Желчь

      — Педик.       Отчеканено так, чтобы можно было услышать даже с другого конца комнаты. В слове столько же докучливой злости, сколько и в прищуре глаз цвета крепко заваренного чая. А в ответ по-прежнему тишина. Киллуа только единожды чавкает ртом и кренит голову вбок. Локоть на спинке дивана, нога на ногу. Миллуки корёжит.       — Выговорился? — он скучающе чешет щёку второй рукой, не спуская с брата требовательного взгляда. — Если хочешь сказать что-то ещё, то поторапливайся, пока остальные не пришли.       — Твой ёбырь, должно быть, заждался, — ухмылка кривит лицо прежде, чем Миллуки успевает подумать.       По щелчку пальцев спокойствие слетает с Киллуа, а челюсти тут же сжимаются. Ощущение, будто воздух стал тяжелее. Расслабленная до этого поза полностью поглощается неподъёмным напряжением, а из-за освещения кажется, что голубой оттенок радужки потемнел на несколько тонов. С гнетущим вдохом вздымается грудь, пока рядом не сильно колышутся плотные массивные шторы. Киллуа поддаётся вперед, смотрит исподлобья, опираясь локтями на острые коленки и сцепив руки в замок. Старший Золдик чувствует, как по шее молниеносно прокатилась капелька пота. Она вернула возможность воспринимать реальность, дышать; оставила после себя тонкую влажную дорожку и позорно спряталась за розовый накрахмаленный воротник, как за каменную стену. Не зная, куда деть руки, Миллуки вцепился в обивку по бокам и принялся ждать дальнейших действий под неторопливый стук каблуков прислуги за дверью.       — Миллуки.       Собственное имя уже кажется чужеродным. Золдик тратит секунду на приход в себя и на попытку вспомнить, кому именно принадлежит озвученный набор букв.       — Тебе кажется это смешным? — ироничная, вымученная ухмылка формируется на искусанных губах.       Лицо Киллуа всегда было таким болезненно бледным или это реакция на слова? Всегда ли оно казалось таким неживым, будто измазанным в извести и перемолотых таблетках от головы? За все годы проживания под одной крышей Миллуки видел достаточно эмоций, которые позволял выпускать наружу Киллуа. А сейчас ему чудится, словно он никогда всего этого раньше не видел. И этих побелевших костяшек, и холода намерений. И пусть всю жизнь младший проецировал лишь пренебрежение и отстранённость, теперь всё стало по-другому. Но Миллуки не может точно сказать, что именно не такое, как раньше. Наверное, дело в Гоне. Есть только два человека, которые разжигают в Киллуа огонь. И Фрикс один из них. Одно упоминание, лишнее слово — и ты покойник.       Золдик умело находит лазейки для того, чтобы снова и снова вызывать в остальных страх перед своей возросшей силой. Он не остановится ни перед чем. И Миллуки хмыкает, находя в человеке напротив сплошные противоречия. В том изменилось всё и не изменилось ничего в одно и то же время. Он всё ещё способен перерезать глотку, о чём свидетельствуют мелко подрагивающие в нетерпении пальцы и просящиеся наружу острые когти, но фантастическая человечность, которую он обрёл, ещё оставляет его на своём месте. На этом диване, в этом помещении и в этом проклятом доме.       — Просто говорю правду, — Миллуки хищно улыбается, растягивая гласные. Инстинкт самосохранения даёт о себе знать, но он продолжает настойчиво его игнорировать.       Киллуа выводит из себя одним своим видом, самоконтролем, смешением женских и мужских повадок, как старший для себя рассудил. Он неправильный в том, что ломает даже их семейные стереотипы. Что делает по-своему везде, куда только цепкая рука дотянется. Его угрозы тоже ненормальные, сломанные. Есть в них что-то такое, что создано не по традициям Золдиков, а самостоятельно воспитанно и множество раз отработанно. Бракованная игрушка, которую стоило выбросить ещё давно, но которая подала голос, не имея при этом динамика. И которая научилась ходить, не имея ни единого шарнира.       Киллуа такой же, как они, но при всём при этом не имеет с родственниками абсолютно ничего общего.       — Следи за языком, свин, — предупреждает, но между делом чуть успокаивается, скрещивая руки, выдыхая носом скопившуюся обиду и прикрывая глаза.       Он не совсем понимает, почему должен сидеть здесь и ждать остальных членов семьи вместе с братом. Почему совместный ужин так важен? Он остановился недалеко отсюда с Аллукой и Гоном лишь потому, что была необходимость достать сведения о преследовавшем их человеке, только и всего. А теперь под напором Кикио приходится мотать срок в одной комнате с помешанным отаку дольше, чем пять минут, пока другие заканчивают «неотложные» дела и собираются. Не похоже, что сам Миллуки был хотя бы немного больше рад подобному раскладу. Киллуа сдерживает грязный оскал, подумав, что того наверняка прервали на скачивании какого-нибудь контента для взрослых с нарисованными школьницами. Он ёжится, желая избавиться от возникших картинок в голове.       «Проще думать, что он почти выиграл онлайн-аукцион. Или был на финишной прямой по взлому чей-то задницы, — Киллуа оценивающе оглядел сидящего напротив, вновь закинув ногу на ногу. — Как с похорон пришёл. Или это он так не рад меня видеть?».       Пробило девять часов. Чуткий слух бывшего убийцы уловил движение за стеной. Кто-то стремительно сюда приближался.       «Так или иначе, — Киллуа хрустнул пальцами и закинул руки за голову. — Это взаимно».

