Невестка

      Мицури Канроджи отпечаталась в его памяти юркой, яркой девочкой в туго повязанном платке, которая молодой козой скакала по госпиталю, лишь похрамывая да страдая одышкой из-за недавних ранений. Поэтому их нынешнее второе (а формально — третье) знакомство потянуло на первое, оставив в душе Шинджуро серьёзную травму: он, конечно, знал, что Кёджуро недорого возьмёт выкинуть штуку, но оказался морально не готов.       А, казалось бы, чего страшного? Стояла она скромно за спиной его сына, даже прежних охов и ахов через слово не издавала, но тем не менее умудрилась вогнать в краску заматеревшего мужчину, который не знал, куда деться от смущения и возмущения. Как же он мечтал, чтобы ему на трезвую голову это магическим образом показалось.       Белая форменная рубашка без следа пуговиц являла миру внушительные юные формы, застёгиваясь на кокетливом (когда он успел таким стать?!) воротничке, а короткая складчатая юбка наверняка раздувалась от легчайшего ветерка, не говоря уже о резких движениях. Шинджуро пробыл в Организации достаточно долго, видел там много женщин, и ни одна из них не носила подобного ужаса. То ли устав изменился, то ли какуши-портные раздружились с головой.       Как в таком сражаться-то, хоть кто-нибудь при кройке задумался?       Округлые колени и полноватые девичьи ноги в зелёных гетрах продолжали поражать неискушённое воображение, и два долгих мгновения спустя уши Шинджуро уже полыхали, как в далёкой юности. Он, натужно кашлянув, перевёл ошалелый взгляд с девицы на Кёджуро, и кроме «да даже юдзё так не одеваются» в голове царило полное ничто. А любимый паршивец, скалясь в улыбке почтительного сына, радостно объявил, что его подруга и верный соратник Мицури остаётся у них погостить.       Подруга и погостить? Ха, врите больше, не стесняйтесь.       Шинджуро в делах любовных давно отстал от жизни, но даже с его «опытом» надо было сильно захотеть не видеть очевидного: девчонка была по уши влюблена. Ещё больше надо было захотеть не понимать поведения Кёджуро, который, кажется, затеял постепенно подготовить их с Сенджуро к грядущим переменам. Либо ему срочно стоит вспомнить о благовидном поведении, иначе девушка будет вправе посчитать себя обманутой в надеждах.       Мицури внушала двоякое впечатление. Робкая, тонкоголосая, слегка заикающаяся, но при этом носящая вопиюще-вызывающую форму — совсем иная, нежели бодрая, умелая и, главное, прилично одетая помощница в госпитале. И хотя за столом её манеры отдавали отменным воспитанием, Шинджуро упёрся в скепсис, не в силах выдержать этот контраст. Откровенно говоря, ему вряд ли кто мог бы угодить до конца, но перспектива отдать сына настолько странной девице его однозначно не устраивала.       «Рука-Рука, знала бы ты, какое недоразумение наш Кёджуро себе среди охотников откопал».       Никто и никогда не сравнился бы с Рукой — словно высеченной рукой талантливейшего ваятеля и наделенной всеми благодетелями. Женщиной, перед которой хотелось преклониться, несмотря на статус господина дома и жизни её. Шинджуро ожидал, что Кёджуро найдёт себе кого-нибудь по образу матери, а он привёл потрёпанную куклу с чудным нравом. Грязная, изматывающая работа наложила уродливый отпечаток на её и без того своеобразную красоту: хранившее нежность, но расцарапанное личико в обрамлении розовых с зеленцой волос неприятно сочеталось с изувеченной кистью без двух пальцев, а походка искажалась заметной хромотой. Слишком странная, слишком шумная и одновременно чуть ли не дрожащая под его взглядом, Мицури вызывала то жалость, то раздражение, но никак не подобие умиления.       Однако военным искусством девчонка владела хорошо — звание Столпа и преемницы его сына явно получила не за красивые глаза. Шинджуро, ей-богу, изумился, когда избавившаяся от непристойного наряда Мицури в несколько изящных, убийственно точных движений приложила Кёджуро спиной о землю, надавливая на горло, чтобы тот не вздумал контратаковать. Тишину внутреннего двора затрясло от громкого, хрипловатого хохота:       «Сдаюсь! Сдаюсь!»       