За то, что есть – и уже прекрасно.

Она слушала моё сердце. А времени не существовало.               Бывало плохо. Да это же совсем не удивительное явление для обыкновенного человека. Она садилась на колени, трепетно прижималась ухом ко груди и слушала его стук. Медленно прикрывала глаза, тёмные пряди непослушно касались их, постоянно выбирались. А сердце, наверно, просто чувствовало и тоже спешило за ними. К ней.        В неё.        Бывало паршиво. Отвратно до истерического рвения помечать предплечья тугими красноватыми линеечками. Но желание уходило так же быстро, как появлялось. Запястья обжимались прохладными пальцами. Даже вечно игривые планетки удивлённо замирали в глазах.        Больше не играли.       Она искренне не понимала зачем, а мне уже и не хотелось понимать.        Бывало прекрасно. Исключительно наивно и прекрасно. Тогда её планетки соединялись с моими палящими звездами. Она хитро щурилась, расплывалась в улыбке, чем-то подговаривала их и... ох, что выходило. Обьятия взглядом, которые особенно любвеабильны были к утончённым впадинкам рядом с шеей. Я не могла и подумать, что так разрешается.        Впадинки становились любимы губами. Нежно и тепло любимы.        Но бывало исключение, вынести которое давалось отчего-то труднее и, порой, безысходнее. Когда она, тревожно зажавшись в пространство между дверью и просторным коридором, жмурила глаза и не решалась подойти. Молчала. Ей не было грустно – но сильно больно и немного страшно. От жестокости, постоянной выгоды и лживых добродетелей шоу-биза, токсично выплескивающихся не в том направлении. Я терпеливо ждала, ментально поддерживая подступающие порывы девочки.       

До первого всхлипа – полной открытости.

Звоночек, дающий полноценное право подойти.

       Руки медленно касались плеч, а затем блуждали по спинке, разгоряченной от возмущения и мелко подрагивающей. Полувлажные губы дотрагивались макушки. Не знала, как это помогает, однако желание забрать все пугающее было уверенно и действовало до конца. Пальцы, касаясь подбородка, приподнимали его вверх, отчего венки на её руках мгновенно приобретали цвет, а лицо судорожно пыталось отвести глаза, рассеянно и растроенно косясь куда-то в сторону.        Терпеть не могла вызывать к себе жалость.        Тогда я бережно возвращала к привычному положению её, растерянную, переходила по линии позвоночника, все также заинтересованно пересчитывая вдоль и поперёк изученные частички.        – Юлечка, - осторожно начинала светловолосая, разжимая крепко стиснутые пальцы, – прекрати, глупенькая.– губы касались шеи. Приходила моя очередь садиться на колени и целовать её сердце через тоненький участок кожи, приподняв края белоснежной маечки. Бесшумно и успокаивающе.        Укутанная пледом Юля вновь прижималась к груди. Нравилось, что внутри бъется. Обычно протестующе и возмущённо, а стоило ей притронуться – умиротворенно и нежно. Должно быть, чувствовало и было твердо убеждено, что его любят.        Я шептала на ушко её имя и поглаживала кожу рядом с ребрами, выслушивая редкие фразы о тревожащем и успокаивалась, когда ошалелое от приступов истерики дыхание восстанавливалось.        В их семейном доме недавно появился щенок с золотистой вьющейся шерстью и повадками, очень схожими с человеческими. И кажется, её маленькая девочка, ластящаяся к рукам с доброй душой была олицетворением моей, с темными густым волосами и заразительным шёпотом, от которого, мама дорогая, хотелось прижаться к лицу и, придержав сносящуюся крышу, слушать до последнего мирного вдоха перед сном.        – Тина, ты такая хорошая! Спасибо. – говорила она с таким восторгом, что не верить в это было бы сродне преступлению, думаю. – Люблю тебя, девочка. – я улыбалась. Честно и доверчиво, вопреки.        Протестующие психи и огненные глазки по поводу этого «прозвища» были прямым сопровождением тому, кто о нем упомянет при обращении к ней.       Как прекрасно, что моего имени в этом списке не было.        Она засыпала, а я, отправив короткое SMS Валере – ещё одному «избранному» и мужу по совместительству, наблюдала. Так забавно выходит, что человек по своему происхождению становится искусством, которое отчего-то и тронуть рукой бывает страшно. Стоишь как в музее, лупишь глаза, пытаясь поверить правдивость этой красоты и теряешь речь потихоньку.       Не веришь и любишь.        Но эта любовь не была похожа на обыкновенное. Мы не любовники, а у Юли поистине прекрасный супруг и смелый сынишка. Мы не сёстры, ведь наши родители не имели общих родственников и даже совместных родичей тридцать пятого колена семидесятого потомства у нас, возможно не было.        Наверно, это любовь детей. Восхищенная и полностью бескорыстная.        За то, что ты есть – и уже прекрасно.