***

      С девушками Миллуки не везло.       Не то чтобы он был человеком, часто практикующим навыки обаяния, вовсе нет. Он на улицу-то почти не выходил. И было выше его сил подойти к кому-то симпатичному и беззаботно заговорить о чём-то простом. О проходящем фестивале, хобби. Да хотя бы о погоде. Ведь стоило столкнуться взглядом с заинтересовавшей его девушкой, как всё тело тут же становилось скованным, ватным и двинуться с места не представлялось возможным. Накропала паника, дыхание сбивалось и не было понятно, стоит ли ему снова на неё посмотреть или же лучше сохранить незаинтересованный вид.       Что вообще нравится девушкам? Их реакцию никогда нельзя предугадать. Даже в аниме они зачастую совсем разные и подход к ним нужен свой. Но это не аниме. Здесь гораздо труднее понять, что человек из себя представляет. Здесь нет отличительных черт вроде формы глаз и цвета волос, по которым ты можешь приблизительно определить, окажется она, например, переменчивой цундере, молчаливой кудере или сумасшедшей яндере. Нет количества серий, что определят срок, за который её можно добиться. Нет случайностей, что образовываются в угоду романтической линии, сталкивая главных героев вместе. Нет друзей, хитроумно сводящих их. Нет этой злополучной «химии» и особенной динамики. Ты предоставлен самому себе. Полностью и бесповоротно.       «Что нужно сказать? Просто быть вежливым? Стоит ли сразу целенаправленно знакомиться или начать с чего-то неважного?». Он начинал нервно топать ногой, оборачиваться так, будто ждёт кого-то, хоть и планировал изначально быть в одиночестве минимум полсуток. Пухлая рука поправляла волосы каждые две минуты, а внутри он ругал себя за то, что последний раз мыл голову вчера. Манжеты становились всё интереснее, когда дело доходило до того, чтобы безостановочно их поправлять, а рукава то закатывать, то возвращать в исходное положение. Миллуки жадно искал себя в отражениях, морщился и расстраивался, ведь выглядел недостаточно хорошо для человека, чья судьба, быть может, сидит сейчас неподалёку. Во рту пересыхало, и Золдик думал, что точно должен был взять с собой одеколон.       Но стоило набраться самоотверженной решимости, взять всю волю в кулак и попытать удачу — он это делал. Вставал и шёл. И нет уже дела до тех, кто на него косится и шепчется между собой. Это пустое, ведь единственное, в чём он сейчас беспрекословно нуждался — это разговор с ней.       Она не выглядела, как предел его мечтаний. Где-то неказистая, совсем не такая фигуристая, как коллекционные статуэтки из его комнаты. Не яркая и улыбчивая, но было в ней что-то. Какая-то необычная энергетика, притягательная. И маленький значок на её рюкзаке с любимым персонажем Миллуки (которого он за километр узнает) будто кричал, что это она. Та самая. И всё становилось в некотором роде очаровательным, что бы она ни решила сделать: разговор по телефону, питьё лимонада, зевание. Он убеждал себя, что готов. Солнце освещало путь, и он был уверен, что даже прохожие расступаются перед ним потому, что это момент истины. То, что он ждал все свои двадцать три года.       И в узковатых глазах разгоралась жизнь, он прочищал горло и садился рядом с ней на лавку, позволяя себе тревожную полуулыбку. От неё пахло малиновой жвачкой. Он малину не любил.       — Привет, э… — кашлянув, дабы привлечь её внимание, начал Миллуки. — Можно с тобой… познакомиться? — не зная, что делать, он протянул руку для рукопожатия, но быстро её убрал, точно опомнившись.       Она никак не отреагировала, продолжая что-то настойчиво листать в смартфоне, даже особо не вглядываясь в текст на экране. Не услышала?       Миллуки, едва заметно нахмурившись, бросил взгляд на её уши и, убедившись, что там нет наушников, прокашлялся снова:       — Я говорю, — поясняет Золдик немного сконфуженно. — Можно с тобой познакомиться?       И опять. Он точно видел, как её рука сильнее сжала телефон, туловище почти незаметно отклонилось в другую сторону на сантиметр, а на лице заиграли желваки. Миллуки замер, продолжая ожидать непонятно чего, а вместе с тем переваривая и переосмысливая происходящее. Она определённо точно его слышит, но продолжает молчать и делать вид, что не замечает. Специально игнорирует? Почему?       Её второе запястье зафиксировалось на колене, и не нужно было идеально знать язык тела, чтобы предположить, о чём она сейчас думает. Считает секунды до его ухода, а может, прикидывает, как поступить самой, изредка поправляя бордовый кардиган.       