Pieces

У Нефрита один брат в тюрьме, второй – мертв, а третий – в изгнании. Только сам Джоуи Стар остался жив и невредим. Это какое-то проклятье, точно. Но у него есть Литавра. И это какое-то чудо, честное слово. Нефрит не уверен, за что ему такое счастье. Он его явно недостоин, не заслужил. И ладно, если бы это была просто обычная рефлексия. Но дело ведь совсем не в этом. У него все хорошо в отличие от его братьев. Но его братья не были такими мудаками, в отличие от него самого. Он все еще дышит, пытается вдохнуть полной грудью. И, черт подери, получается. Иногда Нефрит даже бывает счастлив. У Литавры много шрамов. Приятно думать, что ставил их Джоуи, не Нефрит, но правда в том, что эти два человека едины, между ними нет никакой особенной разницы. Поэтому все шрамы на теле Литы – дело рук Нефрита. Не отвертишься от собственной совести. Конечно же, она говорит, что это неважно, что главное – то, кем они являются. Но правда в том, что Нефрит знает, что не быть ему хорошим человеком. Второй Лорд перестает контактировать с монархами, слагает с себя все полномочия, вычеркивает Серенити и Эндимиона из своей жизни. Это не трудно, это случилось очень давно, задолго до того, как в его сны пришла мертвая Минако. Как и все сильные люди, будущие король и королева, оказались эгоистичными и, пожалуй, немного одинокими. Нефрит с такими людьми ничего общего не хочет иметь, хоть и помнит, кем они были раньше. Много жизней назад. От этого щемяще-нежного «вместе» мало что осталось. Может, и правильно. В конце концов, у них с Литаврой не так и много времени было на все перерождения. Их собственного «вместе», не «вместе» ради короны, игр престолов и прочего. Они всегда жили для других, не для себя. Быть может, теперь настало время стать самими собой? Нефрит продает дом в центре Токио. Он перестал ему быть нужен, превратился в холодное и пустое место. Теперь они живут на Окинаве, ближе к морю, там, где много солнца, песка и радости, там, где они могут просто отдыхать и наслаждаться друг другом, вдали от своих сюзеренов, дел и забот, вспышек фотокамер. Нефрит впервые за очень долгое время чувствует себя на своем месте, без дураков. Он сочиняет хорошую музыку, и потому она становится популярной, без гимнов, расшаркиваний и прилипчивых мотивов. Хорошие песни, оказывается, писать очень просто. Для этого нужно было только попробовать. Литавра заведует маленьким цветочным магазином. Просто приходит на пирс как-то раз и устраивается продавщицей. И Нефрит готов купить ей все цветочные поля мира, только ей не нужно. Ей нравится оформлять огромные букеты и крохотные корзинки с цветами для других, просто так, без всякой цели излишнего напряжения. В этой работе есть некая терапия, излечение для израненной души. Во дворе их дома она сажает цветную капусту и огурцы – копается в земле, вырывает сорняки и рыхлит почву. У нее всегда натруженные руки – не в шрамах, но в мозолях. В Лите есть что-то такое мягкое и очень прочное, стержень, словно удар молнии в самое сердце. Нефрит раньше не понимал, что именно его держало рядом с Литаврой, теперь знает – этот ее сердечник из расплавленного грома, сердце яркое, светящееся так, что не посмотришь открытым взором. Нефрита называют затворником. Вот так просто из разбитного и дикого повесы он вдруг превратился в примерного семьянина, оберегающего Литу и их общую жизнь за высокими стенами их простого дома. Папарации перестают приезжать в их скромную обитель – здесь нет ничего нового, интересного, это константа, муха, застывшая в янтаре – их жизнь. И Нефриту впервые нравится это отсутствие назойливого внимания. Он впервые за долгое время счастлив, что софиты погасли. Ему не нужно ничего искать, он нашел все то, что хотел. По утрам Нефрит приходит на берег моря. Просто так, во время пробежки оказывается на побережье. Всегда в одно и то же время, часов в восемь утра. Он садится на песок, закуривает. Лита его вечно ругает за эту дурацкую привычку. Пробежав несколько километров, Нефрит всегда выкуривает сигарету, наблюдая