Пружиной вскакивая на ноги, она звонко засмеялась в ответ. Её волосы выглядели, как пакля, ворот косодэ слегка распахнулся, а часть рукава вылезла из-под подвязки, и сейчас Канроджи Мицури стала похожа на ту самую девочку из госпиталя, которая, скача по двору с огромной пустой корзиной под мышкой, угрожающе размахивала выбивалкой для футонов в сторону учинивших возню охотников. Шинджуро, делая вид, будто читает, пристально наблюдал, как она без видимого усилия поднимает с земли мужчину раза в два крупнее неё, и на какую-то долю минуты оказался восхищён. А когда ему на третий день довелось выяснить, что гостья запросто составляет конкуренцию Кёджуро по части волчьего аппетита, причинно-следственные связи выстроились окончательно. Странные вкусы были у Кёджуро, очень странные.       Весь этот кошмар, правда, спасало наличие у потенциальной невестки хозяйственных навыков. Шинджуро сначала изумился, что младший за ночь выучился творить кулинарные чудеса, но тут Кёджуро, макая мясо в соус, во всеуслышание объявил: «Ну, Мицури-чан, вкусно-то как!» — и он увидел, как та потупилась и порозовела. Не оценить её сметливость и отличный вкус было бы верхом грубости, поэтому пришлось пробормотать пару слов, а она в ответ посмотрела на него с такой по-детски искренней благодарностью, что у него кусок застрял в горле. Как можно одновременно испытывать неудобство, стыд за себя и отчаянное нежелание признавать бессилие перед женским обаянием? Можно. Причём не раз и не два. Ладно, хоть с голоду его балбес с ней не помрёт и не отравится.       А Мицури, наведя в его душе сумбур, исчезла так же внезапно, как появилась. В комнатах повисла тишина: никто не бегал по дому, не гремел кастрюлями и не мурлыкал под нос милые песенки, сияя, точно весеннее солнце. Никто робко не предлагал ему зашить дыру на старом кимоно, вывешенном для просушки, и Шинджуро, вернувшись в прошлый ритм жизни, вдруг поймал себя на мысли, что у них и впрямь берлога, а не дом, несмотря на неусыпные старания Сенджуро. На него снова накатило чувство глухой, озлобленной тоски, как после похорон первой и единственной любимой женщины.       «Лучше б она сюда и не являлась».

***

      Они сидели на веранде и ели орехи. Шинджуро, кидая твёрдую шелуху в плетёную корзиночку, чувствовал приподнятое настроение сына, но его молчание раздражало до желания взять да отвесить грубую словесную оплеуху. Пришлось, однако, сдерживать норов, и он, с хрустом раскалывая ладонями скорлупу, лишь сухо заметил, сам уже не зная, хочет услышать подтверждение своих догадок или нет:       — Слушай, Кёджуро. У тебя с этой девчонкой как? Серьёзно?       Увлечённо выковыривавший внутренности ореха Кёджуро вопросительно покосился на него и, сглотнув то, что уже успел разжевать, отозвался с поразительной беззаботностью.       — Вы про Мицури, отец?       Серьёзно. Точно серьёзно, раз дразнит показным простодушием, при этом используя донельзя личную форму. Брови сами сошлись у переносицы, образуя на коже глубокую, суровую морщину.       — А у тебя их там по Японии толпа, что ли, набралась?       Не сказать, будто он жаждал услышать опровержение. Подумав не одну ночь, Шинджуро пришёл к резонному выводу, что девица — вполне себе ничего: крепкая, в целом здоровая плюс явно не сварливая и не ленивая. Чего-чего, а трудолюбия у этой Мицури было хоть отбавляй, и применять она его, прямо сказать, не стеснялась. Таки ведь перезашивала тишком дырки — руку искусной женщины не спутаешь даже с ловкой штопкой младшего.       — Что вы, отец! Мне!.. — веранду огласило безудержным смехом, правда, столь же резко оборвавшимся мощным кашлем. Шинджуро, не выдержав, закатил глаза: Кёджуро согнулся в три погибели, зажав рукой рот.       Сущий ребёнок, а ведь двадцать вторая зима пошла.       — Мне любовными делами... на работе некогда было... кх, заниматься, — а тот, смахнув пальцем слёзы с глаз, уже стучал себя по груди, прежде чем, весь красный от нехватки воздуха, снова потянуться к наполовину опустевшей корзинке.       