Ещё один шаг. Третий шаг. Каждый из них сопровождает гулкий удар платформы ботинка о сцену. Я слишком громко топаю… Наверняка это ужасно нелепо! А… Сколько шагов нужно сделать, чтобы встать как можно ближе к публике, но не на самом краю, чтобы не упасть? Хотя, меня сейчас так шатает, что я, даже находясь в двух метров от него, рискую полететь в зал. — Приветики-скелетики! — Герман уверенно наклоняет микрофон к себе. Боковым зрением вижу его улыбающееся лицо. Господи, как хочется перевести взгляд на него, только на него, на мою опору и защиту… Но нужно смотреть в зал. Вести себя вежливо по отношению к зрителям. Они самые разные. С ирокезами и длинными волосами, в чёрном, фиолетовом и сером, бледные и смуглые, кто-то косит под популярных музыкантов… А нам тоже будут подражать? Герману так точно. Он такой харизматичный. Голос так и звенит энергией и целеустремлённостью. Просто кумир миллионов. Я бы всю комнату обклеила плакатами с ним. И не я одна… Вон, как девчонки из зала на него смотрят. Уже с интересом и обожанием. И шушукаются. А как он смотрит на них? Я не вижу… Но пожалуйста, пусть они ему безразличны! Герман любит только меня, мы с ним созвездие. Я без него погасну. — Я Герман Дайс. Лидер группы. — голосом подчеркнул свой статус. — Вот моя сестра Эрика. Красавица, хоть куда… — Эри, наверняка засмущалась. — Агатка… — чуть было не добавил «рогатка», — и гвоздь нашей программы! Восходящая звёздочка, настоящая жемчужина этого вечера… Виктория Койфман! — Пожалуйста, произноси моё имя ещё! Прославляй его! — Её голос ни с чем не сравним! — А музыка-то будет?! — кричит кто-то из толпы. Разве нельзя немного потерпеть?! Дайте Герману договорить! — Конечно! — он приветливо раскинул руки. Гер всегда ярко жестикулирует, и когда делает так, мне кажется, что он хочет обнять весь мир. — Вы знаете… — кивнул, но сдержанно, чтобы не повредить причёску. Сколько же лака для волос он сегодня потратил… — я привык брать от жизни всё… — Брать в рот. — кашляет в кулак Агата. Зараза! Сейчас испортит нам концерт… Вон, ползала уже смеётся… Мы что, цирк?! — …и я не упущу возможность порадовать вас нашей музыкой! — я едва сдержалась, чтобы не запустить в Агату смычком, а он как ни в чём не бывало продолжил. Восхитительная выдержка. — Начинаем! Моя партия! А-а! Я держу смычок не в той руке! Бегло его перекладываю. Едва не роняю, ибо руки трясутся. Касаюсь им струн и… Какой мерзкий звук! Агата и Гер уже начали играть. Это «Где-то на краю вселенной»?! Но я думала, мы будем исполнять что-то из конца альбома! — Где-то на краю вселенной… — я не пою, а механически, почти по слогам выговариваю строку песни. Не могу! Я не могу петь! Но ведь когда-то этого получилось… Я не испытываю чувство, породившее песню. Я думала, что на концерте эта проблема сама-собой решится. Ведь он — конечная остановка. Звёзды. И моё стремление их достичь окрепнет, как никогда раньше, моя уверенность в себе возьмёт тело под контроль и сыграет… Но играем мы не то, на что я рассчитывала! Нужно настроиться на начало альбома. Ну же… Отчаяние, одиночество, пустота, бескрайний космос… Звёзды ещё очень-очень далеко… А ведь если я облажаюсь сейчас, так оно и случится. Меня отбросит от цели. На тысячи световых лет. На край вселенной. Мы с ребятами можем поссориться. Меня (бездарность) больше никто не захочет видеть на сцене. И прощайте мечты… Голос ломается от приближающегося палача. Но я пою. Красиво, чувственно… И руки сами управляют инструментом. Друзья мне аккомпанируют. Мои милые звёздочки… Самые лучшие. Вот бы увидеть их лица сейчас. Но передо мной… Незнакомая толпа. Масса, собранная из человеческих фигур. Десятки взглядов, прикованных ко мне. Липких, оценивающих взглядов. Оценивающих что? Музыку? Мои чувства? Я споткнулась и лежу на земле. А вокруг — стена из одноклассников. Злых, смеющихся. Людям нравится глядеть, как я мучаюсь. Как мечусь в отчаянии и страхе. На что так интересно смотреть нашей публике? На то, как я обнажаю каждый уголок своей души? На то, как сильна моя боль? Зачем они смотрят?! Чтобы узнать мои самые уязвимые места и ударить по ним? Или им нужно шоу. Нужно, чтобы я мучилась. Чтобы взяла