Внутри Миллуки медленно разлилось разочарование, взбитое с безвыходностью и долей «это было ожидаемо». Он, всё ещё будучи с повёрнутой в её сторону головой, опустил взгляд на плитку парка и непроизвольно хмыкнул. От макушки до пят он ощущал, как все те пережитые эмоции и взбудораженность постепенно покидают его тело. Как они высыхают и испаряются, словно пролитая под палящим солнцем минералка. Высасываются, оставляя пустоту. Ему больше не было волнительно, страшно. Он чувствовал себя униженным, и это было трудно признать.       Состояние, когда тебе не больно. Ты просто эмоционально истощился настолько, что граничишь между реальностью и отголосками утративших краски эмоций. Неприятный холодок зарождается там, где уже ничего не стало. Всё сереет. Он встаёт.       В такие минуты кажется, что ты привлекаешь излишнее внимание своей жалкостью. Что каждый прохожий знает, откуда ты идёшь, и каждый, не отрываясь, смотрит. Оценивает, фотографирует исподтишка, чтобы потом показать своим друзьям, гогоча и разрываясь на обсуждения. Миг, когда колко бьют взгляды в спину. И хочется только исчезнуть.       Это был последний раз, когда он пытался с кем-то познакомиться. И он даже не знал, что хуже — когда тебя прилюдно высмеивают, грубо отшивают или когда настойчиво прикидываются, что совсем тебя не замечают, что ты никто. Пустое место, не заслуживающее даже грамма внимания. И рвёт самооценку на части факт, что подобное отношение, вытекая из детства и семьи, проявляется и в обществе. Но если на семейных фотографиях ты ещё стоишь наравне с остальными тремя черноволосыми «тенями» наследника, то здесь ты просто лузер.       Брату везёт. Гораздо легче жить, как считал Миллуки, когда у тебя есть всё. Когда ты уже родился с другим мышлением и неважно, сколько ты там «усилий потратил». Киллуа объективно везунчик. У него есть то, о чём остальным остаётся только мечтать. И самое главное из всего этого — внешность.       Киллуа ненавидит свой цвет волос, не любит свои глаза и Миллуки это неимоверно злит. «Выколи, раз так не нравится» — позволял себе думать он. Какая разница, насколько сильно это связывает тебя с твоей ненавистной семьёй, если это твоя визитная карточка? Которой тот причём абсолютно не пользуется. Первое впечатление о нём всегда положительное, он легко может манипулировать другими, особенно девушками, если только того захочет. Но оно ему и не надо. Пока Миллуки изводился на неудачные и бесполезные попытки в харизму, тот позволял себе грубить каждому и каждой, с кем только жизнь столкнёт. Ему без разницы, что о нём подумают, поскольку волнует лишь мнение лучшего друга, рядом с которым он буквально-таки млеет. Почему человек обладает тем, что ему не нужно? И почему тот, кто в том неимоверно нуждается, становится лишь пожираемым своей же завистью?       Это мерзко и в корне неправильно — любить свой же пол. Миллуки Золдик убеждал себя в этом. Ему иногда приходило в голову, что Киллуа просто хочет как можно больше насолить семье, потому, как наследник, посчитал своим долгом прервать род. Ну, или хотя бы попытаться. Ведь, конечно же, в каждом аспекте необходимо разрушить отцовские и материнские планы. Но даже Иллуми связывал себя узами брака с мужчиной. Издевательство какое-то.       Миллуки бросает в дрожь. Ему трудно сдерживать себя перед братом. Хочется наговорить как можно больше, облить такими помоями, какие лично он терпел на протяжении всей жизни. Противно видеть чужое самодовольное лицо, которое так и просит кулака. Потому рот Миллуки и не закрывается. Говорит всё, что только в голову взбредёт. А горькое осознание, что Киллуа в конечном итоге родители так и так всё с рук спустят, злит только сильнее.       У Миллуки нет смазливой внешности. У него есть только зависимости от вредной еды и гормональный сбой с детства. Невозможность остановиться, сидя за столом, и постоянно тянущиеся к пачкам чипсов руки. Попытки похудеть, каждый раз оборачивающиеся полным провалом, и зеркало в ванной, глядя в которое хочется рвать волосы на голове.       Он каждый день обманывает себя и плюёт на всё, считая, что никто ему, по факту, и не нужен, ведь есть тёмная комната, экран монитора и идеальные женские персонажи, которые не поступят с ним жестоко, как это делают реальные девушки. Но по ночам что-то ломается в глубине души, и мрак одиночества уже не кажется таким блаженным, каким мог бы казаться.       У Миллуки нет такой силы воли. У него не получается собраться и приложить усилия к тому, чтобы хоть как-то поменять отношение к другим, потому что он до сих пор заперт у Золдиков изнутри, своими же руками создав непробиваемый вакуум.       У него есть только мечты и слишком далёкие планы. Но он всё ещё тень. По сей день совсем не такой, как Киллуа. И каким бы отвратительным для него младший брат ни был, он до сих пор в тысячу раз счастливее, чем Миллуки. В том, что любит, плачет и живёт, а не существует.       И уродуя чужое тело, Миллуки изуродовал и душу. Но так и не заметил, что свою.