Начать с нуля

      Ремус нервно посмотрел на часы. Полночь уже давно наступила, близилась середина ночи, а Тонкс все еще не вернулась домой, чего с ней еще ни разу не случалось. Она могла прийти поздно, он тоже мог, если работы вдруг становилось слишком много, но они обычно предупреждали друг друга, и ни разу не задерживались так надолго.       Правда, она сказала, что вернется поздно, но когда — не уточнила. И почему, тоже не уточнила. Вроде бы все было понятно: Нимфадора работала. Это была сложная секретная работа. Если бы с Тонкс могло случиться что-то плохое, с Ремусом уже связалась бы Андромеда, значит, все было хорошо. Но «хорошо» — значило, что Нимфадора в безопасности, жива и здорова, и Люпин был рад, если она в безопасности, жива и здорова, но что, если она при этом…       Он не сомневался в ее верности, но в последнее время — сомневался более чем. Причем понимал, что если Тонкс вдруг увлеклась другим — в этом есть и его вина. Он не давал ей многого, чего она хотела бы; просто не мог быть таким же энергичным, и все. Он не горел так, как она. Он был скучным занудой, о чем сам лично ей сказал, но она отмахнулась, сказав, что ее заводит занудство. Очевидно, уже не заводило.       Да и сам Ремус… нет, он любил Нимфадору. Ее невозможно было не любить. Но эта любовь постепенно становилась иной, не той любовью, какую испытывают к желанной женщине. Скорее, Тонкс становилась ему, как младшая сестра. Или как племянница, будто он был ей таким же дядей, как Сириус и Регулус. Бесконечно дорогая, любимая, но — иначе.       Они просто были разными. С самого начала — слишком разными. Ее притягивала, возможно, разница в возрасте, то, что он оборотень, то, что он — друг Сириуса… Люпин понятия не имел, что Нимфадора в нем нашла. Его притягивала вся она — эта девушка была воплощенной жизнью, воплощенной магией, воплощенной радостью, она сверкала, как фейерверк, переливаясь множеством красок — а с ним она гасла. С ним это ее сияние потухало, а ее краски тускнели, и Ремус не хотел, чтобы в конце концов она перестала сиять совсем.       И все-таки он ревновал. Уже не любил, но еще ревновал. Если она не дома, если с ней все в порядке — чем тогда она занимается? С кем она тогда?       С Локхартом?..       Даже мысль была смешной. Люпин вспомнил Локхарта: самовлюбленный тип с широкой улыбкой. Мошенник, ворующий чужие достижения. Последнее знали единицы: только те, кто каким-либо образом относился к истории с дневником наследника Слизерина, темным артефактом, в котором жил остаток души черного мага. Ремус слышал эту историю от Гарри. Достоянием общественности ложь Локхарта не стала — людей бы только расстроило развенчание их героя, а настоящим героям, победившим чудовищ из книг, от этого не было бы ни жарко, ни холодно. Для безграмотных колдунов из полудиких поселений побеждать разных тварей может быть так же обыденно, как для цивилизованных волшебников кормить голубей.       Зачем Нимфадоре ему помогать — Люпин понятия не имел, но почему-то Тонкс уцепилась за возможность вернуть ему память. Локхарт нравился девушкам, что, если в процессе… он встряхнул головой. Нельзя подозревать бездоказательно. Презумпция невиновности.       Ну почему ее так долго нет?       Будто в ответ на мысли Люпина в прихожей наконец послышался тихий шорох. Он встал из-за стола на кухне и вышел навстречу, включая свет. Дора балансировала на одной ноге, снимая туфлю со второй: Ремус отметил, что туфли были на высоком каблуке. Хотя она надела джинсы, а не короткую юбку, но джинсы были обтягивающими, и неизвестно, что смотрелось на ней сексуальнее.       — Ты пила? — спросил Люпин.       — Что? — возмущенно удивилась она. — В смысле?       Голос был абсолютно трезвым. Обоняние Ремуса, благодаря ликантропии более острое, чем у обычных людей, не уловило ни капли запаха спиртного.       — Ты видела время? — перевел он тему на другое.       — Видела. Рем, пожалуйста, давай ты вынесешь мне мозг утром? Я устала.       — Я не… — «не собираюсь выносить тебе мозг», хотел сказать Люпин, но именно это он и собирался сделать. И это было неправильно, потому что мужчиной от Тонкс тоже не пахло. Обществом мужчины, но не более того.       — Я не хочу казаться занудой… — попытался продолжить он, но Дора закатила глаза.       — Рем, правда, давай утром.       Она прошла мимо него, раздеваясь на ходу. Топ полетел на кресло, джинсы упали у кровати. Нимфадора забралась в постель в одном нижнем белье, уложила голову на подушку и моментально заснула.       Люпин собрал ее вещи, вернул их на законные места и пошел на кухню сделать себе еще чаю. Разговор, который ждал его утром, явно обещал быть тяжелым.