лезвие и распорола себе руки до кости. Чтобы разрезала живот и выпотрошила себя на сцене. Людям нравится лицезреть страдания других. Смеяться над ними. Им интересно, как я плачу, как бьюсь в истерике, как жажду смерти. Всё это — их развлечение. Липкие взгляды срывают одежду. Проникают под кожу, высматривают каждый изъян, каждую слабость, за которые можно ненавидеть. Изучают, какие ещё муки может выдержать моя психика. После чего я стану безэмоциональной или мёртвой игрушкой. Хотя, на мой прыжок с крыши они бы тоже посмотрели. Или на то, как я перерезаю себе горло. Или как давлюсь огромным количеством таблеток… Моя агония должна быть зрелищной. В зале больше нет зрителей. Лишь громадный бесформенный монстр с десятками глаз. Отрезавший мне путь к выходу отсюда. Чтобы окружить, втоптать меня и мои чувства в грязь! Он приближается! Или мне это мне это только кажется… Пространство теряет форму. Деформируется. Его цвета как на смешиваются в грязно-серый, как на палитре. Свет прожектора больно бьёт в глаза. Прожектора… На меня все смотрят! Раскидываю руки, чтобы не потерять равновесие. Шагаю куда-то, чтобы не упасть в пропасть, разверзнувшуюся перед сценой. Герман! Эри! Где вы? Помогите мне! Школьный мюзикл. Насмешки одноклассников. Выпускной. Передо мной мельтешат кадры с них, закрывая вид на клуб. Где его тёмные стены, увешанные плакатами?! Где организаторы и публика?! Почему вокруг меня носятся расплывчатые, гогочущие силуэты?! Почему они то бьют поодиночке, то смешиваются в огромную, душащую массу?! Почему в этой массе искажённые лица моих родителей?! Почему мы находимся за кулисами сцены, на которой Анджела читает вступление к спектаклю… и одновременно прощальную речь на выпускной. В меня летят помидоры и комки бумаги. Не могу их развернуть, но уже знаю содержимое злых записок: «Зомби. Чучело. Кровавая Мери». Спину жжёт от удара ремнём. Это всё не по-настоящему… А что тогда реально?! Пытаюсь ущипнуть себя, но просто не могу нащупать собственное тело. Руки потеряли силу и способности двигаться. Тело отдалилось, словно моя шея вытянулась до самого потолка. А голова стала огромной, такой тяжёлой, что кажется, позвонки не выдержат и вот-вот лопнут! А как она болит! Словно в неё залили раскалённый металл и раздули изнутри. Глаза тоже болят. Надо бежать отсюда, спасаться! Делаю рывок вперёд, и тут же торможу, пытаясь вбить ноги в пол. Чудовище совсем близко. Тянет ко мне десятки рук. Хочет поглотить. Растерзать меня. Разглядеть и разодрать до крови каждую рану, высмеять каждую мысль и чувство… А потом вновь собрать из кусков и заставить проживать миллионы мучительных циклов. Нет. Не миллионы. Такое количество, что даже сосчитать нельзя. Чувствую боль в плече. Меня куда-то тащат… Вниз. Потом налево… Куда-то, где светло, где пахнет потом и косметикой. Передо мной Герман. Он хаотично движется, что-то говоря. Не могу понять что. Словно тараторит Гер на выдуманном языке. Части слов то путаются, то вообще выпадают из реплик. А голос стал расплывчатым эхом… Никак не разберу… Его брови сведены к переносице под острым углом. Нос сильно наморщен, а в широко открывающемся рту видны все зубы. Злится. Но я же не Агата, чтобы он на меня злился…

Хлопок

На щёку будто плеснули кипятком. Пощёчина? От Германа? Я пришла в себя. Объекты вокруг больше не распадаются на отдельные фрагменты и мутные фигуры. Пол под ногами стал твердью, а не болотом, в котором того и гляди завязнешь. А… почему мы в гримёрке? Концерт уже закончился? Мы должны были исполнить несколько песен из конца альбома, немного пообщаться со слушателями, объявить о выходе и продаже «Тысячи световых»… Только я ничего из этого не помню. — Ты меня слышишь вообще?! — Гер кричит. На меня. Я никогда не видела его таким разъярённым. Что произошло? — Какого чёрта ты там устроила?! — А что я сделала? — пожалуйста, не повышай на меня голос! Каждое его слово таким тоном, вонзается в сердце как острая игла… — Идиотка! Ты ещё спрашиваешь! — я «идиотка»? Но почему?! Чем я провинилась?! Стыдно даже задать этот вопрос… мои щёки мокрые. Неужели я заплакала на концерте?! И испортила его?! Нет, это всё дурной сон! Сейчас