Власть вероятностей

Сердце лета

В распахнутое высокое окно вползали серебристые туссентские сумерки. Бархатная ночная тень изгоняла мучительную летнюю жару, и прохладный ветер, пропитанный ароматами меда и речного ила, касался легких белоснежных занавесей. Час был уже довольно поздний, но из сада все еще доносились звонкие детские голоса и смех — Лита гордо демонстрировала братьям свои новообретенные магические умения, и пусть фокусы ее были простыми и незамысловатыми, красивыми, но бесполезными, они вызывали в мальчишках целую бурю восторга. Они, не совещаясь, признали, что сестра достойна составлять им компанию в будущих подвигах, и уже принялись решать, с какого великого свершения начать теперь, когда с ними была настоящая чародейка. Филиппа, чуть пригубив вино в высоком хрустальном бокале, выдвинула белого офицера и, проведя его через все поле, остановила прямо напротив черного ферзя. Эмгыр устало посмотрел на доску — он понимал, что безнадежно проигрывает, но не спешил сдаваться. Он сидел очень прямо в высоком деревянном кресле, поместив одну руку на резной подлокотник, и к вене у его локтя тянулась длинная гибкая трубка, присоединенная к замысловатому алхимическому устройству, подающему целебный эликсир прямо в его жилу. Чудесный аппарат был изобретением Эмиеля Региса — вампир, хоть и не занимался больше лечением бывшего Императора, не торопился покидать своего подопечного, и теперь всячески помогал Филиппе, должно быть, надеясь изучить ее методы и понаблюдать за их результатами. Страсть настоящего ученого была чародейке близка и понятна, и она, конечно, не возражала. Тем более, что помощь Региса оказывалась ей чрезвычайно полезной. Лекарство, которое она много лет пыталась создать для Адды, наконец было закончено, и, судя по жизненным показателям пациента, работало именно так, как предполагалось. Новые переливания крови, к которым прежде прибегал изобретательный коллега, были бывшему Императору больше не нужны, и таинственная болезнь, природу которой Филиппа все еще надеялась изучить подробней, чтобы пресекать такие случаи в будущем, отступала. Эмгыр, еще немного подумав, сделал свой ход — попытался заслонить ферзя одной из двух оставшихся пешек, поставив ее на пути офицера, но Филиппа только этого и ждала. Выведенным из-под удара конем она атаковала оставшегося без присмотра короля. — Шах, — мягко сообщила она. Эмгыр усмехнулся. — Кроме вас, так же агрессивно со мной осмеливались играть только два человека, — сообщил он негромко, прикрыв веки и чуть передернув плечами — Филиппе показалось, со скрытым раздражением, — Вернон Роше, который вообще никого никогда не боялся, и мой сын. Чародейка бросила на собеседника быстрый пристальный взгляд. С похорон Императора Фергуса прошло больше месяца, и до сих пор Эмгыр упорно избегал разговоров о нем — причем не только с Филиппой, с которой судьба свела их случайно, но даже с Литой. Узнав о смерти старшего брата, маленькая принцесса проплакала целую неделю. Она забросила учебу, отказывалась разговаривать с наставницей и с верным Детлаффом, почти ничего не ела, и чародейка даже начала сомневаться, не ошиблась ли она, скрыв от своей подопечной правду. Лита не была болтушкой и бережно хранила собственную тайну, она едва ли стала рассказывать кому-то о том, что на самом деле приключилось с Фергусом в День Солнцестояния, но глава Нильфгаардской разведки, главный ответственный за проведение операции, настаивал на молчании. Филиппа, которая старалась свести собственное участие в этой авантюре к минимуму, принимала те условия игры, которые ей предлагали, но смотреть в грустные заплаканные глаза Литы ей было тяжелее с каждым днем. Сложно было представить, каково было родителям принцессы, которые тоже вынуждены были хранить молчание. Но дни шли, складывались в недели, и безутешное горе маленькой девочки постепенно превращалось сперва в глубокую тихую тоску, а потом — в светлую печаль, плодородную почву для добрых воспоминаний. Детское сердце