Полуночная ария

Я стою с разинутым ртом. Да как он посмел! Я стучу кулаком в дверь. — Эй! — мой крик эхом отдается внутри. — Эй! — Я перестаю стучать и спускаюсь по лестнице, окинув дверь недобрым взглядом. Впусти меня к себе… Чёрт! Это бесполезно, если мне не позволяют войти, он не впустит. Я ухожу злой. Сначала ломается моя флейта, потом этот Колин, а теперь, теперь… он. Чёрт! Я обхватываю себя руками, когда порыв холодного ветра проносится по городской площади. Мне нужно успокоиться. Подышать. Мне нужно остановиться, мне нужно, мне нужно… Никогда ещё меня так не трясло. Я здесь всего 2 дня, а уже схожу с ума. Что за чёрная полоса? Чем я её заслужила? Мой взгляд направляется на часы, и я снова убеждаюсь в том, что они не работают — стрелка застыла на одиннадцати. Не могу поверить, что позволила этому человеку обойтись так со мной. Я бы сказала, что он даже не похож на человека, он выглядит слишком, слишком… привлекательным, чтобы быть человеком. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на башню с часами, и мои губы едва шевелятся, шепча его имя так тихо, насколько это возможно. Моё тело гудит от статической энергии, и волосы на затылке встают дыбом. Или, может быть, это просто ветер? Оно звучит прекрасно, каким он сам и является, и я закрываю глаза, чтобы сказать его громче. — А кто такой Феликс? Я вздрагиваю. Колин. Мои щеки мгновенно вспыхивают, когда я поворачиваюсь к нему лицом. Как я могла быть настолько невнимательной? — Я… я… — я запинаюсь, пытаясь подобрать правильные слова. Такое ощущение, будто я сделала что-то запретное и пытаюсь за это оправдаться. — Кто такой Феликс? Мне приходится взять себя в руки. — Это один парень, я познакомилась в той… Часовой башне, он — гид, — торопливо заканчиваю я. Он недоверчиво глядит на меня, ведь моё лицо стало свекольно-красным. Почему в такие ситуации я не могу контролировать это? — Тогда почему ты покраснела? — А почему тебя это волнует? — говорю я, скрестив руки на груди, неосознанно защищаясь. — Ты думаешь, я забыла, что у нас произошло этим утром? — Я бы хотел, чтобы ты мне больше доверяла, — вздыхает он, закрывая тему. — Мне бы хотелось, чтобы ты перестал совать нос в мои дела. Ты знаешь, у меня тоже есть личная жизнь. Его взгляд смягчается. — Я знаю, я сожалею о сегодняшнем утре. Мне не следовало так сильно волноваться из-за флейты. Мой румянец исчезает. Колин небрежно почесывает шею и смотрит на меня умоляющими широко раскрытыми глазами: — Ну… как насчет того, чтобы выпить по чашечке кофе, раз уж мы здесь? — Колин, мне нужно пойти в мотель и собрать свои вещи, ты же знаешь, что я больше не могу там оставаться. — О да. Я помню. Ну что ж, давай поторопимся, пока не стемнело, — говорит он. — В конце концов, мы же не хотим, чтобы та история повторилась снова, — добавляет он. -Согласна, — сухо признаю я. POV Феликс Я не могу ясно мыслить. Её лицо затуманивает мои мысли. Её запах, застенчивая улыбка, быстрое биение её сердца, ровное дыхание — всё в ней завораживает. Потребовалось совладеть всей волей, чтобы не убить её во второй раз, теперь уже на глазах у остальных. Она была слишком близка, что предотвратить ожидаемые последствия я должен был сразу. Никто не заметит, что она ушла позднее. Я мог увести её в одну из потайных комнат, но тогда ей пришлось бы томиться одной, а затем ждать всех объяснений. Такая возможность была, но я не смог заставить себя это сделать. Нет, это не для неё. Кулаки сжимаются от боли, и что-то внутри меня съедает. Неопределенность. Это я? Это она? Или время сделало меня настолько враждебным извне, что я едва помню, каково это, чувствовать? Когда Вольтури нашли меня, они встретили меня таким, каким я был на самом деле - бессмертным, которого ненавидели и боялись. Они научили меня разумно использовать силу как для контроля, так и для власти. До встречи с ними я был хладнокровным животным, машиной для убийства, жаждущей крови. Я не хочу, чтобы она боялась меня, но и не желаю её присутствия. Ей лучше держаться от меня и этого места подальше. Стоя у входа в тронный в зал, я ожидаю момента запереть дверь. Зал заполняется криками, к которым я уже давно привык. Это тот момент истины, когда люди осознают, что больше никогда не увидят дневного света, что умрут обескровленными в загадочных обстоятельствах. И они ничего не смогут с этим поделать. Абсолютно ничего. Среди этого шума доносится крик. Я слышу женский вопль. Это могла быть она. Одно мгновение — я бы медленно убил её. Это могло быть и всё ещё может произойти. Но я поступил иначе и отпустил её, потрясенную и встревоженную. Толстая золотая ручка помята, напоминая мне о ней самой. Она настолько хрупка, что навредить ей не составило бы труда, не говоря уже об испитии её сочной медовой крови, которая, наконец, утолила бы мою бессмертную жажду. А её наслаждением была бы медленная