я проснусь, поеду к ребятам и мы хорошо выступим… Щипаю себя за руку. Ещё и ещё! Если надо, до крови ущипну! Лишь бы проснуться! Ну же! — Извини… — всё-таки не сон. — Пожалуйста, прости меня! — я готова на колени упасть, только бы Герман больше не злился! Не смотрел на меня с такой ненавистью! Но… заслуживаю ли я прощения? Ведь только что я отсрочила исполнение нашей мечты. Превратила долгую огромную работу, часы репетиций в бесцельную трату времени… — Пожалуйста, ребята! — Агата безразлично уставилась в пол, а Эри глядит то на меня, то на Гера, будто ища в нас подсказку, как себя вести. — Я обязательно всё исправлю! Договорюсь с хозяевами клуба о другом концерте… Гер отвернулся от меня. Нет, пожалуйста, не игнорируй! Кричи, отчитывай, но не бросай… — А если кто-то из нас и берёт в рот, то только ты! — тычет пальцем в Агату. — Шлюха! — Мать твоя. — сказала, словно плюнула в него ядом. Гадина… Герман запрокинул голову и завыл, схватившись за волосы. — Группа дегенератов! Ну почему я с вами связался?! Надо бы искать нормальных… — Герман! — вскочила со скамьи Эри. — Я ведь хорошо сработала! — Да… — он шумно выдохнул. — Ты-то как раз молодец. — гладит её по голове. Как несколько раз гладил меня. Я не хочу расставаться с этой лаской. Я сделаю всё, чтобы Герман меня простил! — Гер! — кидаюсь к нему. Чтобы крепко-крепко обнять. Может, он ответит тем же… Но между нами его твёрдая ладонь. Я врезаюсь в неё грудью и отлетаю в стену. Больно! И не могу дышать: воздух словно вышибли из лёгких. Сползаю вниз. Пол холодный. И грязный. Я испачкаю платье! А ведь оно очень понравилось Герману! Немедленно пытаюсь встать. Ноги не слушаются, ослабевши волочатся. Но я поднимаюсь, подтянувшись на напольной вешалке… Герман и остальные уже уходят! Выбегаю из комнаты за ними. В зале началась вечеринка. Музыка, смех веселящихся людей… Всё как в день, когда мы с Германом первый раз поцеловались. Только теперь мы покидаем клуб не полные надежд, а расстроенные и злые… — Гер! — едва успеваю за ними. От бега в боку ужасно колет, и дышать невозможно. — Пожалуйста, прости меня! — больше я ничего не могу сказать. Дура! Немедленно придумай, как загладить вину! Но не выходит… — Вик, давай завтра поговорим. — он уже не такой злой, но отвечает холодно и равнодушно. Я не знаю, что хуже… — Пока. Эри быстро оборачивается ко мне. Вижу в её глазах сочувствие… и укор одновременно. Но заслужила я только последнее. — Пока… Мне бежать за ними? Или на остановку? Но как можно уйти, ничего не исправив? Стою, не в силах принять решение. А силуэты моих звёздочек всё отдаляются. Сливаются с темнотой двора. Я их уже не вижу. Холодно. Пусть вечер и безветренный. Все мышцы напряжены, и тело сотрясает мелкая дрожь. А между рёбер, в глубине появилось что-то очень тяжёлое. Многоэтажки, выглядящие, как одна, медленно плывут рядом. Асфальт стучит по ногам. Словно не я иду, а улица куда-то движется. Остановка. Фары и двери, дыхнувшие теплом, открывшись. В светлом салоне даже немного жарко, душно. Но холод засел где-то внутри моего тела. Мягкое кресло. Шум двигателя. Лёгкая тряска. Знакомые картинки за окном. Мой двор. Лестница и дверь. Мама трясёт меня за плечи и снова кричит. Что-то про ночь и пирсинг. Блин, я забыла его снять. Эта женщина способна просто вырвать кольцо из крыла моего носа… Отталкиваю её. У неё мягкое и лёгкое тело. Захожу в комнату и запираю дверь. Пусть стучит и ломится. Пусть хоть отчима позовёт. Им меня отсюда не выкурить. Узкая кровать и подушка. Всё кажется таким нереальным, обрывочным. Будто за толстым мутным стеклом. Будто кадры на плохо сохранившейся плёнке. Этого не должно быть. Мы с Гером, Агатой и Эри сейчас отмечаем успешное выступление. Вселенная просто не может существовать без такого развития событий. Я не могу. Может, меня занесло в неправильную вселенную, где всё пошло наперекосяк? А как из неё выбраться? Построить космический корабль… Для этого нужно выучить физику. А у меня по ней одни тройки. Утром сяду за учебники… Мысли такие несвязные. Бредовые. Не могу сконцентрироваться ни на одной. Они всё ускользают. Теперь голова пуста. И я засыпаю… Таким был мой первый концерт.

