Сладкий сон

      Ему тринадцать. Его мучает до дрожи яркое воспоминание, врезавшееся в мысли, и неистребимое: он помнил, когда она ему впервые приснилась голая, после дня, когда они купались в затопленном карьере. Только вот во сне на ней не было купальника, не было ничего, кроме плетёных фенечек на запястьях и тонкого браслета на щиколотке, подмигнувшего ему солнечным бликом на золотистой подвеске сердечком, и собственное его сердце рухнуло куда-то вниз, и картинка слегка поплыла… Помнил собственное приятное, но и волнующее пробуждение, стыд за испачканное липкое бельё и ужасное смущение позже, когда он стал ловить себя на неподобающих ощущениях при взгляде на её тело, на разбитые, измазанные йодом коленки, на шею, усыпанную веснушками, на узкую бледную полоску живота, когда она сонно потягивалась тёплым летним вечером, который для него вдруг становился немного жарче. Мысли о прикосновениях, от которых по спине пробегали мурашки. Почему раньше он о них не думал? И смутное тревожащее чувство, которое он не знал как выразить и которое обжигало его сердце.       Ей тринадцать.       Она на заднем дворе в тени живой изгороди. Родители уехали в гости, Петунья — с подругами в Харрогейт… Можно делать, что угодно. Как хорошо, что дома не надо носить тесный лифчик, особенно мучительный в жару…       Она с тоской думает о том, что без лифчика на улице уже не появится… И что если она его не наденет, то Сев может заметить то, как её соски, затвердевшие от холода в тени, вырисовываются сквозь ткань широкой футболки…       Она читает тайком взятую у мамы книгу, «Любовник леди Чаттерлей», сидя на раскладном стуле на заднем дворе, и щёки её пылают, а бёдра ёрзают, и дышать вдруг становится тяжело… Она забыла о конфетах, тающих на солнце рядом, и прислушивалась, не застанет ли её кто-то, пока глаза пробегают по строкам «и вот мужчина делит с ней последнюю наготу… И стыд в ней умер». Но она слышит только дальний щебет птиц, дуновение ветра, и собственные шумные вдохи и выдохи… И сердце, колотящееся как барабан.       Она убирает книгу, которую так стыдно читать дальше, и прикрывает глаза.       Ей кажется, что она дремлет всё так же на заднем дворе, вот только на ней совсем нет одежды. Её разморило, и тело сделалось свинцово тяжелым, она может только слегка ворочаться, неспособная поднять руку и прикрыться… Из-за высокой живой изгороди кто-то смотрит на неё, она знает это. Некто её разглядывает, и ей немного страшно, но в то же время так интересно, зачем этот кто-то на неё смотрит? Что он видит?       Она с усилием распахивает глаза. Дышать тяжело из-за грузной книги, лежащей на груди, которая всё ещё обтянута розовой футболкой, заправленной в ставшие тесноватыми джинсовые шорты… Она одета, фух. Никто не заметил, что она читала. Никто не подглядывал.       Отпечаток измазанного в шоколадной конфете пальца компрометирующе запятнал обложку.       Что ж, выходит она просто-напросто натрескалась конфет, и от лучей солнца её разморило...       Ему четырнадцать.       На зимних каникулах, когда ему в очередной раз приснился сон, в котором он целовал её в румяные, как перо малиновки, щёки, он, проснувшись, не сдержался и предался сладкой мечте о том, что могло бы быть дальше. Возбуждение горячей удушливой волной прокатывалось по телу от одной только мысли о том, что она позволит ему поцеловать её, прикоснуться к полной, обтянутой свитером груди. Он представлял себе мягкость её губ, быстро скользя ладонью по члену, представлял, что она разделась для него, и сладкая дрожь его пробирала от того, что она могла ему отдаться, вот так вот просто, после одного лишь поцелуя, не сомневаясь… И лаская себя, он представлял движение её бёдер под собой и сгорал со стыда, слыша собственное хриплое дыхание.       У него ещё будет время стыдиться, когда он посмотрит ей в глаза в следующий раз, и опустит взгляд, когда она наверняка задастся вопросом: о чём таком сейчас подумал её друг.       Засыпая, он обещал себе, что это единственная такая фантазия, но… ошибался.       Ей четырнадцать.       Ей снилось, что он обнимает её. Что она слышит его тяжелое дыхание за спиной, чувствует его тепло на своей шее и лёгкий запах табака.       И во сне ей было тревожно, кто тот парень, которого она не видит, к которому не может повернуться.       Но наконец-то она стряхивает оцепенение, шевелится...       Она со стоном ложится на спину. Он всё ещё обнимает её, склоняется к ней… В комнате темно, но она узнает этот запах дешёвых сигарет. Это Северус. И она всегда знала, чувствовала, что это он.       И она шепчет «поцелуй меня», она знает, что он здесь для этого, и пусть ей стыдно, она хочет, чтобы он осуществил свои намерения, хочет до дрожи, до одури. Их губы встречаются. Он задирает её ночнушку и нависает над ней, начинает входить…       Она просыпается слыша собственное тяжёлое дыхание. Слишком толстое одеяло, слишком жаркое, слишком натоплено в комнате… Слишком тяжело внизу живота, и слишком мокро в трусиках. За окном ложится пушистый снег, которому так хочется подставить пылающие щёки.       Ей пятнадцать.       