заживало быстро, и Филиппа, знавшая о боли потерь не понаслышке, даже слегка завидовала той легкости, с которой Лита справилась со своим горем. Она даже согласилась — и с радостью — на свой день рождения навестить родителей в их поместье, и праздник, отгремевший накануне залпами фейерверков над бескрайними туссентскими полями, прошел довольно весело и беззаботно. Чародейка была убеждена — первая настоящая потеря в жизни юной ученицы, не сломавшая ее, должна была помочь Лите отточить мастерство, стать топливом для будущих познаний, восполнить лакуны там, где Лите не хватало природного таланта. И на деле выходило, что вся эта неприятная история оборачивалась для принцессы как нельзя лучше. — Я рада составить вам компанию, — сдержанно улыбнулась Филиппа, — признаюсь, если бы пару десятков лет назад мне сказали, что я стану играть в шахматы с Императором Эмгыром вар Эмрейсом, мой смех был бы слышен по эту сторону Яруги. Эмгыр усмехнулся. — Я не Император, — сухо возразил он, и чародейка скептически изогнула бровь. — О, безусловно, — подтвердила она, — формально, Император Нильфгаарда еще находится во чреве матери, и явит себя подданным не слишком скоро, и даже главой Регентского совета была избрана Ее Величество Анаис, но мы с вами оба знаем, кто на самом деле будет управлять Империей, пока юный властодержец не научится хотя бы произносить слово «Нильфгаард» без запинки. Эмгыр медленно покачал головой. — Четырнадцать лет — это очень долгий срок, — заметил он, — а я — всего лишь человек, чья жизнь, к тому же, зависит от вашего мастерства. — Это правда, — спокойно подтвердила Филиппа, — я смогла излечить вас от хвори, но не могу победить старость — и никто не может. Но малютка Император успеет набраться мудрости у своего знаменитого деда, пока тот не покинет его навсегда. В этом можно не сомневаться. Эмгыр плавно отодвинул короля на одну клетку назад, спрятав его за спину черного офицера, и неожиданно улыбнулся. — Признаться, я никогда не рассчитывал мирно почить в собственной постели в окружении скорбящих потомков, — произнес он задумчиво, — и тот факт, что мой сын успел подарить мне внука, которого я смогу чему-то научить, это настоящее чудо. Остается надеяться, что уроки мои не окажутся так же тяжелы, как те, что я давал Фергусу. — Вы воспитали достойного правителя, — возразила Филиппа совершенно искренне. Мирное течение беседы, терпкое вино и благостное серебро подступающей ночи заставляли ее рассуждать откровенней обычного, и чародейка знала, что утаивать и осторожничать сейчас ей было ни к чему, — юный Фергус научился вести игру, в которой мало кто до него по-настоящему смог преуспеть, игру, в которой никогда не бывает победителей. Он просто не смог удержать раскаленные угли в ладонях, и можно ли его винить за это? В отличие от большинства современных правителей, он не хотел загребать жар чужими руками. Этому, полагаю, вы тоже его научили. Еще один ход — Филиппа продолжала атаковать офицером, загоняя черного короля в угол. Эмгыр, следя за движением фигуры и не глядя чародейке в глаза, пожал плечом. — Все полагают, что я пестовал и растил Фергуса себе на замену, вложил все свои силы в него одного, выковал из него такого Императора, каким сам никогда не решался быть, — заметил он, — но это не совсем так. На Анаис я потратил сил ничуть не меньше. Я всегда знал, что ей суждено стать Императрицей и спутницей моего сына, и, преодолевая отчаянное сопротивление поначалу, учил тому, как быть ею. Так что теперь, боюсь, Ее Величество не позволит мне взять управление моей страной в собственные руки, пусть Темерия и останется главным ее детищем и самым драгоценным сокровищем. Какая ирония. Филиппа, склонив голову к плечу, вопросительно взглянула на собеседника, и тот мягко повел свободной рукой. — Я убил короля Фольтеста, чтобы расширить границы Нильфгаарда, сломить сопротивление Севера, поставить его на колени и, может быть, уничтожить, — ответил он, — но теперь его дочь правит Империей, которую