***

Чёрт! Вся подушка в следах косметики. И платье помялось. Как я вообще могла в нём уснуть?! Выскакиваю с кровати и выглядываю в окно. Уже светло. Новый день. Наконец-то пришло время исправлять вчерашнюю ошибку. Прикладываю ухо к двери. Слышу только шум телевизора и редкие комментарии Арнольда и Мотти. Родители ушли. Слава богам. Сегодня без скандалов. Даже настроение немного поднялось. Быстро переодеваюсь, иду в ванную и смываю остатки туши и теней с помощью вонючей маминой мицелярки. Надеюсь, этот запах выветрится, когда я встречусь с Германом сегодня. Я обязательно с ним сегодня поговорю. Но только после того, как попрошу у владельцев клуба дать нам выступить ещё раз. Без этого стыдно показываться ребятам на глаза. Герман вчера так на меня смотрел… больно, но… жаль, что взгляд не может оставить на теле шрам. Чтобы я навсегда запомнила, как их подвела и никогда этого не повторяла. Выхожу в коридор и сталкиваюсь с Арнольдом. Он… заметно похудел с начала года. И взгляд какой-то бегающий, неспокойный. — Мама сказала, что задаст тебе вечером. — он абсолютно бесстрастно, как судья вынес мне приговор. Странно… обычно мелкие злорадствуют над тем, как меня наказывают. — Наплевать. Совершенно. Пусть хоть на горох ставят. — обхожу его и иду к выходу. На самом деле, я боюсь наказания. Вдруг это будет домашний арест? Или меня отколотят до полусмерти. Лучше уж второе. А ещё лучше, вообще не думать о последствиях моей вчерашней выходки, чтобы страх не мешал мне действовать. Погода довольно приятная. Но всё вокруг говорит об окончании лета: ещё тёплое солнце, редко выглядывающее из-за перистых облаков, прохладный ветерок, развивающий волосы и ткани одежды короткими порывами, желтеющие листья на пышных кронах деревьев… осталось десять дней до того, как мне придётся начать выживать. Устроиться на работу или пересдать экзамен. А я так надеялась начать продажу альбома к концу августа… Потому что на другой заработок у меня просто нет сил. Несколько недель перед увольнением из кафе я едва могла заставить себя взяться за мытье посуды. Чуть ли не часами стояла перед раковиной, разглядывая гору тарелок, чашек и другой утвари. Придётся снова так мучиться ради небольшой зарплаты? Какая же я ленивая и привередливая! Надо радоваться, что хоть такая работа есть! И хватит мне уже думать об этом. Сейчас главное договориться с клубом и помириться с Германом. Клуб расположен совсем рядом с нашим штабом. Находится он в подвале небольшого магазина музыки. Да уж, представляю, как весело приходится жителям этого двора. Что ни день, то тусовка неформалов. Они, наверное, уже привыкли к странно выглядящим людям. А вот мои соседи нет. Однажды вечером я ждала на площадке, когда освободятся качели. И мама одного из детей в довольно грубой форме попросила меня уйти, поскольку я «пугаю её ребёнка». Я не хотела конфликта, поэтому послушалась. Как же было обидно… но спорить и защищаться я не могла. Так… А почему у клуба двое полицейских? Разговаривают с директором, высоким сутулым дядькой в татухах. Наверное, кто-то пожаловался на шум в ночное время. Или разузнали о малолетках, купивших алкоголь. Ничего серьёзного… идут ко мне. Директор же настойчиво машет в мою сторону пальцем. Из-за курения? Или из-за случая, когда Герман спёр в магазине шампанское? Так, главное не нервничать. За такое не будет ничего, кроме штрафа… — Виктория Койфман? — копов двое. Кто из них «хороший», а кто начнёт давить? Оба выглядят хмуро и враждебно. Я же не в фильме… — Э… Да. — опять я вспотела. И голос дрогнул так, будто я пытаюсь скрыть убийство. — Что-то случилось? — Вы как раз вовремя. Вам знакома эта девушка? — мужчина, тот, что повыше, показал мне папку с листом бумаги, которую ранее держал под мышкой. С чёрно-белого