Зайка Петя и Волк

Что я делаю? Но он – яркая сексуальная фантазия, обернувшаяся кошмаром. Его выдуманные мною рычащие стоны заполняют голову, как только я касаюсь себя. А сейчас я собираюсь пить с ним кофе, поздно вечером в его магазине. До этого сам сел в его машину. Я просто идиот. Владимир подходит с двумя чашками в руках и пакетом молока, зажатым подмышкой. Подаёт мне одну из них – сочного зелёного цвета, без рисунка, – и ставит на стеллаж коробку молока. – Прости, угостить мне тебя нечем, – с легким вздохом произносит он, садясь на диван. – Да ладно. На ночь есть вредно, – отвечаю я, наливая молока до верха, и подхожу к дивану, на мгновение задумываясь, сесть ли мне рядом с ним или на кресло. – Чем занимаешься в свободное время, зайка? – спрашивает он, кивая на мои ладони. Не отстанет же… – Паркуром, – крепче сжимаю в руках чашку и яростно добавляю: – И я не зайка! Он прячет смех за чашкой, отпивая свой кофе. Хмурюсь, отчего-то раздражаясь. Хочется заявить ему, что он волчара облезлая, но вместо этого делаю глоток. – Вкусно? …чтоб я сдох. Я ещё по запаху понял, что это не дешёвый растворимый кофе, а настоящий сваренный. Очень вкусно! Владимир довольно улыбается, откидываясь на спинку дивана, и тут до меня доходит… – Вы мне ничего не подмешали? – щурюсь я, вдыхая аромат свежего кофе. – Попробуешь? – вместо ответа он протягивает мне свою чашку. – Могу показать турку, в которой я варю – она достаточно большая, как раз на две порции. Он… предлагает мне отпить кофе из его чашки. – Заодно попробуешь неразбавленный. – Не пью без молока, – тушуюсь я и сажусь на кресло, делая ещё один глоток. Внезапно понимаю, как тихо вокруг – никого, кроме нас, здесь нет. Перехватываю чашку в руках и говорю: – Я вас здесь не видел никогда. – Я бываю по вечерам или по ночам, – Владимир задумчиво крутит чашку, будто вытирает её дно о свои джинсы. – В течение дня здесь продавцы да Алиса. Видел её, наверное: рыжая и всегда на каблуках. – Да, видел. Думал, она хозяйка. – Нет, она работает со мной, – судя по изменившемуся взгляду, ему не хочется о ней говорить. Отпиваю кофе, едва жмурясь от удовольствия. – Чем занимаешься помимо паркура? Мне бы сейчас рот закрыть, но с улыбкой выдаю: «играю на флейте». Он почти не показывает своего удивления, но заинтересованный взгляд, тишина вокруг, обалденный кофе и усталость подталкивают к откровениям: – Моя мама играла на флейте. Очень красиво. Она показывала мне ноты и иногда мы играли вдвоём. Но я не особо это любил, – подаюсь корпусом вперёд, упираясь локтями в колени, сжимая чашку в пальцах крепко-крепко. – А после её смерти я начал играть. Даже на уроки хожу к учителю, которого она хорошо знала. Он говорит, у меня стало получаться. Хоть и ругается иногда, – горькая усмешка вырывается против моей воли. – Мне жаль. – Ничего, мы с папой уже давно смирились с этим. Отпиваю кофе и позволяю себе расслабиться, вновь откидываясь на спинку кресла. – Магазин, наверное, не прибыльный, – произношу я и скольжу взглядом по стеллажам. – У вас и канцтоваров особо нет. – Ты прав. Этот книжный, – улавливаю смутно знакомый взгляд – с таким не говорят о выигрыше в лотерею, – мечта моей жены. – Оу. – Она очень хотела открыть такое место, – мягкая улыбка трогает его губы, и он будто преображается: уходит грубость, резкость, оставляя вместо себя заботу и симпатию. В такого грех не