Inside

      

***

       Кружка выпала у Куникиды из рук и с глухим звуком разбилась, Ацуши в панике отдëрнул от блокнота руки, словно обжëгся. Тетрадь захлопнулась, словно сомкнулись челюсти мышеловки. И офис погрузился в тишину. Внизу по дороге пронеслась, превышая скорость, машина. Сквозь приоткрытое окно в комнату тянулся сквозняк.        Было тихо словно в могиле.        Казалось, что даже перешëптывания пылинок стали бы слишком оглушительными. Словно танцуя на острие, ни Ацуши, ни Куникида не могли найти себе места. Вырванные из равновесия, ошарашенные, разбитые уродством реальности. В их сердцах поселилось что-то вроде тревоги. Это что-то непрерывно свербило, выворачивая наизнанку. И напряжение всё скапливалось и скапливалось, не находя выхода. Не находя ни поводов, ни сил на тр, чтобы прервать порочный круг гнетущего молчания.        Осаму Дазай...        Сколько же всего заключалось для них в этом имени. Сколько тайн оно таило. Сколько чувств вызывало.        Могло ли это произойти на самом деле?        Ацуши вспомнил вдруг шумного, не серьëзного, порою раздражающего, порою ленивого Дазая и едва-едва сумел сопоставить его сияющий уверенностью образ с теми расплывчатыми описаниями из дневника. С тем мальчиком, молчаливым, болезненным, неуловимо пугливым. Бвло ли в Дазае что-то, чего Ацуши попросту не замечал до этого? Было ли в нëм что-то уязвимое и сломанное? Несли ли его шутливые попытки умереть более глубокий и мрачный смысл? Несли ли они реальную угрозу?        Ацуши спотыкался и терялся на пути собственных размышлений и, к сожалению, сейчас Дазай уже не мог помочь ему разобраться в этом.        А если всё это время Дазай кричал где-то там внутри, снова и снова умоляя о помощи? Но никто не слышал. Что если всё это время агенство бесконечно помогало всем вокруг, обходя одно из своих стороной, оставляя его в кромешной тьме собственных мыслей, отторгая, пугая... Что если всё это время агенство упорно не замечало боли в собственном сердце?        Ацуши сглотнул, внутренне замирая от ужаса и безысходности. Разве можно так? Разве это вообще возможно? К этому времени уже все в агентстве знали про то, что ранее Дазай состоял в мафии, но спрашивали ли у него хоть раз, что стояло за этим на самом деле? Что он чувствовал все эти годы? Хотел ли он этого? Был ли у него в конце концов выбор?!        И тут Ацуши вспомнил Кëку... Маленькую девочку, попавшую в сети портовой мафии, погрязшую в манипуляциях, насилии и смерти. Ацуши вспомнил, как Кëка плакала, говоря о том, что больше не хочет убивать. Как она улыбалась искренне но робко, когда агенство дало ей шанс. И Ацуши невольно задумался о том, находился ли Дазай в таком же отчаянии?        Дазай был тем, кто первым протянул Ацуши руку, так разве не должен был тигр отплатить ему тем же? Спасти, вытащить из океана внутренней тьмы. Но как сделать это, если Осаму всегда замкнут, отстранён и собран? Как сделать это, если уровень искренности у Осаму застрял где-то ниже нуля? Если он никогда не объясняет своих мыслей и не говорит то, что думает? Возможно ли спасти того, кто не просит о помощи? Нужно ли?        