***

      Пора было прекращать это.       Возможно, не следовало и начинать. Тонкс много думала, а когда начала работать с Локхартом — начала еще и сравнивать. Он был… черт побери, он был более внимателен к ней, чем Ремус. Он был более галантным, он был романтичным, он был интересным… и она была ему интересна, чего Гилдерой не стеснялся показывать. После того подарка на день рождения были и другие — обычные мелочи, которые она могла принять, не испытывая неловкости: шоколадки, прочие сладости, простые цветы якобы в знак благодарности и из дружбы… Были комплименты — Локхарт всегда говорил Доре, что она хорошо выглядит. Вдобавок они оказались на одной волне — память возвращалась к нему, нити соединялись, пазл восстанавливался. Он любил ту же музыку, читал те же книги, смотрел те же фильмы. Ему нравилось играть в шахматы, он не закатывал глаза на выражения вроде «кровавый ад» и не считал, что мотоцикл — транспорт для фриков с цепями и шипастыми ошейниками. Он был старше, но настолько молод душой, что казался ее ровесником.       Тонкс не знала, что будет дальше с ней и Локхартом, но то, что происходило с ней и Люпином, следовало заканчивать. Потому что ничего уже не происходило. Потому что они оба мучили себя и друг друга. Потому что если бы это продолжалось, обоим стало бы только хуже.       Люпин ждал ее на кухне. Тонкс испытала вину, увидев его измученный вид, но что она могла сделать? Он взрослый человек: мог выпить снотворное зелье и лечь спать, а она вчера не делала ничего плохого. Задержалась, но не делала ничего, за что ее можно было осуждать.       — Доброе утро, — сказала Дора.       — Доброе утро, — Ремус кивнул на стул напротив. Тонкс села, чувствуя себя школьницей, которой предстоит выговор от отца или преподавателя — и это ее разозлило. Она давно не была школьницей и не заслуживала выговора.       И поэтому заговорила первой, решив обойтись без долгих предисловий:       — Нам надо расстаться.       Лицо Люпина почти не изменилось. Только глаза стали немного печальнее.       — Да, — помолчав, сказал он. — Надо. Я… я, честно, не хочу задавать какие-то неудобные вопросы…       — Это не из-за Локхарта, — перебила его Дора. — И я тебе не изменяла. Ни разу.       — Я и не думал… — под ее взглядом он исправился, — …нет, конечно, думал, а что я мог подумать? Но если я ошибался, то я рад.       — Мы просто не сошлись характерами, — беспомощно сказала Тонкс. — Никто не виноват.       — Никто, — эхом отозвался Люпин. — Но мы, полагаю, останемся друзьями?       — Будет сложно не остаться друзьями, — усмехнулась Нимфадора. — С Сириусом же мы отношения не разорвем.       — Да уж, — в тон ей усмехнулся Ремус. — Это были хорошие два года.              — Да, хорошие, — Тонкс взяла с блюда маленькое печеньице, повертела в пальцах и отправила в рот. — Но…       — Но пора идти дальше, — продолжил Люпин.       — Да. Нам обоим.       — Я уеду к отцу… — он задумчиво закусил щеку. В отношениях с Нимфадорой был еще один момент, одновременно удобный и неудобный — то, что многое в жизни Ремуса за год их совместной жизни происходило за счет ее семьи. Этот дом, который снял ее дядя… Повышение его заработной платы, на что повлияла ее тетя… Премии, которые выписывали ему благодаря ее матери… Даже аконитовое зелье, дорогое и редкое, Люпин не покупал сам, а получал от ее отца, и, с одной стороны, это здорово облегчало его положение, а с другой — он чувствовал себя альфонсом. Хотя он работал, он приносил в дом деньги, он вкладывался в их общий быт, но все-таки… И мог же, мог отказаться, сказать, что достигнет всего сам, но соглашался. Потому что так было бы удобнее в первую очередь Доре, говорил он себе, но сам же себе лгал — так было в первую очередь удобно ему самому.       — Ага, а я к маме или Сириусу. Или к Регу. Кажется, у меня очень много мест, куда можно уехать пожить, — невесело засмеялась Тонкс. — Но пока можешь побыть здесь. Только месяц, не больше. Дядя оплатил за этот месяц аренду.       — Нет, — отказался Люпин, хотя предложение звучало заманчиво. — М-м-м… можно, я задам тебе еще один вопрос?       — Давай.       — Тебе нравится Локхарт?       Тонкс задумалась, приложив указательный пальчик к нижней губе. Вчера они с Гилдероем очень долго гуляли после сеанса. Очень-очень долго. Смеялись, разговаривали, обсуждали все на свете — он уже почти все помнил. Заходили в какие-то кафешки, слушали уличных музыкантов, танцевали на мосту под светом луны, и Гилдерой неизменно называл ее «нимфой», и цитировал Шекспира, и целовал ее руки, но большего себе не позволил. Он был удивительно вежливым, даже когда начал вспоминать себя. Он был… хорошим. Не добрым, но и не злым. Он был веселым, ярким и красивым. Он был умным и талантливым, и магия, некогда почти утраченная из-за частых Обливиэйтов, возвращалась к нему вместе с памятью, и тот Гилдерой Локхарт, каким он становился, наверное, ей… на самом деле…       — Нравится, — сказал Люпин. — Он тебе нравится. Не отрицай, у тебя сейчас было такое лицо… — «какого никогда не было, когда ты думала обо мне», добавил он мысленно.       — Может, и так, — Дора пожала плечами.       — Что ты в нем нашла? — вырвалось у Ремуса. Он потер переносицу, останавливая сам себя. — В общем, неважно. Ты имеешь право решать, кого любить, — если бы она начала перечислять ему достоинства своего нового любовного интереса, он бы точно сорвался на упреки и их мирное расставание превратилось бы в отвратительный скандал.       Они еще посидели, попили кофе, обсудили какие-то бытовые вопросы: кто заберет кресло, которое они купили вместе, как они заберут вещи из квартиры, стоит ли Люпину объясняться с семьей Доры — и прочие детали, скучные, но безумно важные. На прощание не поцеловались и даже не обнялись — Тонкс протянула руку, Люпин ее пожал. И разошлись.       И даже грустно Нимфадоре не было.       Может, только самую капельку.