влюбиться. – Да, он не окупался и тогда. Но я достаточно зарабатывал, чтобы содержать себя, её и нерентабельный книжный. – Он помолчал, тоскливо рассматривая содержимое своей чашки. – Видел вязаные салфетки под цветочными горшками? Это она вязала. И цветы подбирала тоже она. – Где она сейчас? – спрашиваю, когда кажется, что Владимир почти утонул в невесёлых мыслях. – Оказалась не в то время, не в том месте, – отвечает он, не сводя взгляда с какой-то точки перед собой. – Мне жаль. – Ничего, я уже давно смирился с этим, – произносит он с широкой грустной улыбкой, повторяя мои недавние слова. – Так мы оба потеряли близких нам людей? – Выходит, так, – он разводит руками и делает ещё один глоток. Кофе остывает. Мой почти совсем холодный. – А чем вы занимаетесь? – спрашиваю в лоб, не надеясь на ответ, но уверенный, что получу его. Слишком… доверительная обстановка вокруг. А мы второй раз в жизни видимся. – Бизнес. Раньше нелегальный. Но после того, что произошло, ушёл в частную охрану, – он оскаливается и продолжает: – Тоже не особо легально. Бандитские разборки. – Может, не надо было? – невольно сглатываю, кожей ощущая, как меняется атмосфера. Его взгляд в упор, рычание, что прорывается между слов, клокочет в его горле, заставляют меня покрыться холодным потом: – Когда внутри остаётся ненависть, уйти туда, где платят за то, чтобы набить кому-то морду – отличное решение. С трудом перевожу взгляд с него на чашку, глубоко вдыхая и пытаясь согнать это наваждение. …мне страшно. – А почему «Ручей»-то? – допиваю кофе залпом и резко меняю тему, не поднимая на него взгляд. – Потому что ручей – это водопой, – через несколько мгновений отвечает он, а я с облегчением выдыхаю, понимая, что теперь всё в порядке, и позволяю себе посмотреть на него, – а водопой – это перемирие. Я делаю свой лучший взгляд «я знаю, что ты недоговариваешь, и знаю, что именно», и через несколько секунд он сдаётся: – Да, хорошо... и ей нравилось, как это звучит из моих уст: ручей. Не знаю, какой была его жена, но она точно знала, что его голос – нечто. – Ей тоже нравилось, – самодовольно произносит он, удерживая мой взгляд. Киваю и подношу уже опустевшую чашку к губам. Дожидаюсь, когда одинокая капля коснётся моих губ, и опускаю чашку. Облизываюсь. – Понравился? – Да. Владимир улыбается, встаёт, протягивая мне руку, и я не сразу соображаю, чего именно он хочет. Подаю ему руку в ответ и по появившемуся огоньку в его глазах понимаю, что он просто хотел забрать чашку. – Эм. Вот, конечно. Спасибо, – подскакиваю с кресла и отдаю ему пустую кружку. – Не за что. Попробуешь без молока? – добавляет он, кивая на свою чашку. Половина. Качаю головой, отказываюсь и роняю: «в следующий раз». Он одобрительно что-то отвечает, но слишком тихо, и я не успеваю разобрать за панически стучащим в ушах сердцем. – Что ж, я… эм... пойду. – Хорошей дороги, – произносит он, оставляет чашки на стеллаже и идёт к двери. Поворачивает ключ и отпирает дверь, а я внутренне сжимаюсь: мы были одни, потому что он закрыл магазин. Были одни. В закрытом магазине. И я сказал «в следующий раз». Иду за ним, он открывает дверь, впуская внутрь прохладный ночной воздух, гул автомобилей, уличный шум. И чувствую, как внутри что-то завязывается узлом,

…когда я смотрю ему в глаза и киваю на прощание. …когда я смотрю ему в глаза и закрываю за ним дверь магазина, вновь погружаясь в тишину.