фото на меня смотрит Агата. Так непривычно видеть её в клетчатом платье до самого пола и с длинными волосами, собранными в толстые косы… Может, и не она вовсе? Нет, я ни с чем не спутаю этот озлобленный взгляд. — Ну… — почему её ищет полиция? Мы что, всё это время общались с преступницей? А если нас накажут за то, что мы её скрывали?! — Не говорите, что нет. Вчера вы вместе выступали в этом клубе… — Да, мы знакомые! — выпалила я, готовая рассказать всю правду. Только бы нам с Гером и Эри ничего не было… — А что случилось? Она что-то натворила? — только не говорите мне, что подожгла церковь… — Сбежала из дома. Полиция разыскивает её уже несколько недель. Вот это да… Но ведь Агата говорила, что просто уехала из дома. Видимо, родители не дали согласие на то, чтобы она жила отдельно. — Мы об этом не знали. — теперь Агату вернут домой. И у неё не будет необходимости играть в нашей группе. А почему она сбежала из дома? Не от хорошей же жизни! А вдруг родители ей навредят? — А вообще… — пытаюсь проглотить дрожь в голосе. –… есть смысл возвращать её домой? Ей восемнадцать скоро… — Она сказала вам, что ей скоро восемнадцать? — подал голос полный полицейский, который до этого молчал. — На самом деле Агате Цюрих нет и шестнадцати. Она должна вернуться к опекунам. Вам известно, где она может находиться сейчас? — Да… — называю адрес штаба группы. — Это в паре дворов отсюда… А людям, с которыми она жила, ничего не будет? Он не же не знали… — я сейчас расплачусь… ну почему я сдала Агату?! Это создаст проблемы и ей, и Герману… не лучше было бы соврать? Хотя, за дачу ложных показаний, меня могут посадить… — Мы поймём это, когда поговорим с ними. Спасибо за сотрудничество. Возможно, нам понадобятся ещё ваши показания. Будьте на связи. — а вдруг они придут к нам домой? Родители меня прибьют… пожалуйста, пусть я им больше не понадоблюсь… и пусть Герману с Эри ничего не грозит… ответ полицейского по этому поводу меня совершенно не успокоил! — Хорошего дня. — и они удалились.

***

Pov Агата

— Да чтоб эта Виктория сдохла! Меня грубо заталкивают на заднее сидение полицейской машины. Смотрю в окно на козла Германа и Эрику. Оба ошарашенно пялятся то на меня, то на копов, то глупо переглядываются, пытаясь осознать произошедшее. Гера мелко трясёт от злобы, а его ноздри раздуваются, как у разъярённого быка. Будто он готов вырвать дверь автомобиля и вытащить меня. А когда нас допрашивала полиция, он весь покрылся потом и пищал, как маленькая девочка. Трусло. Строит из себя святого, а так ссыт за свою шкуру, что пытался свалить вину на сестру. Мол, это она притащила меня жить к ним! Машина трогается. Водитель и мент, сидящий рядом со мной, молчат. А я хочу на них наброситься и выцарапать глаза. Твари. Ну зачем я им?! Что, из-за одного ненайденного ребёнка вселенная взорвётся?! Мы покинули Берлин. Многоэтажки сменились частными домами. До омерзения знакомыми домами… Мне нельзя домой. Нельзя вернуться проигравшей. Я с раннего детства борюсь против взглядов моих поехавших предков. Они помешаны на религии, и всеми силами пытаются втянуть в неё меня. Но посещение церкви каждое поганое воскресенье и постоянные запреты наоборот заставили меня ненавидеть их божка! Никакой красивой и модной одежды. Только длинные строгие платья неброского, каких-то болотно-блевотных цветов. Нет телевизору — в доме разрешены лишь классические и церковные книги. Изредка — радио, ловящее скучные новостные станции. Вкусная еда? Забудьте. Ведь мы великомученики, добровольно отказавшиеся от многих благ, чтобы достичь просветления и обрести господа бога. Но при чём здесь я?! Хотят жить как в средневековье? Хорошо, но меня пусть в это не впутывают! Но за возражения меня всегда наказывали. Заставляли переписывать главы