И Дазай улыбается, смеëтся, шутит не всегда удачно, иногда жестоко. Он говорит о своей мечте-смерти, но ведь при этом никто не знает ни его прошлого, ни даже дня рождения. И Дазай так много и шумно говорит и так раздражающе громко ноет, что раньше Ацуши никогда не задумывался о том, бывает ли ему больно и способен ли он на усталость. Умеет ли он плакать?        Но сейчас Ацуши мог видеть его лишь в одном образе. В образе оебëнка, которого безжалостно разрывает на части свора хорошо обученных бойцовских собак. И Ацуши вспомнил вдруг живо и ярко тот животный страх, тот парализующий ужас, который он испытывал, преследуемый тигром. Он вспомнил то острое чувство беспомощности и всепоглощающее одиночество холодных улиц. Был ли тот маленький Дазай из дневника точно также испуган?        "Я узнал, что ему двенадцать лет"        Ацуши сжимает кулаки. Он должен помочь, должен спасти его! Теперь, оглядываясь назад, Накаджима вдруг понимает, что этот мальчик всё ещё здесь. Он живёт, дышит, сидит, запертый в той самой квартире со светло-бежевыми обоями и перепачканными кровью полами. Ацуши вдруг понимает, что несмотря на то, что телом Дазай давно вырвался из западни, душою он ещё был там.        И он был там один.        И хотя Ацуши не знал точно, имеет ли он моральное право читать дальше, лезть в душу и ворошить прошлое. Влезать в чужие тайны, рвать, безжалостно портить хрупкие стены самоконтроля, разрушать всё, что было до.        Но ведь невозможно вылечить, не поставив диагноз. Невозможно сделать правильный шаг в кромешной темноте. И Ацуши решается. Даже если ему больно углубляться, даже если он не хочет знать, не хочет читать о пытках, не хочет видеть этот слом личности, боится разочароваться, боится увидеть, как этот мальчик, не выдержав, возмëтся за пистолет, опуститься на самое дно и превратиться в самого молодого в истории руководителя портовой мафии... Даже если так...        Ради Дазая... Ради наставника, ради спасителя, ради друга. Ради человека, который поверил в него, протянул руку и вытащил из пучин отчаяния. Ради человека, который и без того страдал слишком долго, Ацуши просто обязан взять себя в руки. Выдохнуть. Выдержать.        Но правильно ли это или нет?        Хочет ли этого сам Осаму? Сомнения терзали, полузабытая неуверенность расправила плечи. Ацуши сглотнул с сжал руки в кулаки. Нет. Это уже не важно. Всё было решено с тех пор, как тетрадь попала к ним с Куникидой в руки, ведь с тех самых пор Дазай стал новым клиентом вооружëнного детективного агентства.        И это уже неизменно.       Ацуши снова поднимает глаза.        — Куникида-сан? — Доппо отнимает руки от лица, попровляет очки на переносице, почти сразу же после этого попровляет воротник рубашки бессмысленным, нервным движением. Растерянный, почти испуганный. И в этот момент Ацуши вдруг понимает ещё кое-что. Он понимает вдруг, что между ними с Куникидой всего четыре года разницы, что Ацуши уже не совсем ребëнок, а Куникида, точно так же как и Дазай, ещё не совсем взрослый.        И из-за этого Ацуши должен стараться лучше, больше. Он должен соответствовать, чтобы суметь в нужный момент подставить им своë плечо. Ацуши снова сглотнул, чувствуя, как тигринные когти врываются в кожи ладоней, но не подавая виду. Истрëпанный переплëт на коленях высасывал силы но повышал мотивацию. Он заставлял Ацуши верить в то, что он поступает правильно.        — Куникида-сан, я хочу продолжить.