Несмотря на раздражающую манеру сына прикидываться дурачком, было в их странной беседе нечто трогательно семейное. Шинджуро многое упустил по собственной вине, но в такие моменты его посещала надежда, что сыновья давно простили ему прошлые ошибки, и он, смущаясь нежных, свойственных скорее женщине, чувств, радовался, прячась за маской ворчливости.       — Не юли, нравится она?       И совсем бы не удивился, услышав сейчас чистосердечное признание в тайном сговоре томящихся сердец: сам когда-то поступил точно так же. Кёджуро прищурив золотистый глаз, без стеснения кивнул, загадочно улыбнувшись в ответ.       — Нравится, я и жениться на ней хочу.       Язык повернулся сам, в связи с чем Шинджуро не успел подумать, что именно пробурчал, сжимая пальцами ткань юката на колене. Половинка ореха превратилась в труху.       — Тогда сразу учти: жить с ней будешь отдельно. Сам нашёл, сам семейную кашу и расхлебывай.       «Ну, хоть заранее сказал, а не после сватовства, как сейчас чуть ли не на каждом шагу бывает».       — Ну что вы так о Мицури, отец, — с недавящим, но заметным укором отозвался Кёджуро, качая головой и с тихим хрустом раскалывая в кулаке скорлупу. — Такую светлую душу, как у неё, ещё поискать. И хозяйка из неё отменная, неужто будете спорить?       «Придираетесь вы, отец, почём зря», — осталось невысказанным, однако Шинджуро и это угадал по взгляду сына: в нём вдруг мелькнула тень того выражения, каким нередко его журила за излишний норов Рука. И Шинджуро, ощутив невесомое давление, по привычке сильнее насупился, стараясь скрыть замешательство и не присущий суровому, всегда думающему, прежде чем делающему, мужчине стыд. Ибо знал: действительно придирается, опасаясь перемен.       Которые уже проникли в дом, потому что Кёджуро — истинный сын своего отца, сумевший не раз и не два доказать на деле, чего стоят его решительность и упорство.       — Раз она тебе нравится, дело твоё. Но по мне, так она ещё одной ногой из девчачьего возраста не вышла.       — Вам не по вкусу, а мне по вкусу... — попытался было протянуть тот, явно тайком глумясь и всё, демон побери, понимая, но Шинджуро оборвал его, резким жестом выбрасывая в корзинку останки ореха.       — Вот и живи тогда со своими вкусами где-нибудь по соседству.       Его существо снова восстало при одной мысли о Мицури-чан, к которой стали бы здесь обращаться «госпожа Ренгоку». Рука была единственной женщиной, имевшей право носить это имя, и оно, перейдя к любой иной, резало бы ему слух не хуже голодных воплей демона. Оттого-то он, говоря откровенно, особенно чурался неизбежных, слишком болезненных в своей ностальгичности перспектив. Однако в кивке сына читалось столько понимания пополам с согласием, что Шинджуро запоздало задумался, а приходило ли тому вообще на ум жить одним домом. И облегчение, испытанное им в тот момент, практически растоптало нежелание напрямую пожелать сыну счастья в судьносном решении, наподдав ему от души ладонью промеж лопаток.       — Значит, тогда я могу идти свататься?       Шинджуро невольно фыркнул, закатив глаза.       — Как будто я тебе запрещу. Всё одно же: по-своему поступишь.       — Нехорошо жениться без родительского благословения, — с примирительной улыбкой заметил тот, но притворно покорные нотки легко сменились бы на прохладно-упрямые, завяжись у них сейчас спор. — Пришлось бы снова звать Мицури-чан, чтобы она вас вместе со мной просила.       — Это ты мне сейчас девчонкой угрожаешь, что ли, Кёджуро?       Налетевший ветерок подхватил с плеч красные кончики, встрёпывая рыжую гриву, а по веранде вслед за его возмущённым вопросом снова прокатился перекрывающий всё и даже звук закаркавшей невесть откуда вороны хохот.       — Что вы, отец! Просто Мицури убеждать мастерица куда большая, чем я.       Он не должен был сейчас улыбаться. Не должен. Но губы дрогнули, а в горле застрял смешок.       «Вот паршивец, дерзит и не краснеет. Эх, хороший парень у нас с тобой вышел, Рука, даже мне его испортить не удалось».