библии до боли в руке… Из-за этого научилась писать обеими руками. Так себе утешение… Да лучше бы я вообще не умела писать и читать, чем часами строчила их идиотские сказки без права на ошибку! Хуже всего было стоять на гречке. На неё могли поставить как за провинность, так и просто, для профилактики. Людям, которых никогда так не наказывали, сложно понять, как это больно, когда острая крупа впивается в твои колени. А ты стоишь, пытаясь подумать о чём-то хорошем и отвлечься от этого ужасного чувства. И стараешься не смотреть на часы, чтобы ещё больше не отчаяться от того, как много времени ещё осталось… После этого колени краснеют и покрываются мелкими глубокими ямочками. Даже отряхнуть прицепившуюся гречку не выходит — боль остаётся надолго. А все вокруг жили. Одноклассникам можно было носить, что захочется. Им покупали дорогие игрушки и интересные книги. А моим единственным развлечением было старое пианино. Порой сверстники приносили сладкое на праздники, и я прикасалась к запретным плодам. Минутами лизала и жевала недоступные конфеты в тайне ото всех. Не будь у меня доступа к миру, я бы и не поняла, насколько бредовы и отвратительны поступки моих родственников. Посчитала бы их правильными, и начала бы запрещать жить себе самой. В тринадцать лет меня запихали в религиозный интернат для девочек. И его можно было описать всего одним словом: душно. Все тихие, медлительные и до ужаса правильные… Никаких тебе разговоров и смеха, даже просто полежать и развлечь себя собственными мыслями было некогда. Молитвы, уроки, дежурство по корпусу и другие виды работ… Скучные, будто от пыли серые физиономии преподавательниц с мутными глазами. И тускнеющие лица юных девочек, из которых пытаются сделать нечто подобное. Никаких эмоций. Только слезливые, поднятые вверх глаза и губы, приоткрытые в слепом восхищении на службах. Пришло время стать разочарованием семьи. Я пустила слух, что встречаюсь с девочкой. Родителям пришлось меня забрать. Конечно, мне хорошенько влетело… Но видеть в глазах предков страх и разочарование, что все их «старания» были напрасны оказалось так… восхитительно. Даже возбуждающе. Как выигрыш в казино. И мне захотелось большего. Отомстить. За то, что лишили меня нормально детства. За то, что я была изгоем в обществе. За всю скуку и боль. Пускай смотрят, как я восхваляю Сатану, которого они так ненавидят и боятся. Как за моей спиной полыхают церкви и иконы. Я должна найти единомышленников. Показать, что нас миллионы, и мы уже идём по души святош. Я любой ценой стану самым мрачным и аморальным исполнителем за всю историю музыки. Не каждый вынесет мою игру и экстремальный вокал. А за тексты её наверняка запретят в некоторых странах… Я с головой брошусь в бездну того, от чего меня так ограждали мать с отцом: наркотиков, алкоголя и беспорядочных половых связей… Мои выступления приглянутся самому Дьяволу. Разврат, приношение мелких зверей в жертву сатане и пение, прямиком из преисподней… Каждый концерт превратится в обряд поклонения Великому Господину Ада. Скандалы будут преследовать мою группу, и так я войду в историю. И пусть каждого помешанного, как мои родители, хватит удар. Я с удовольствием приколочу их к крестам и раскручу. Устрою вечеринку на похоронах и оскверню могилы. А в конце красиво уйду из жизни. Попаду в ад героем. Лягу в котёл, как в личное джакузи. А через тысячи лет пламени, когда пройду чистилище и заслужу искупление, я отправлюсь на небеса, чтобы разрушить их до основания. А пока… Остаётся только ждать встречи с мамочкой и папочкой. Мы жили недалеко от Берлина, так что недолго остаётся до момента, когда они увидят лик Люцифера, созданный на моём с помощью косметики. Я превращу их жизнь в ад и смешаю с грязью все их взгляды и убеждения.