за морской гладью. Не до конца изжитые привычки лезут и лезут, делая его чуть меньше Нефритом, чуть больше Джоуи Старом. В этот раз на пляже сидит один человек. Эндимион. Нефрит сразу же узнает его, это не сложно. Он столько раз в боях и на балах смотрел в широкую спину своего принца, что запомнил и приподнятость плеч, и линию шеи, сведенные лопатки, напряженный крест спины. Эта память вечная, словно память завитушек на шее Литы, ее длинных пальцев с перламутровым лаком и розовых лепестков губ. Память о женщине, которую любишь больше всего, почти так же глубока, как и память о лучшем друге, о сюзерене, предавшем и забывшем о своем долге. Рыцари обязан защищать своих повелителей ценой собственной жизни, но ведь и короли не должны позволить им умереть. Такая простая арифметика, шахматная партия, в которой Нефрит проиграл. Они с братьями думали, что были ладьями на страже ферзя и короля, но ошиблись, были они всего лишь разменными пешками. Нефрит садится рядом с Эндимионом. Он совершенно не боится. Король пришел не убивать, скорее уж просить об услуге. Нефрит спокоен и равнодушен – нет ни одного одолжения, которого он может оказать Энди, его запас терпения закончился. У Эндимиона синие глаза – далекие, взгляд усталый. Он смотрит на синее море прямо перед собой, его губы трогает легкая то ли улыбка, то ли ухмылка. -Зачем пришел? – спрашивает Нефрит, вытягивает ноги, сидит очень прямо, мокрую от пота спину холодит морской ветер, а сигарета, зажатая между губ, чадит, источая табачный дым. - Пришел просить твоей услуги, - Эндимион не таится и ничего не отрицает. Им обоим понятно, что они больше не слуга и господин, не друзья и даже не товарищи. Они люди настолько далекие друг от друга, насколько это вообще возможно. - Ты считаешь, что тебе позволено просить? – усмехается Нефрит, бросает камешек прямо в море. Тот пролетает низко над песком и пропадает навсегда в бездне. - Я все еще твой принц, - пожимает плечами Эндимион. Он не улыбается более, его лицо сосредоточено. Нефрит не отвечает, и тогда Мамору говорит первым: - Серенити требуются все доступные кристаллы. Без Минако собрать венец трудно, но он нужен. Не для себя, для Земли. Грядет новая война, скоро, - Эндимион останавливается и смотрит на Нефрита. Теперь уже второй лорд ухмыляется. Эта мизансцена скорее комедия, а не трагедия. Да как он вообще посмел прийти? Как он посмел назвать имя Мины? Смешно до дрожи. Нефрит поднимается с сырого песка, отряхивается, дрожь прокатывается по телу. Они обещали служить, давным-давно дали клятву на крови, что никогда, ни при каких условиях не оставят принца и его нареченную в беде. А принц и принцесса обещали не оставить их в беде. Через две тысячи лет мир так изменился, не узнать. - И мы вступим в эту войну, не оставим наш дом на растерзание, - говорит Нефрит, - я не чудовище, как ты думаешь, не клятвопреступник. Но клятва моя не для тебя, Энди, она для Мины, для Зоя, для Кунсайта и Джедайта. Она для всех тех, кого я считаю своей семьей. Не смей говорить мне, что я должен делать, не смей даже произносить имени Литавры. Ты не достоин называться нашим сюзереном, уж прости. - Речи твои пламенны, - усмехается Эндимион и тут же затихает, - что же, ты не откликнешься на мой зов? - Мои руки и так в крови, по твоей вине, - Нефрит смотрит только на море, не на Эндимиона, - хватит. Мессия должна была принести нам надежду, вместо этого она ее выкачала всю, подчистую. И веры не осталось тоже. Эндимион тоже поднимается, отряхивает брюки и свитер. - Но осталась любовь, - говорит он, Нефрит внезапно смотрит, на долю секунды снова видит перед собой своего старого друга Мамору. - Именно поэтому я никогда не отдам тебе кристалл Литавры. Эндимион поворачивается и идет по кромке пляжа, навстречу высокому синему небу, к самому горизонту. Нефрит остается один. Ему не привыкать на самом деле. Он всегда был один, всю жизнь. Его мобильник тренькает в кармане знакомой мелодией. Был один, пока Литавра не пришла в его жизнь. Теперь их стало двое.