***

17 августа 2013

       Он умножает в уме двузначные числа. Я заметил это сегодня за ужином, после того как мы заговорили о теории финансов. Вообще-то, я не думал, когда включал радио, что такая тема может заинтересовать ребëнка, но мальчик невозмутимо указал мне на ошибку диктора. В последнее время я начал замечать, что у мальчика плохой аппетит, и чтобы отвлечь моë внимание от содержимого своей тарелки, он осознанно начинает разговор...        Обсуждение финансовой несостоятельности сми вышло у нас странным и почти неловким. Раньше я думал, что не плохо общаюсь с детьми, мы ведь с Акико-чан были лучшими друзьями! Но этот мальчик не ребëнок а загадка марианской впадины. Он снова удивил меня. В какой-то степени, он показался мне вполне одарëнным, и я решил заняться его обучением.

***

19 августа 2013

       Сегодня я попросил Хиротсу купить учебники, тетрадки, ручки — прочие принадлежности. Работы было так много, что раскалывалась голова. В мафии в целом не приходилось расслабляться, но иногда выдавались особенно напряжëнные недели.        Этой ночью на южный склад было совершено вооружëнное нападение. Враги использовали разрывные, не удивительно, что раненных было так много. Пришлось провести четыре операции за день, и на последней мои руки дрожали. Крайне непрофессионально. Впредь мне стоит относиться к работе серьëзнее. провести четыре операции за день, и на последней мои руки дрожали. Крайне непрофессионально. Впредь мне стоит относиться к работе серьëзнее.        Мальчик занимает всë больше места в моих мыслях, и это становится опасным. Я забываюсь, думая о том, поел ли он и чем занимается сейчас. Отвратительно. Он — эксперимент. Психологическое преступление нового уровня. И он должен приносить только пользу.        Хиротсу занëс покупки в мой кабинет и оставил внушительный пакет на подоконнике. Было уже совсем темно, в кабинете витали стойкие запахи крови и спирта. Я открыл окно, чтобы легче дышалось, и предложил Хиротсу остаться на кофе. Мы просидели вдвоём почти полтора часа. Обсуждали дела, политику, новые сорта чая. Он высказал какую-то интересную вещь про то, что даже увядающая камелия способна отравить, но я не запомнил точно.        В любом случае мы скоро переключились на босса. Из-за дерзкого и плохо продуманного нападения на склады он рвал и метал. Репутация портовой мафии ослабла, враги начали становиться наглее, город тонул в крови. Мои виски гудели от усталости и переизбытка мыслей. Я рассказал Хиротсу о том, что босс созвал экстренное, тайное совещание на восемь часов завтрашнего дня, и что я приглашëн. Хиротсу ушëл около полуночи, кажется, ему тоже была необходима некоторая передышка.        Сегодня я решил не возвращаться домой. С тех пор, как я нашёл мальчишку, я почти не рисковал оставлять его одного на ночь, остерегаясь побега или других мелких пакостей, но сейчас, когда мы почти наладили контакт, я был почти спокоен. За окном фары редких машин заливали мой кабинет светом, а я думал лишь о том, как препарировать душу ещё эффективнее.

***

20 августа 2013

       Совещание выдалось отвратительным, после него меня весь день мучала ужасающая мигрень, и я решил остаться на работе снова.

***

25 августа 2013

       Когда я вернулся в свою квартиру спустя почти неделю отсутствия, Дазай вышел в коридор и, хмуро выглядывая из-за косяка, наблюдал за тем, как я неторопливо снимаю свои лакированные туфли и вешаю на крючок кашемировое пальто. Вообще-то чëрный плащ всегда нравился мне чуть больше, но, когда я в спешке покидал квартиру, пальто быстрее попалось под руку.        Проходя мимо мальчика, я растрепал небрежным движением его волнистые каштановые волосы и сам удивился тому, какое странное чувство у меня это вызвало.        Мальчик до вечера был ужасно тихим, словно моë длительное отсутствие откинуло наши отношения на несколько шагов назад, однако, несмотря на вернувшуюся робость, он следовал за мной почти попятам. На ужине я отметил, что мальчик на удивление худ и бледен, но не придал этому достаточно много значения, надо бы на неделе купить фруктов. Возможно, это затянувшийся авитаминоз.        Ему нужны будут силы на учëбу, если я и вправду решу выжать из него всё, что он сможет мне дать.

***

26 августа 2013

       Его разум буквально поразил меня. Задания за шестой и седьмой классы он решал почти не глядя, мы были вынуждены сразу же пойти дальше.

***

3 сентября 2013

       Я постоянно увеличивал сложность заданий, пытаясь нащупать его предел, но тот ускользал словно на редкость упрямая вена. Мальчик всё схватывал налёту. Математику, литературу, философию, биологию, логику. Время от времени, когда я отвлекался, Дазай выигрывал у меня в шахматы. Он оказался на редкость проницательным ребëнком, который мастерски пользовался моей рассеянностью или усталостью. С ним нельзя было отвлекаться ни на секунду.        Я чувствовал себя так, словно дрессирую дикого зверя, и это будоражило.