Pov Виктория

Даже рука не поднимается нажать на кнопку дверного звонка. Будто она вот-вот долбанёт меня током. И заслуженно. Такой трусихе, как я, следует хорошенько вломить. Я до темноты шаталась по дворам, не решаясь пойти в штаб. Вдруг тут полицейские? Вдруг Герману влетит? Вдруг он ещё сильнее на меня злится?! Ещё ничего не произошло, а я уже плачу. Но это ведь Герман… он добрый. Он меня простит. Особенно, если узнает, что я договорилась с администрацией клуба о новом концерте. Может, мы успеем найти другого пианиста. Было нелегко. Я минут двадцать собиралась с мыслями, чтобы просто поговорить с людьми. Ужасно нервничала. И заметила, с каким раздражением они ко мне относятся. Создали же мы клубу проблем… Чувствую давление холодного пластика кнопки на палец. Позвонила! Нет! Мне нужно ещё несколько минут! Отдышаться, вытереть слёзы и вспомнить, что я хотела сказать… Внутри щёлкнул замок. Дверь приоткрылась. — Герман! — даже на «привет» не хватило терпения. — Слушай, я все устроила. Концерт будет в конце сентября, мы успеем подготовиться. Я буду много репетировать и точно не облажаюсь… — я идеально исполню песню. Даже если для этого мне придётся подолгу истязать собственными чувствами. Я готова вновь наполниться безысходностью и заставить себя верить в бессмысленность мечтаний, чтобы группа оказалась на вершине. Где-то вдалеке рокочет гром. Лампочка на потолке, едва справляющаяся с её освещением, медленно мигает и трещит. И пускай этот звук тихий, он больно впивается в мозг, бегает по телу мерзкими мурашками, настойчиво царапая каждый нерв. Лампа, наверное, лопнет. И единственным источником освещения на лестничной клетке будет свет из квартиры Гера. Он стоит, скрестив на груди руки и опершись о косяк двери. Глаза скрытые в тени волос, но по поджатым губам я понимаю, что Герман недоволен. — Агата пожелала тебе сдохнуть. — сказал он тихим, низким голосом. Меня словно ударили тяжёлым молотом. Серые, стальные глаза Агаты всплыли в памяти и острым кинжалом вонзились куда-то в грудь. — Герман… — но ведь он не желает мне того же?! Он меня простит, обязательно! Правда же?! — Ты вообще понимаешь, что сделала?! — его взгляд полыхнул злобой, и на фоне желтоватой из-за освещения и отсутствия грима кожи, глаза стали угрожающе-красными. Брови судорожно задёргались. — Мало того, что сорвала концерт, так ещё и пианиста нас лишила! Из-за тебя нас допрашивали целых три часа! А если бы арестовали за сокрытие пропавшего?! Какое ты вообще имеешь право приходить сюда и извиняться?! — грубо хватает меня за воротник, тянет к себе и трясёт. Я даже сопротивляться не могу. Болтаюсь как безвольная тряпка. Нет… я не могу слышать его голос таким! Сколько же в нём ненависти и презрения! Но я их заслужила. Ведь Гер на меня рассчитывал. А я разочаровала. Я всегда всех разочаровываю! Учителей, родителей… себя! Как же я себя ненавижу! Лучше бы я прыгнула с крыши и не отравляла этот мир своим существованием! Всем было бы только лучше… Чувствую сильный удар по лицу. Мозг в голове словно взорвался, и в глазах потемнело. Отступаю назад, и через несколько шагов пол исчезает. Я же стояла спиной к лестнице! Я сломаю спину? Или отделаюсь сотрясением мозга? Ничего из этого. Моя рука сама собой схватилась за перила. Я смогла подтянуться и удержаться на ногах. Вижу, что на ступени и мелкую, поцарапанную плитка, коей выложен пол, капает кровь. Моя кровь! А нос и область вокруг его ноют, и с каждой секундой боль всё усиливается. Откуда пришёл удар? Поднимаю взгляд на Германа. С каким же презрением он на меня смотрит! Но он не мог меня ударить. Не верю. Это лампочка лопнула! И в меня прилетел её кусок… но где тогда осколки?.. И почему Гер идёт ко мне, потирая кулак?.. — Герман! — из квартиры выглянула Эри. — Гер, это уже слишком! Не надо… — она хватает его за рукав и тянет от меня. Но тут же отпускает из-за сильного толчка. — Ты-то что лезешь?! — парень повернулся к сестре. Навис над ней, и я подумала что её тоже ждёт удар. — На чьей ты стороне?! — Ну… я… — Что нукаешь?! Любимое твоё слово, да?! Предательница! Мне ещё и барабанщика нового искать?! — Нет! — жалобно кричит Эри и крепко прижимается к брату. — Прости, пожалуйста! Вики действительно перед нами виновата… И Гер обнимает её в ответ. Я тоже хочу. Ведь он такой тёплый и ласковый. Хочу слышать его комплименты… Хочу смотреть в его глаза и видеть в них прежнюю нежность. Но когда он меня простит? Что я могу для этого сделать? Пусть изобьёт до полусмерти. Пусть хоть рёбра мне переломает… Только бы потом любил и не бросал… Но ведь родители относятся ко мне точно так же. Бьют за любую провинность. А я готова на любую работу, чтобы получить хоть каплю нежности… Но