Раздражающий фактор

Медленнее всего время стекает, когда ты очень сильно чего-то ждёшь. Эмбер знала это по собственному опыту, но сегодняшний день многие раньше известные ей факты поставил под огромный и насмешливый знак вопроса. Перед глазами расплывалось лицо Сары, в ушах звенел её въедливый мерзкий голосок. Злость. На тот же февральский дождь, мрачную обстановку в классах, на всех вокруг, включая Шерил, которая благополучно свалила домой, а прежде всего – на себя. Эмбер поддалась на открытую провокацию, полностью осознавая все свои действия, даже не задумываясь о последствиях. Она хотела помочь новой жертве Воннегут, но куда уж там: сама и себя завела в ситуацию похуже, ведь теперь ей никто не поможет. «Какого черта, Эмбер Смит?» – старательно царапает букву за буквой на обратной стороне своих сожалений об уже сделанном, позже мысленно добавляя: «Сама виновата». Вот только эта маленькая гадкая сучка целый день не вылазит из головы. Девушка смотрит на потолок – там её синие глаза, её глаза оттенка полевых цветов: когда-то летом Эмбер плела с таких букеты. Смотрит на поверхность парты во время урока биологии, учитель безнадёжно ищет хоть одного человека в кабинете, кто помнил бы, что такое репликация, а в голове Смит сегодня есть место только для Сары. И весь тот триумф, что Эмбер поглотил в начале, то сладкое чувство секундного превосходства уносит солёными волнами, ведь в памяти все вертится запечатленная утром картина: макияж с дикого возмущения и непонимания на лице Сары, до крови прокусившей свою губу, с красным следом на щеке, с пляшущими чертями в глазах. Ведь могла ли Эмбер задеть её самолюбие? Или только разозлить? Задеть? Разозлить? Не важно, на кону ничего не стоит. И Эмбер Смит переступает порог своей сегодняшней тюрьмы, кабинета, где ей не доводилось побывать ни разу до этого. Девушка улыбается мыслям об утреннем желании поскорее перетерпеть уроки, чтобы вернутся домой. Корит себя за все совершенные ранее грехи и небрежно бросает почти пустой рюкзак на ближайшую ко входу парту, в общем, делает все, дабы не обращать внимание на сидящую в другом конце класса причину своего прибывания здесь. Да, Сара пришла сюда раньше и на вид она куда спокойнее, в отличие от Эмбер, которая даже понять не может, что же именно её так волнует. – Сядете ближе друг к другу? – слышится мягкий, спокойный тон. Ах, мистер Уайлд, вы со своими четырьмя глазами уже здесь? – Нет, меня все и так устраивает, – Смит удивляется твёрдости собственного голоса. Никто не отвечает. Ничего необычного, ничего интересного. Просто трое знакомых незнакомцев устало и слегка неловко смотрят то друг на друга, то на настенные часы: им быть здесь ещё сорок шесть минут. А стены комнаты были светлыми, почти белыми и от того класс выглядел просторным, большим и пустым. Здесь поместилось бы много жизни, но за окном так мрачно и сыро уже который день подряд, что даже в светлом, большом, пустом классе пространство серое, воздух серый. Эмбер наблюдала. Мистер Уайлд со своими огромными очками-кругами поправлял воротник рубашки, как и всегда. Он делал это раза два или три на десять минут, он делал это, когда говорил и когда слушал, когда медленно ходил по классу туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, и когда кто-то останавливал его в школьном коридоре, чтобы задать вопрос. Казалось, учитель не думает ни о чем более, ведь что бы не происходило его волновал только один воротник. Его надо поправить. И он поправлял, поправлял и поправлял, хотя ничего так и не менялось. Интересно, чем он занимается, надевая майку? – Извините, я должен отойти на некоторое время, – говорит мистер Уайлд. Он всегда был таким, таким равнодушным. Будто ничего не происходит, никого больше не существует и планета на самом деле не вращается вокруг своей оси. Словно в его жизни ничего от него самого не зависит, он поддался течению и плыл с абсолютным спокойствием на лице. Он был странным человеком, и он ушёл, оставляя за собой не до конца закрытую дверь в белый кабинет с серым пространством. В нем (кабинете) сейчас все наполнено холодом, ещё чуть-чуть и изо рта выйдет пар. В нем часы идут медленней и в минуте помещается секунд больше, чем положено. Сара смеётся. Еле слышно, коротко, а затем подрывается с места, захватив свои вещи. Слишком динамичная картинка на фоне затаившей дыхание локации. – Что ты делаешь? – Эмбер вскидывает брови. Брюнетка ожидает ответа, будто Саре на самом деле не все равно, будто она остановится, чтобы объясниться, будто посчитает, что Смит заслуживает половину миллиметра её внимания. И, о, как же неожиданно! – Я собираюсь уйти, – отвечает Воннегут и, опережая вопрос Эмбер об учителе, добавляет, – он не вернётся, разве ты не понимаешь? Металлически холодно и тяжело, Эмбер почти жаль. Кажется, какое-то предчувствие, необъяснимое лёгкое волнение, подарившее ожидание чего-то не этого, чего-то другого, разбивается о стойкость тона блондинки, врезаясь в её бледную кожу. Теперь в сером пространстве летают серые осколки. Не имеет значения то, чего не произойдёт. Но Сара не дёргает ручку двери, Сара снова и снова искусственно ухмыляется, и садится возле Эмбер, в мыслях которой финал фильма с фейерверками и сахарными улыбками. Смит заглядывает в глаза-цветы, а потом смотрит на леденящую воздух улыбку и не знает чего ожидать. Странно, все это приводит к выводу: лицо у девушки возле неё – луна. Смит не умела быть поэтичной, но именно это сравнение кажется ей чертовски удачным. – Или прежде чем я уйду ты захочешь извиниться? – А я должна? Снова и снова. Воннегут ухмыляется. – Ты же ударила меня, мелкая дрянь. – Ты сама хотела этого. Получается забавно и даже весело. Эмбер знает: она не проигрывает пока. А Сара не проигрывает никогда. – Хм, – Смит не понимает этого выражения лица блондинки, – ты другая, интереснее, – та почти шепчет, почти читает заклятие. Непозволительно близко. Эмбер не успеет подумать о чем-либо прежде, чем почувствует мягкие губы на своих. Прежде, чем ощутит холодные ладони на бёдрах, прежде, чем чужой грязный язык бесцеремонно ворвётся в её рот. Но Эмбер, со свободной от мыслей головой, ответит тем же, зная, что её губы сухие и, вероятно, не такие вкусные. Липкая картинка, думает Смит. Но ей нравится, ведь поцелуй с Сарой Воннегут – это вкус жвачки и блеска для губ, это чувствовать себя избранной и должной ей одновременно. И сладко, и гадко. – Он не придёт, – повторяет Сара, перерывая поцелуй, – поэтому я ухожу. Такой обычный тон, блевать хочется. Ничего не было, Эмбер, не выдавай себя, пожалуйста. Тебе все равно. Ничего не произошло. Учитель и правда не вернётся.  