***

13 сентября 2013

       Он продолжал стремительно худеть. Теперь, когда я начал задумываться об этом всё чаще, это стало очевидно. Авитаминоз непричëм. Сегодня я решил проверить шрамы от клыков и, если это необходимо, убрать швы, но его нездоровая худоба обеспокоила меня гораздо больше заживающих укусов. Несмотря на то, что мальчик достаточно плохо переносит боль, но нëм всё заживает как на собаке. Никаких осложнений.        Пока я снимал швы, мы говорили с ним об учëбе. Обычно я давал ему задачу и спустя пару дней желал услышать решение. Со своими вопросами он справлялся сам, не отвлекал, не спрашивал. Лишь читал учебники стопками, рисовал какие-то дикие графики, рвал, клеил, снова рвал. Начинал сначала. И всегда приходил с готовым ответом. На сегодня я дал ему логическую задачку, которую мы обычно даëм новобранцам, но он решил её за минуту.        Над решением этой же загадки Хиротсу размышлял почти пол часа. Результат Дазая был воистину впечатляющим, но я знал, что он способен на большее, поэтому не радовался его успехам. Я заметил, что мальчика не волновали ни обманки, ни обходные пути. Он словно видел лабиринт размышлений немного сверху, всегда легко и безошибочно находил тупики. И это помогало ему не сбиваться. Мальчик не испытывал сомнений, был уверен, чëток, быстр и осторожен.        Не опровергая, но и не подтверждая решения, я попросил его объяснить ход своих мыслей, но мальчик ничуть не смутился. Свою позицию он объяснял мне с уверенностью человека, каждый день берущего в руки нож. Он восторга мне на миг захотелось вскрыть его череп и посмотреть, что за удивительная машина скрывается внутри.        Несмотря на хроническую усталость, стычек с другими бандами у мафии становилось всё больше, я снимал швы неторопливо. Яркие, кривые и уродливые его шрамы раздражали моë чувство прекрасного. Я осмотрел мальчика с ног до головы и сделал вывод о том, что он был крайне некрасивым ребëнком. Кости, обтянутые тонкой и ломкой, изуродованной кожей. Огромные но пустые глаза. И я задумался. Ведь дети обычно так прекрасны! Почему же тогда этот Дазай казался мне столь отвратительным? И почему именно этому уродливому ребëнку достался такой удивительный разум? Быть может, чтобы использовать его было не жалко?        Эта мысль не покидала меня до самого вечера. Я долго не мог уснуть.

***

9 ноября 2013

       Маленький чертëнок посмел пробраться в мой кабинет. Я понял это сразу как только увидел плотно закрытую дверь. Он встретил меня как обычно, помог снять и повесить плащ, поздоровался коротко. Никакой дрожи. Никакого страха. И, возможно, если бы я не был так осторожен, я бы не заметил проникновения. Возможно, не стоило учить мальчика на полицейских сводках, он прекрасно заметал следы.        Меня почти трясло от ярости, когда я, непривычно широкими для себя шагами влетел в кабинет. Какое-то время, я даже не мог понять, что он делал здесь. Вещи лежали так, как я оставил их вчера утром. Из-за значительного временного отрезка, мои воспоминания притупились. Было ли и это чем то продуманным?        Я помню, как невольно сжались кулаки, я помню как почувствовал присутствие Элис, и только после этого смог хоть немного взять себя в руки. Это было абсолютно недопустимо. Я ненавижу, когда кто-то вторгается на мою территорию. Кабинет — это храм. В нëм заключена буквально вся моя жизнь, а он. Как он посмел? Я вылечил. Я кормил его. Дарил игрушки. Я был для него другом, опорой.        Видимо, зря. И я помню, как почувствовал темноту, идущую изнутри. Я помню, как мысли мои заволокло злостью. И, когда я позвал его, я в ту же секунду осознал, что мальчик всë понял. По шагам, по тону голоса. На миг, всё внутри меня сковало от мысли о том, что он может попытаться сбежать. Но мальчик зашëл в кабинет и поднял на меня свои лживые глаза. В них не было ни капли раскаяния, лишь какая-то отчаянная решительность. И это вывело меня из себя ещё сильнее. Неужели я был к нему слишком добр?        Неужели разбаловал?        Перегнул палку?        Недопустимо!