***

      Время воистину быстротечно.       Шинджуро смотрел на сына и невестку, стоявших у самого края храмовой крыши, в то время как гости плотнее жались к стенам — подальше от зябкой сырости. Дождь хлестал, будто из ведра, и кто-то из родни невесты суеверно заохал: мол, не к добру, — а Шинджуро хотелось проворчать, чтобы не кликали лихо. На головы этих детей и без стариковских поверий пришлось достаточно бед.       Кёджуро что-то шептал Мицури на ухо, приобняв за плечи, и она, смущённо потупившаяся, смеялась в ответ. Они не замечали ровным счётом никого и, наверное, с удовольствием сбежали бы отсюда, ибо формальности уже были завершены. Сам вот он, памятуя былое, не мог обойти стороной тот факт, что мечтал нагло украсть Руку с глаз гостей, дабы не терять драгоценное время, отведённое им до его новой миссии.       Небо угрожающе зарокотало.       Мицури, звонко пискнув, порывистым движением прижалась к Кёджуро, и её массивный белый наряд теперь лишь уголками выглядывал из-за его широкой спины в чёрном хаори. Рядом возмутилась почтенная дама, и задумавшийся, а оттого рассеянно смотревший в никуда Шинджуро не сразу понял причину её раздражающе громкого шёпота. Оказалось, молодожёны, поправ всякие нормы приличия, целовались на глазах у гостей, и миниатюрная Мицури, едва видная из-за плеча мужа, изящно запрокидывала голову, словно журавль.       «Совсем распустились, вот бессовестные. Что бы ты на это сказала...»       Шинджуро скептически хмыкнул, отводя взгляд, но его огрубевшая душа, не до конца одобряя, таки находила в этом особое очарование. Когда-то ему тоже хотелось поскорее сжать ладонью тонкие пальцы Руки, а не строить из себя каменный обелиск, который чинно шествует плечом к плечу с ней, а после терпеливо сидит на торжестве, принимая десятки поздравлений и думая совсем не о них. Когда-то ему, ещё только обручённому с ней, хотелось целовать её на прощание, но зоркие глаза бабки Руки, кажется, преследовали его решительно отовсюду, и Шинджуро постоянно не решался, а невеста не ободряла его в попытках вести себя дерзко.       Он так погрузился в воспоминания и размышления, что даже не заметил тишком подкравшегося Сенджуро, обнаружив его присутствие, только когда случайно столкнулся ладонью с маленькими пальцами, пытавшимися поймать рукав его хаори.       — Ты уже здесь?..       Малец, стушевавшись, начал нервно поправлять ворот праздничного косодэ, но страха, как раньше, от него не исходило. А от робкой улыбки, сопровождавшей короткий кивок, в груди Шинджуро вместо удивления и вовсе появилось то самое тёплое чувство, от которого уголки губ так и норовили подняться выше.       От дождя тянуло промозглой сыростью, и, хотя ему самому было ни разу не зябко, это не значило, что всем остальным было так же без разницы на причуды погоды. Поэтому Шинджуро, с по возможности непроницаеммым видом, привлёк Сенджуро ближе, обняв его за плечи, и тот сразу прильнул теснее, желая то ли погреться, то ли просто воспользоваться моментом. В обоих случаях Шинджуро ни на что бы не пожаловался.       Виновники торжества между тем всё-таки снизошли до приличного поведения, и хотя новобрачная выглядела краснее вишни, о своих действиях она жалела едва ли больше Кёджуро: тот довольно усмехался, не давая ей отойти от себя даже на пару шагов. Бесполезно поборовшись, Мицури в конце концов снова покорно уткнулась лицом ему в плечо, и Кёджуро явно принялся нашёптывать ей на ушко всякие глупости.       