* * *

Лёжа ночью в полной темноте, единственное, что Эмбер чувствует — несуществующий на самом деле привкус жевательной резинки на губах. Она хочет запомнить эти ощущения, как можно ярче и точнее. Мысленно проигрывает этот момент раз, наверное, семнадцатый, а может и двадцать седьмой, неважно. Ещё утром девушка мечтала просто выспаться, сейчас же в её голове безнадёжно застрял образ одного человека. Сначала она задавала себе вопросы: что, ради чего, каковы мотивы, каковы последствия, потом – просто думала о Саре, долго, не придавая значения словам или действиям. Всего лишь образ в её голове. Это чувство внизу живота напоминало ей тянущуюся карамель; впервые оно было таким ярким и навязчивым. Она скрестила ноги, вдыхая воздух глубже, но все это совсем не важно, если в твоём рту побывал язык Сары Воннегут, если теперь он не выходит у тебя из головы. Наверное уже за полночь, но велика вероятность и того, что совсем скоро утро, Эмбер не может знать точно. Кто будет думать о времени, когда собственные пальцы блуждают между ног, не слушая шёпот разума? Это ноющее чувство, это желание не отпускают просто так. Эмбер облизывает два пальца с абсолютным презрением к своей персоне. Входит ними внутрь себя. Она хочет, чтобы это длилось вечность и закончилось поскорее. Движения её рук все беспорядочнее, царапает себя ногтями, дыхание сбивается. Ей хотелось вытолкать из себя все эти мысли, ей хотелось вернуть мнение о том, что Сара всего лишь дешёвая сучка, а не... кто? Ещё один толчок пальцев, два, третий, более глубокий, быстрый, мерзкий. У Эмбер искусаны губы и пустая голова. Вдруг в комнате становится холодно, неожиданно и ужасно. Этого не компенсирует даже тепло, разлившееся по венам изнутри.