я хочу, чтобы меня любили за мою личность, а не за выполнение приказов! Но… Разве я могу на такое рассчитывать? Ведь единственный мой плюс в том, что мной удобно пользоваться… Я же как собачка. За похвалу всё сделаю. Может… Попытаться обо всём этом забыть? Встречаться с Германом, убеждая себя в том, он правда меня любит? Стараться быть ему во всём полезной… Нет, не смогу. Я узнала правду. Я не смогу врать себе и делать вид, что у нас прекрасные отношения. Гер использовал меня для того, чтобы сделать группу популярной. А раз я решила, что не позволю родителям относиться ко мне как к слуге, то никому другому тоже! Миную лестничный пролёт. Герман и Эри что-то кричат мне вслед. Перехожу на бег. Я не должна их слушать! А то захочу вернуться! Выхожу из подъезда. На улице начался дождь. Но мне плевать. Я должна уйти отсюда, как можно дальше. Я не разбираю дороги. Вокруг то совершенно неизвестные мне дворы, то знакомые дома и дороги. Вот скамья, где мы отдыхали после драки. Магазин и клуб. Всё в этих местах напоминает о Германе, Эри и Агате. Отсюда даже видно окно штаба. Я больше не могу здесь находиться! Я должна обо всём забыть. Лицо болит, в особенности нос. Кровь булькает и стекает в горло. Смешивается с каплями дождя и слезами. Пытаюсь вытереть её, но только пачкаю рукава. Одежда намокла, став бесформенной и тяжёлой. Вода натекла в ботинки. Волосы слиплись. Объёмные тучи сверкнули, и на землю обрушился новый раскат грома. Прямо как за окном балкона, где меня однажды заперли. Но там я хотя бы могла стучать в дверь и надеяться, что мама пустит меня домой. А сейчас негде рассчитывать на защиту. Ни дома, ни в штабе. Иду мимо магазина с техникой. Поднимаю глаза и вижу в экране телевизора на витрине своё отражение. Жалкая. Лицо красное, а нос опух и кровоточит. Из-за удара пирсинг порвал крыло. Воротник сполз, открыв бледную шею. Всю в красно-фиолетовых следах поцелуев. В тлеющих отметинах иллюзорной любви. Ожогах… Герман бережно гладит мою шею бархатными подушечками пальцев. Едва касается губами, обжигая кожу близким дыханием. Дрожу от волнения и удовольствия. Сегодня это вряд-ли перейдёт во что-то большее. Я ещё не готова снять перед Гером одежду. Он будет переживать из-за моих порезов. Но когда-нибудь согреет и их своими поцелуями. Руки парня обводят мои плечи. Я не люблю к ним прикасаться. Они слишком широкие для девушки. Но когда рядом Гер, моё тело прекрасно. Ведь ему оно нравится. Он неожиданно опускается к бёдрам. Сжимает их, поднимается к талии… Как смущает… У меня сбилось дыхание, и каждый удар сердца разносит по телу приятные тёплые волны. Герман неожиданно целует меня в шею и посасывает кожу. — Гер… — хочу закрыть раскрасневшееся лицо рукой, но Герман осторожно сжимает мою ладонь. Гладит пальцы, каждую их выпирающую костяшку. — Хочу, чтобы по твоей шейке всем было понятно, что ты моя. Эх… Примерить бы на твой пальчик кольцо… А сейчас этими самыми пальцами я царапаю шею в порыве ненависти. Хочу содрать кожу, на которой остались воспоминания о нём и мне. Ну почему всё так обернулось?! Почему я такая доверчивая?! Агата сразу поняла, какой Гер на самом деле. А у меня не хватило мозгов. И какого чёрта я плачу?! Скулю, как побитая собака… Слезами горю не поможешь, нужно что-то сделать! Но у меня не выйдет исправить ситуацию. У меня ничего никогда не выходит! Ноги слабеют. Я больно сталкиваюсь коленями с асфальтом и падаю на него. Корчусь и дёргаюсь от всхлипов. Давлюсь воздухом и слезами. Кровь окрашивает воду в тёмный. Пускай вытечет вся. Пускай потоки дождя унесут её в канализацию. Я умру от кровопотери. А утром на улицы выйдут люди. И сотни ног растопчат моё тело, смешают с грязью плоть и раскрошат кости. Лишь бы так и случилось. Броситься с крыши у меня духа не хватит. Ну почему я цепляюсь за свою жизнь, если она такая жалкая и бессмысленная?! Ещё недавно я благословляла день, в который познакомилась с Германом. Строила планы о совместной жизни и концертов. Не обернись всё так, мы бы даже завели ребёнка. И стали бы лучшими родителями в мире. Лучше бы я не мечтала о музыке. Лучше бы не стремилась найти друзей и не привязывалась к людям за одно хорошее отношение… Будь проклят тот день. И мечты. И альбом. А вместе с ним и все мои чувства. Я поднялась как никогда высоко и, упав, разбилась о землю. Обрела крылья, а потом их жестоко отняли. Сперва выдрали все перья, чтобы показать, какая я на самом деле жалкая. А потом сломали в них все кости и разорвали сухожилия, отделив от спины. Ещё недавно я нежилась в лучах приближающихся звёзд. А теперь меня отбросило от них на миллионы световых лет. Нет, не на миллионы. На такое количество, что даже сосчитать не возможно.