Даже сейчас с трудом верилось, что это не какой-то странный сон наяву, и только тянущее тоскливое чувство отрезвляло недоверчивое сознание.       — Ну, Сенджуро, вот мы с тобой и снова вдвоём остаёмся, — Шинджуро погладил огненную макушку сына, нарочно встрёпывая пальцами торчком стоящую чёлку, и тот резво запрокинул голову, хлопая большими глазами. Второй совёнок, только вечно печальный, с опущенными вниз бровями и растерянным взглядом. — А скоро и тебе невесту искать придётся. Эх, слишком быстро вы растёте.       — Но мне же только четырнадцать…       Сенджуро, кажется, внутренне испугался уже единственно перспективы скоропостижно повторить судьбу брата, и Шинджуро фыркнул себе под нос, намеренно растягивая шутку. Ладонь продолжала машинально водить туда-сюда.       — Верь не верь, а лет тридцать-сорок назад тебя бы через год уже в женихи записали.       В бормотании отвернувшего, до ушей покрасневшего сына прозвучало нечто вроде «Мне и с вами хорошо», но небо некстати громыхнуло, да так оглушительно, что кто-то начал частить молитвы.       А звонкий смех Мицури зазвенел, сливаясь с шумом дождя и весёлыми предупреждениями Кёджуро не споткнуться о собственный наряд, и Шинджуро, сжалившись над растерянным Сенджуро, по-отцовски ласково похлопал его по плечу, прежде чем надёжнее укрыть полой длинного хаори.       На душе было на редкость светло и хорошо.

***

      Вечером, во время шумной гулянки, Шинджуро столкнулся с Мицури в коридоре, когда оба они намеревались открыть сёдзи и вернуться к гостям. Она поспешно склонила голову и вежливо посторонилась, давая ему пройти, однако Шинджуро медлил, пристально разглядывая её. С точно такой же почтительностью она всегда замирала прежде, взволнованно перебирая пальцами по ткани юката или хакамы. Сейчас же на ней было красное, расшитое журавлями и цветами кимоно, а короткие волосы искусно были убраны в аккуратную прическу.       Никаких париков с обилием украшений, даже ткань праздничного одеяния выглядела так, словно её пытались сделать по возможности скромной — Мицури была естественно красива, и всё её существо дышало невинной, нежной юностью, так что принадлежность к высшему охотничьему рангу, невероятная физическая сила и такой же невероятный аппетит казались где-то подхваченным слушком.       — Тебе это кимоно очень к лицу.       Мицури отозвалась сбивчиво-радостной благодарностью, и голос у неё звенел от смущения. Донельзя хорошенькая и ласковая, заставляющая стыдиться собственных предубеждений, которых он нагородил впопыхах и за которые непонятно зачем хватался. И Шинджуро, окончательно сдаваясь, серьёзно, но не сурово заметил, кладя ладонь ей на плечо. Из-за многослойной одежды оно теперь не казалось обманчиво хрупким.       — Позаботься о Кёджуро хорошенько. Он теперь тебе муж, а уж только потом мне — сын.       Она торопливо вскинула на него сияющий взгляд, стиснув пальцы в замок на груди. Румяная, сразу отбросившая всякую скованность, с готовностью кивнула, ослепляя улыбкой, а он опять смутился, едва не позволив мышцам лица скорчиться в какой-нибудь неправильной гримасе. Только уши запекло, а с левой стороны груди словно огромная игла вошла под кожу.       — Конечно позабочусь, отец! Спасибо вам, что вверили его моим заботам!       Идея Кёджуро жениться на этой девушке больше не вызывала у него никаких вопросов.