я строил вопреки таким, как она. Должно быть, в этом есть некая высшая справедливость. Дитя крови Фольтеста отомстит за его смерть. — Это дитя и вашей крови тоже, — негромко напомнила Филиппа, пряча улыбку. — И это — особенно иронично, — усмехнулся Эмгыр. — я потратил много сил, чтобы в свое время породниться с династией Севера, и вот, кажется, мне это наконец удалось. Оба замолчали. Филиппа, не спеша делать следующий ход, задумчиво обвела глазами комнату, остановила взгляд на лице собеседника и несколько долгих мгновений изучала напряженный надлом его тяжелых бровей, чуть опущенные веки, изгиб упрямого рта. Она знала толк в чудовищах, изучала их, даже восхищалась их мощью и потенциалом. Но из всех драконов, стрыг и вампиров, с которыми ей приходилось иметь дело, люди оказывались опасней и могущественней всех. Любопытно, что сказал бы Сиги, увидь он ее сейчас? — В нынешней ситуации, — вдруг снова заговорил Эмгыр, перебрав пальцами по лакированной гладкой столешнице, — Редании выпадает отличный шанс попытаться расширить свои границы, продвинуться дальше на Север или попытаться вернуть свободу части захваченных территорий. — После того, что совершил ваш сын, он стал почти что национальным героем Темерии, — снисходительно улыбнулась Филиппа, — Фергус пожертвовал собой, чтобы защитить их любимую королеву, спас не только Анаис, но и ее дитя от коварного убийцы. Мало кто из воинов Севера может похвастаться чем-то подобным. Боюсь, королю Виктору, даже реши он предпринять то, о чем вы говорите, пришлось бы встретиться с нешуточным сопротивлением северян. Новый Император Нильфгаарда для них — больше не жестокий и подлый оккупант, в нем течет та же кровь, что и в них, он плод не войны, но любви Фергуса и Анаис. Разве не этого вы добивались? — Иногда я думаю, что мне только кажется, что держу все нити в своих руках и могу заглядывать в далекое будущее, — вздохнул Эмгыр, — на деле же пути Предназначения оказываются куда сложнее, чем можно предугадать. — Нет никакого Предназначения, — мягко возразила Филиппа, — есть власть вероятностей, и предугадать их не может даже самый пытливый разум. За тяжелыми дверьми кабинета послышались быстрые легкие шаги, смех, потом кто-то настойчиво шикнул, и воцарилась тишина. Эмгыр и Филиппа переглянулись. Чародейка послала собеседнику короткую улыбку, и тот произнес, едва повысив голос: — Заходите. Лита ворвалась в кабинет первой. Она раскраснелась, аккуратно уложенные в тугие косы черные волосы растрепались, и голова юной принцессы походила на лик Нильфгаардского солнца. Чародейка почувствовала, как при виде широкой улыбки на лице девочки в груди у нее разлилось внезапное умиротворяющее тепло. По пятам за принцессой семенили младшие братья — не менее взволнованные, с одинаковым огнем воодушевления в зеленых глазах. Лита окинула шахматную доску взглядом, недовольно поморщилась. — Опять эти ваши занудные шахматы, — пожаловалась она, — глупее игры не придумаешь. Пиппа, ты и так дома все время играешь в них с Детлаффом! — Прошу прощения, моя госпожа, — чопорно склонила голову Филиппа, — ваш отец попросил меня составить ему компанию. Эмгыр наградил ее тяжелым взглядом союзника, которого только что сдали врагу с потрохами, вздохнул и улыбнулся дочери. — Мы почти закончили, — сказал он примирительно. — Это правда, — подтвердила Филиппа и двинула белую пешку по доске, запирая черного короля в ловушке, — вам мат. — Вот и хорошо! — сразу приободрилась Лита, и близнецы нетерпеливо принялись подпрыгивать на одном месте за ее спиной, — папочка, хочешь я покажу тебе свою магию? Риэр и Мэнно считают, ты должен это увидеть! Братья наперебой принялись убеждать отца посмотреть и восхититься, и Филиппа удовлетворенно откинулась на спинку своего кресла. Партия, проходившая далеко за пределами маленькой шахматной доски перед ней, была выиграна. — Конечно, — покладисто согласился Эмгыр, поудобней устраиваясь в кресле и готовый удивляться, — я весь внимание, моя принцесса.

