Периферия

      После того, как они проговорили около часа, Мария встаёт и собирается уйти, а Аделина тянется к ней и смело ловит за рукав.       Она не хочет вести себя эгоистично. Она понимает, что не должна желать ничего, кроме собственного возвышения, должна быть слепа и глуха к любым другим своим нуждам. В некоторые дни это проще, чем в другие, а сегодня это особенно тяжело. Она устала, её тело ломит, её голова невыносимо раскалывается, и недавно прошедшее кровослужение причинило ей много боли. Она лежала на кровати и молила о сне, и тогда пришла Мария. Странно, но лишь их дружественной беседы ни о чём оказалось достаточно, чтобы немного облегчить её головную боль.       У Марии талант исцелять людей. Если Аделина когда-нибудь будет способна дарить хотя бы частичку подобной радости, значит, её жизнь не была напрасной.       — Аделина, что-то не так?       Она слишком долго не отвечает. Мария берёт её руку и аккуратно убирает с рукава, но не выпускает.       — Останьтесь ещё ненадолго, — мягко говорит Аделина, сжимая ослабшие пальцы вокруг ладони Марии.       — Не могу.       Мария отступает, и её рука ускользает сквозь пальцы Аделины. От этого больно, пусть и не должно так быть. Аделина не должна ничего хотеть, но не может отрицать, что её сердце поёт от времени, проведённого вместе. У Марии полно дел, ей ещё много кому нужно нанести визит, а Аделина и так заняла её на слишком долго, но ей хочется ещё, хотя бы ещё несколько минут. Она ощущает, что хмурится, пока Мария отворяет дверь и оборачивается, не убирая ладонь с ручки.       — Ой, ну перестань, Аделина, — говорит она с улыбкой. — Хмурость не к лицу такой красавице.       Эти слова особенно приятны, ведь Аделина знает, что выглядит так же болезненно, как себя чувствует, и в ответ на них она виновато улыбается. Всё же ей бы хотелось узнать способ убедить Марию остаться. Аделина не единственная, кто страдает. Пусть Мария сильна телом, иногда Аделина замечает тьму в её глазах, как она с тревогой бросает взгляды на тени в комнате, как она всегда держится на расстоянии, не раскрывается полностью.       — Я понимаю, вы заняты, — говорит она и решительно продолжает. — Но не может же что-то, что вы пытаетесь искупить, быть настолько непростительным, чтобы вы не могли себе позволить ни минуты покоя?       В ту же секунду лицо Марии бледнеет. Перед ней словно чужая женщина, страшащаяся не только за свою жизнь, но и за свою душу. От этого зрелища сердце Аделины разрывается. Что бы ни тяготило Марию, она хочет знать, разделить это бремя, облегчить эту боль. На мгновение их взгляды встречаются, и ей кажется, что ей доверят это запретное знание. Но затем Мария приходит в себя, её глаза делаются чуть холоднее, и когда она улыбается, эта улыбка не отражается во взгляде.       — Прости, Аделина, — шепчет она. — Боюсь, что может.       И затем она уходит, а Аделина вновь остаётся одна. Её голова сразу же начинает болеть, и она сидит неподвижно, пока на неё накатывает волна головокружения. Ей слышны удаляющиеся по коридору шаги Марии, но они немного отдают эхом, словно она под водой, и...       Ах, вот и он. Это звук, который она желает услышать. Время позабыть её эгоистичные мирские желания и вместо этого сосредоточиться на нём. Но, когда она поправляет осанку и готовится, она всё ещё не может унять беспокойство о Марии.       Это нечестно, думает она. Это место для совершенствования. Здесь должны расцветать не только пациенты.