***

       Куникида вскочил со стула, и Ацуши вздрогнул от резкого движения. Многострадальная тетрадь едва снова не выскользнула из рук.        — Куникида-сан? — спросил Накаджима, взволнованно хмурясь, а Куникида поднял на Ацуши растерянный взгляд и рассеянно улыбнулся. Вышло натянуто и криво. Доппо опустился назад на стул, пальцы его неосознанного потянулись к собственному блокноту. И лишь коснувшись родной обложки, Куникида немного выдохнул. И хотя весь он выглядел как до предела натянутая струна, он хотя бы смог совладать с собой.        — Всё нормально, — бросил он, не глядя Ацуши в глаза. Накаджима из уважения к Доппо кивнул, словно в подтверждение, но на самом деле задумался. Все в агентстве знали, что Куникида и Дазай не очень хорошо ладят. Отношения между ними со стороны всегда казались странными. И не дружба, и не ненависть, и не соперничество, и не любовь. И всё же... Всё же все в агентстве знали, что у Дазая нет никого ближе Куникиды. Что Куникида всегда присматривает за напарником с особой заботой.        И размышляя об этом сейчас, Ацуши вдруг показалось, что они похожи на братьев: вроде и не ладят, вроде и кусаются, лаются, а всё равно друг без друга не могут.        Так было ли что-то удивительное в том, что Куникида сорвался? Почему в первое мгновение Ацуши был поражëн этим так сильно? Он ведь уже пообещал себе стать сильнее, перестать возводить абсолютно таких же простых людей в амплуа бога и сбрасывать на них всю ответственность. Он ведь решил уже, так почему же чужая уязвимость так ощутимо больно ударила по сердцу?        — Куникида-сан? — позвал Ацуши робко. Куникида отозвался глухо, устало, незаинтересованно протирая очки. И ещё никогда его ложь не казалась Ацуши настолько очевидной. Ацуши неторопливо выдохнул, стараясь избавиться от липкого волнения. — Мы справимся с этим вместе, правда?        Несколько секунд Доппо молчал, видимо, выбитый этим вопросом из колеи. А после он усмехнулся немного тускло но уже гораздо более уверенно.        — Неужели я выгляжу настолько плохо, что даже такой шкет как ты решился меня поддержать? Что за глупый вопрос?! Конечно мы справимся! Вместе...

***

       Я ударил его. Резко и совсем не изящно. Это был какой-то непреодолимый порыв. Просто, когда я заглянул в его безразличные глаза и услышал холодное:        — Что-то произошло?        В моей голове словно щëлкнул какой-то выключатель. Дазай отлетел на пару шагов и врезался в книжный шкаф, сверху, на него упали божественная комедия и справочник по общей анатомии. Его и без того огромные глаза распахнулись ещё сильнее, а после вдруг начали наполняться слезами, на губах выступила кровь. И он всё сидел на полу у шкафа и беспомощно хватал окровавленными губами воздух. Я нахмурился и подошёл ближе, но он лишь дëрнулся прочь и снова врезался спиною в шкаф.        У него началось что-то вроде панической атаки. Щëки его раскраснелись, тело охватило дрожью. Дазай сжался на полу, обхватив голову руками и беспомощно хватая воздух. Но вдохнуть не получалось. Его губы посинели, и без того бледная кожа стала грязно-серой, да и весь он напоминал как никогда выброшенную на берег рыбу. Бился на полу, корчился. И из какого-то отчаяния время от времени дëргал ногами.        Мне было его не жаль. Напротив, я считал и до сих пор считаю, что наказание вышло незаслуженно лëгким. Силком я заставил его сесть. Пощëчина не привела в чувство. С пронзительным криком он дëрнулся в сторону и разразился наконец в истерике.        Я поморщился от силы его голоса, а он мешал, словно алкоголь, крики со всхлипами.        Отвратительно.        Мне пришлось вколоть ему убойную дозу успокоительного. Дазай сопротивлялся с отчаянием пойманного животного, пихался, пинался, снова попытался меня укусить. Я запер его в гостиной, и к вечеру он уснул.