Межсезонье

Ламберт долил в свою кружку последние капли вина из большой пыльной бутылки, критически, сощурив один глаз, посмотрел в горлышко, надеясь, что на дне еще хоть что-то осталось, и печально вздохнул. — Твоя очередь идти в погреб, — давя улыбку, напомнил Геральт. — Но погреб-то твой, — попытался возразить гость. — Вот именно, — подтвердил старший ведьмак, — и вино мое, так что я мог бы заставить тебя ходить за ним каждый гребанный раз, как ты усасываешь очередную бутылку. Не ценишь ты масштабы моего гостеприимства. Ламберт побеждено поднял руки и взял наполовину полную кружку с таким видом, словно собирался произнести тост. — За славного Геральта Туссентского, — объявил он торжественно, — Белого Волка, повелителя бездонных винных погребов! Они чокнулись кружками, сделали по глотку — Геральт заметил, что расслабленная лень начинала побеждать в друге желание выпить еще, и теперь он цедил вино, как полагалось — медленно и вдумчиво. Ему и самому уже совершенно не хотелось выбираться из-за стола и плестись через двор к погребу. Лето в Туссенте шло на убыль, и за окнами начинался обычный для долгой плодородной осени прохладный дождь. Капли барабанили по окнам теплой кухни, делая ее еще уютней. — Тошнит меня уже от Нильфгаарда, — неожиданно признался Ламберт, отставив кружку в сторону и потянувшись за куском тонко нарезанного копченого мяса, — рожи тут у всех просят кулака, жарища, как в ифритовой жопе, а жратва такая острая, что у меня вся задница сгорела. Геральт снисходительно пожал плечами. Он знал, что жизнь в столице Империи, куда Ламберт перебрался вместе с Ани после похорон Фергуса, донимала его не только неприятным окружением и неперевариваемой кухней. В Городе Золотых Башен младший ведьмак, никогда не любивший и не выбиравший для себя одинокого пути убийцы чудовищ, способный найти друзей даже в самых недружелюбных землях, чувствовал себя не на своем месте. Он верно служил своей госпоже, но та, занятая устройством дел в осиротевшей Империи, больше не была его верной спутницей на охоте и долгих вылазках в темерские леса — Ани все трудней становилось держаться седле по мере того, как рос ребенок в ее животе, да и имперские советники ратовали за ее безопасность и требовали избегать ненужных рисков. Кроме того, жена Ламберта осталась в Вызиме. Кейра занималась делами Университета и помогала в управлении королевством, пока Анаис исполняла свой долг главы Регентского Совета в Нильфгаарде. Она навещала свою подопечную достаточно часто, чтобы следить за состоянием ее здоровья и отчитываться о проделанной работе, но времени на то, чтобы провести его с тоскующим супругом, у чародейки почти не оставалось. Потому Ламберт использовал любую возможность, чтобы вырваться из Императорского дворца и наведаться в гости к старым приятелям. — Неужели при дворе не готовят ничего такого, от чего у тебя бы не горела задница? — поинтересовался Геральт, делая вид, что он вовсе не издевается над другом. Ламберт закатил глаза к потолку. — Проблема в том, — пожаловался он, — что Ани только такую еду теперь и ест. Похоже, к концу осени они не ребенка родит, а отложит драконье яйцо. — Ты ведьмак, — пожал плечами Геральт, — и знаешь, что драконов в мире почти не осталось. Так что наша малышка может значительно помочь возрождению их популяции, если и правда родит дракона. — Какой же ты мудак, — раскусив наконец его издевку, фыркнул Ламберт и коротко рассмеялся, — а наша малышка уже навела при императорском дворе свои порядки. До этого она превратила всех расфуфыренных темерских дам в стриженых пажей, смолящих одну табачную палочку за одной, а теперь заставила нильфгаардских упырей делать вид, что им нравится давиться несъедобными зерриканскими специями, и я не удивлюсь, если скоро у тамошних дамочек появится мода