и лёгкая смерть. Мне отвратительно от собственных мыслей. После стольких лет, после стольких десятилетий, столетий, почему я стал чувствовать себя иначе рядом с человеком? Может быть, она — божий ангел, спустившийся с небес на землю, чтобы исцелить мою больную душу? Или она — жестокая расплата судьбы, пришедшая посмеяться надо мной, показав то, чего я никогда не обрету. Была ли это она? Сейчас я знаю только то, как сильно её желаю. Я нуждаюсь в ней, будто в исцелении от недуга, будто в противоядии от моей бесчеловечности. Я хочу её сердце, её глаза. Я хочу, чтобы эта улыбка и каждый дарованный ей день были для меня и только для меня. Никогда в жизни я не желал кого-то так сильно. Ради того, чтобы уберечь её от этого жестокого мира, о существовании которого она даже не подозревает, мне необходимо предпринять меры. Действовать разумно. Я должен держаться от неё подальше. Если Вольтури узнают об всём, её судьба будет решена. А этого допустить я не позволю. Отныне я больше не появлюсь в её жизни, не позволю себе говорить с ней, прикасаться к ней и ощущать её запах. Но если кто-то, будь это смертный или вампир, хотя бы дотронется до неё пальцем или же причинит боль, им придётся иметь дело со мной. POV Мария Я пялюсь на свой чёрный чемодан в углу. Вокруг всё мрачно, лишь две тускло освещённые бра односпальные кровати стоят посреди комнаты. В противоположном углу комнаты лежит полуоткрытый багаж Колина. Он пошёл репетировать во дворец. Я не стала идти. Сегодня у меня совершенно нет желания присутствовать на репетиции и слушать игру оркестра. Я хочу побыть здесь одна, наедине с мыслями. Возможно, я слишком эгоистична, а, может быть, я — белая ворона, как говорили мои одноклассники в старших классах. Именно я, вундеркинд, которого никто не мог понять, всегда отталкивавшая сверстников недолгими разговорами, девушка, которая так и не открылась этому миру. Я была не из тех крутых, популярных и по совместительству эгоцентричных учеников, меня характеризовали как наблюдательную, дотошную и дисциплинированную. Мой отец говорил, что мне было предопределено преуспеть в музыке, и он всегда поддерживал меня, подталкивая вперёд, хотя у нас едва хватало средств. Моей матери не довелось застать моих первых шагов в постижении музыкального искусства. Мне было 9 лет, когда ей поставили диагноз рака груди. Следующие четыре месяца были худшими в моей жизни. Наблюдая за ней из палаты, я видела, как её тело было прикреплено к сотням кислородных трубок под одеждой, вычищенные до блеска белые аппараты гудели повсюду. Пытаясь заглушить боль, притвориться, что всё в порядке, когда это было совершенно не так, я оставалась рядом с ней и играла на флейте. Прошли года, но память всё ещё здесь. Я задергиваю занавеску и достаю из чемодана скрипку. Это всё, что у меня осталось от неё — скрипка и часы с Микки Маусом, которые она подарила 10 лет назад, в последний раз. Вчера они перестали тикать. Я сжимаю их ладонями, а затем кладу на кровать и осторожно беру в руки скрипку. Почему меня снова отталкивают? Этот парень, Феликс. Почему он был так груб со мной? Я что, бесцеремонно вторглась в его владения? Зубы стискиваются в гневе. Почему он выгнал только меня, а остальным позволил остаться? Он не первый, кто испытывает ко мне неприязнь. Но это происходит не из-за зависти, которая присуща многим из окружающих. Но почему он меня так ненавидит? Я его почти не знаю. Меня поглощает вина за предательство по отношению к самой себе. Не могу поверить, что я влюбилась в этого парня. Мне не верится, что я осмелилась вот так произнести его имя вслух. Неловко от себя самой. Я поднимаю скрипку на плечо и играю несколько аккордов, чтобы проверить её. Они получаются мягкими и короткими. Музыка льётся легко, мои глаза закрываются, воображение рисует мне разноцветные пейзажи. Я играю быстрее, сильнее нажимая на струны, требуя большего. Не могу остановиться. Кончики моих негнущихся пальцев затекают. Вскоре настроение мелодии резко меняется из весёлой на обделённую и сердитую. Энергия исходит из моего тела, и рвётся струна, рассекая кожу на внутренней стороне моей левой руки, оставляя тонкую линию крови. Я кусаю губу от боли, но заставляю себя закончить партию. Болит, всё ноет — изнутри и снаружи, одной длинной и жесткой нотой я заканчиваю. Скрипка приземляется на кровать, как обожжённая. Я подтягиваю колени к себе и обхватываю их руками. Левая рука разжимается. На кончиках пальцев горят тонкие царапины, а на внутренней стороне руки — один длинный красный порез. Значит, дело дошло до этого. Маленькая слезинка скатывается с века. Где же то будущее, которое мне пророчили? Где то счастье, о котором говорил отец? Может быть, это и есть моя полноценная жизнь? Хрупкие музыкальные инструменты, маленькая гостиница и чемодан. Может быть, это всё, что у меня когда-либо будет.