Она бежит по лесу в сумерках, и запах трав пряный, одуряющий, пьянящий. как обещание, наполняет грудь. Она улыбается, смеётся, зная, что вот-вот догонит… Он где-то тут. Она ищет его. Она знает, что если сейчас его найдёт, то они займутся любовью, он возьмёт её, он сделает её своей, или она залезет на него после торопливых поцелуев, чтобы только заполнить эту алчущую жадную пустоту внутри.       Она видит его, сидящего на поваленном стволе, видит, как на солнце блестят его чёрные, как обычно не расчёсанные волосы, и, подкравшись со спины, тихо, словно кошка, обнимает за плечи, целует в губы, и поцелуй пьянит… так сильно, что она едва может шепнуть сквозь дурман:       — Люби меня.       И она обвивает его тело ногами, руками, так близко, и ей так хочется, чтобы вот прямо сейчас…       Она проснулась. Глаза ослепил свет раннего субботнего утра. В спальне Гриффиндора тишина, подруги крепко спят. Между ног безобразно натекло. И простыня и одеяло мокрые, и на ночнушке были большие влажные липкие пятна, а внутри что-то ещё сильно и сладко сокращалось, а сердце билось бешено.       Щёки вспыхнули. Это её напугало, и деревянными руками она потянулась за палочкой, призвала новую ночнушку, торопливо переоделась и побежала в ванную старост, чтобы хорошенько отмыться. Когда она сунула руку между ног, то внутри всё хлюпало. Она попыталась ввести палец поглубже, и неожиданно он вошёл. Она замерла, заворожённая собственной дерзостью. Было не больно… И хотелось большего. Хотелось как во сне насадиться верхом и снова испытать… Это. Она торопливо вымыла тюбик из-под зубной пасты и протолкнула в себя. Вошло неожиданно легко. Она продолжала погружать его, горя щеками, ощущая себя распутной, представляя, что это Сев целует её и в реальности кусая губы, пока грудь её вздымалась… Пока она выгибалась, щипая себя за твердые соски…       Выходя из ванной, она обещала себе, что больше никогда так не сделает и забудет об этом сне. Забудет, потому что они друзья.       Но не сдержала слова.       Она возвращалась к этой мечте. Когда подолгу не могла заснуть. За завтраком в Большом зале, тайком глядя за слизеринский стол и опуская глаза, когда встречалась с ним взглядом.       На скучном уроке она не могла отделаться от грязных мыслей.       Она без причины краснела, глядя на его руки, и досадовала на себя.       Называла себя дурой, потому что всякий раз вздрагивала, если случайно касалась его.       Ему пятнадцать.       Он валится на постель. Он очень пьян, очень. Чёрти бы подрали карточную игру на желание. Он проваливается в сон, но и там видит карты, множество парящих вокруг карт. Тех самых, зачарованных с голыми девушками, и он внезапно ловит среди них одну, потому что на ней она, и без одежды, и нельзя, чтобы её такую видел кто-то ещё. Но карта выпрыгивает у него из руки, начинает разрастаться, и он понимает — это не карта, это дверь, распахнутая перед ним… И белая рука в веснушках берёт его за руку, приглашая войти, и он делает шаг к ней, и целует губы, о которых столько раз мечтал, и она стягивает с него одежду, слишком быстро… Лили садится на него верхом, и рыжие волосы качаются перед его лицом в ритме её смелых движений, и он целует улыбающиеся губы. Её глаза хитрые, и сердце сжимается от любви, а тело плавится от жара невыносимого, когда он кончает вместе с ней, и хочет вновь обнять её, привлечь к себе… Но пальцы ловят пустоту и нашаривают рядом холодное одеяло. Он с горечью откидывается на подушку, а голова ещё кружится от хмеля. Только сон. Никогда, никогда она не будет с ним наяву.       Им шестнадцать. Он будит её, и спрашивает: «Что тебе снилось, Лили?»       Низ живота кажется ей почти болезненным от прилившей крови.       И щёки у неё вспыхивают, она сглатывает судорожно, не зная, что ответить…       И словно всё ещё во сне шепчет хрипло:       — Мне снился ты. Я покажу тебе, что мы делали, — и кусает губы, осторожно обнимая его. А он смотрит на неё поражённым диким взглядом и делает шаг навстречу медленно, словно сквозь застывшее время, и обнимает её за талию, охватывает рукой разгорячённое тело, и так легко, как во сне, губы встречаются с губами. После сновидения между бёдер всё ещё горячо и склизко. Он вдруг пытается отстраниться, но она не пускает его, слишком сильно она томится…       Её трусики спущены до колен, и его ремень расстегнут, прежде звякнув пряжкой. Она сидит на подоконнике в классе защиты, широко расставив ноги, безобразно мокрая, и чувствует, как его член наконец-то скользит внутри неё, чувствует, как сладкие спазмы при каждом движении дёргают её тело, до предела распалённое картинками из сна.       Он кончает слишком быстро, но делает ещё пару движений бедрами, и удовольствие, жаркое, пронизывающее всё тело, заставляет её согнуться, содрогнуться, а губы, вновь её целующие, едва не заставляют её терять сознание, умирать в крепких объятиях.       Только сейчас они понимают, что происходит. Что это не сон.       А значит пробуждение не грозит разочарованием.       Они, осторожно обнявшись, стоят рядом, пытаясь привыкнуть к новой реальности, которая пошатнулась в мгновение ока, в которой теперь кажется возможным всё. И если сказать слова, которые так долго жгли язык, может быть, можно услышать ответ?       — Я люблю тебя       — А я тебя. Честно-честно.       И едва на губах затихает этот шепот, как их уже вновь касается поцелуй.