подкладывать себе подушку под платье, чтобы не отставать от славной Императрицы. По крайней мере у тех, кто не успел обзавестись собственным мамоном. Так что пока она помогает возрождаться только популяции нильфов, а это, скажу тебе, такое себе достижение. — Хорошо, что она подает им положительные примеры, — независимо пожал плечами Геральт, — глядишь, через несколько лет в Нильфгаарде подрастет новое поколение приличных людей. Фергусу бы это понравилось. Ламберт хмыкнул и замолчал. Он до сих пор, должно быть, продолжал слегка корить себя за то, что раскрыл другу тайну смерти бывшего Императора, и Геральт был ему за эту откровенность не слишком благодарен — он терпеть не мог чужие секреты, которые приходилось хранить не только от всего мира, но и от вездесущей Йеннифер и докучливого Лютика. Это требовало всей выдержки, которую ведьмак тренировал в себе годами, но, не желая подставлять друга, Геральт упорно хранил молчание. Весь план, включавший в себя сложную иллюзию, шип с зангвебарским ядом, героическое спасение Анаис и последующий побег юного Императора, казался ведьмаку таким фантастически ненадежным и глупым, что, узнай он о нем раньше, непременно высказался бы, постарался убедить заговорщиков, что задумка их обречена на провал. Но дело было сделано. Империю сотряс страшный удар, и люди, беззаветно любившие молодого правителя, погрузились в тяжелую скорбь, но расчет на удивление оказался исключительно верным. После того, как обожаемый Император Фергус пожертвовал жизнью во имя спасения любимой и их общего чада, люди Нильфгаарда ни на мгновение не усомнились, кто должен был занять опустевший трон. Появления наследника все ждали с нетерпением и трепетом, словно вместо одного ребенка на свет должны были явиться сотни младенцев в каждой нильфгаардской семье. Люди строили предположения, кого принесет Императрица — мальчика или девочку, придумывали имена и заранее готовились отмечать день рождения маленького правителя, чтобы потом объявить эту дату национальным праздником. Заговорщики же умело пользовались этой волной народной любви, направляя ее в нужное русло. Императрицу охраняли, как зеницу ока, чествовали так, словно напрочь забыли о ее северном происхождении, и слушали, точно она всегда ими правила и принимала исключительно верные решения. Нильфгаардцы любили национальных героев, с радостью возводили их в культ — и было совершенно неважно, шла ли речь о славном Императоре, ведущим войска в бой, или о крошечном младенце, который еще не успел выйти из чрева матери. — Хорошо, что ждать осталось недолго, — мельком улыбнулся Ламберт, — еще несколько месяцев, и Ани сможет вернуться домой, в Темерию. Геральт мрачно сдвинул брови. — Я бы на это не рассчитывал, — заметил он, — формально, она, конечно, может и не участвовать в политической жизни Нильфгаарда и оставаться только королевой своей страны. Но я сомневаюсь, что мать бросит новорожденного ребенка этим гравейрам, которых она зовет своими советниками, и старому дедушке-катакану. Ламберт заметно помрачнел — он, похоже, до сих пор старательно гнал от себя осознание очевидного, и напоминание об этом задевало его сильнее обидных слов и оскорблений в свой адрес. — Тут ты прав, — признал он со вздохом, — похоже, старине Виктору придется тоже смириться с тем, что его возлюбленная и ребенок останутся почетными заложниками обстоятельств. Жалко паренька, мне он всегда нравился. Геральт задумчиво покачал головой. Еще одна лишняя чужая тайна так же, как и предыдущая, тяготила его совесть, и он, пусть и не был лично знаком с реданским королем, вынужден был признать, что свободному северному королевству на этот раз здорово повезло с правителем. Филиппа, даже если Виктор был марионеткой в ее умелых руках, на этот раз не прогадала, и Редания постепенно, но уверенно становилась такой, какой видел ее в своих мечтах незабвенный Дийкстра. Много ли в этом было заслуги самого Виктора, сказать было сложно, но молодой король казался незаинтересованному взгляду чужака порядочным и разумным властителем, способным лавировать в море жестоких политических штормов. Но надолго ли могло хватить его выдержки и рациональности теперь, когда момент воссоединения с любимой откладывался на неопределенный срок? Геральт предполагал, что Филиппа, лично поучаствовавшая в «убийстве» Императора Фергуса, предугадала и этот поворот и позаботилась о счастливой концовке для своего подопечного, но ее планы Геральту были совершенно неведомы. И, чего уж там, — совершенно неинтересны. — Поживем — увидим, — в очередной раз оптимистично заметил он, скорее желая порадовать Ламберта, чем всерьез веря в собственные слова, — может быть, оно как-то само собой образуется. — По крайней мере, можно быть уверенным в том, что ребенок этот, едва родившись, получит такую защиту, какая другим правителям и не снилась, — фыркнул Ламберт, — Кейра говорит, вся Ложа собирается явиться к его люльке и наградить его магическими артефактами и знаками своей благосклонности. В Нильфгаарде теперь совсем не жалуют чародеев, но моя ведьма надеется поправить их репутацию, одарив наследника всеми возможными дарами современной магии. — Смотрите, не забудьте позвать самую злобную и недовольную ведьму на Обряд Наречения, — хмыкнул Геральт, — а то получится, как со Спящей Принцессой. Сам знаешь, сжечь все веретена и прялки в Империи невозможно. — Не боись, — оскалился Ламберт, — Йеннифер приглашение уже приготовили. Геральт наградил друга тяжелым взглядом, а младший ведьмак невесело усмехнулся и, пошатнувшись, поднялся на ноги. — Схожу я все-таки за еще одной бутылочкой, — заявил он, — а то без выпивки обсуждать все это решительно невозможно. Геральт щедро махнул рукой — мол, ни в чем себе не отказывай. Дождь за окном усиливался, и он предполагал, что Ламберт стремился не только вновь обнести его многострадальный погреб, но и остудить голову. Беды своей подопечной самый жестокий ведьмак из знакомых Геральту, бывший ершистый эгоистичный парнишка, не признававший авторитетов и готовый рвать глотки за малейшие упреки, воспринимал, как собственные, и переживал, возможно, даже сильнее, чем сама Анаис. Удивительной штукой все-таки оказывалась жизнь… Дверь кухни мягко хлопнула, закрывшись за Ламбертом, и Геральт остался в одиночестве. Во всем поместье в этот предрассветный час стояла тягучая глубокая тишина. Йеннифер отправилась спать еще в полночь — в противном случае, ведьмаки не отважились бы на столь откровенный разговор. Верный Варнавва-Базиль, который, казалось, вообще никогда не спал, испарился до утра по своим вампирским делам — Геральту забавно было наблюдать за тем, как дворецкий, считавший, что хозяин-ведьмак до сих пор не раскусил его и не понял его сущности, продолжал окружать свою фигуру флером таинственности. Ведьмак всегда уважал чужие секреты и не любил разочаровывать тех, кто был ему верен, а потому поддерживал его заблуждение и даже подыгрывал иногда, удивляясь «откуда же ты взялся?!» Вяло текли минуты, а Ламберт все не возвращался. Геральт, которого уже начинало слегка клонить в сон, подумал, не стоило ли пойти поискать приятеля — тот, поди, заснул в обнимку с винной бочкой, и нужно было хотя бы прикрыть его попоной. Геральт уже почти собрался, как Умная Эльза, последовать в погреб за младшим ведьмаком, но дверь кухни едва слышно скрипнула — шагов за ней чуткий ведьмачий слух уловить не успел. — Я уж думал, ты решил продолжать надираться в одиночестве, — заявил он, не оборачиваясь. — Нет уж, оставлю этот вид развлечений вам, дорогой, — послышался за его спиной ехидный голос Йеннифер. Геральт вздрогнул и поспешно обернулся. На чародейке был длинный дорожный плащ, плотно застегнутый у горла крупной серебряной брошью, высокие конные сапоги, и в руках она держала длинный кожаный тубус — должно быть, с какими-то своими бумагами. С тех пор, как Лита сбежала от Йеннифер и выбрала себе в наставницы Филиппу Эйльхарт, возлюбленная отказывалась обсуждать произошедшее. Она настояла на возвращении в Корво-Бьянко и с головой погрузилась в какие-то неведомые магические исследования. Геральт, зная, как тяжело Йеннифер переносила удары по собственной гордости, старался одновременно и не лезть к ней, и оказываться рядом и готовым поддержать, буде на то ее воля. Дела чародейки, похоже, шли ни шатко, ни валко. Она упорно держалась в стороне от политики, не поддерживала разговоров ни о смерти Фергуса, ни о беременности Анаис, ни о правлении Виктора, редко и скупо, только по необходимости разговаривала с Кейрой, которую справедливо считала подельницей Филиппы. — Я уезжаю, — предвосхищая его вопрос, заявила Йеннифер, — отправлюсь в Офирскую Золотую Библиотеку. Там должны быть нужные мне свитки. Когда вернусь — не знаю. Геральт поднялся на ноги, бездумно кивнул — чего-то подобного он ждал уже давно. Йеннифер и в прошлый раз, когда пригретый под крылышком ребенок сбежал от нее через запертое окно, уехала от своих переживаний подальше, и он несколько лет не получал от нее ни единой весточки. — Погоди минуту, — попросил ведьмак, и Йеннифер нетерпеливо воззрилась на него. Геральт переступил через лавку, подошел к ней, роясь в карманах куртки — маленький мешочек он все еще надежно хранил у самого сердца, поджидая нужного момента. Приблизившись к чародейке вплотную, ведьмак извлек его на свет и медленно опустился на одно колено. Йеннифер устало закатила глаза. — Геральт, я же просила…- с тяжелым вздохом напомнила она. Но, не слушая ее возражений, Геральт вытряхнул содержимое мешочка на ладонь и протянул ее чародейке. Та скользнула скептическим взглядом по тому, что казалось ей предсказуемым до зубовного скрежета, и взгляд ее мгновенно переменился. Аккуратные черные брови поползли вверх, а алые губы приоткрылись в изумленном «Ох…» Кольцо, что лежало на ладони Геральта, было совсем не тем недоразумением с пошлым синим камнем, что он преподнес ей в прошлый раз и получил обратно. Его — магический артефакт, позволявший Йеннифер найти его всегда и везде, ведьмак оставил себе. Новое же украшение привез из Аэдирна Лютик. Он хвастался, что за эту побрякушку ему пришлось ублажать и развлекать наместницу Беатрис три ночи подряд, не зная ни сна, ни отдыха. И правда то была или наглое преувеличение, но кольцо выглядело просто идеальным — тонкий ободок из белого золота без всяких украшений изящным изгибом охватывал крупный черный бриллиант — «сто два фацета, и ни гранью меньше», — напомнил Лютик в его голове. — Что это? — тихо-тихо, точно боялась очнуться от затянувшегося сновидения, спросила Йеннифер. — Йен, — Геральт поднял глаза и встретился с ее растерянным взглядом, — я — не большой мастер пафосных речей, но я буду любить тебя, пока живу и дышу, и пока мое сердце бьется — оно бьется для тебя одной. Ты можешь ехать, куда захочешь, можешь не разговаривать со мной хоть целый год, я все равно, просыпаясь каждое утро, буду пытаться поймать аромат твоих волос на моей подушке, хранить в памяти твои объятия и ждать, что ты вернешься ко мне. Это кольцо — всего лишь безделушка, в нем нет магии, но я прошу тебя принять его — вместе со всей моей любовью. Ты станешь моей женой? Йеннифер молчала целую минуту, и за это время ведьмачье сердце, привыкшее биться размеренно и неторопливо, лихорадочно стучало, ухая в груди. Наконец бледное лицо чародейки дрогнуло, словно она не была уверена — улыбнуться ей или заплакать. Она сделала шаг к коленопреклонённому ведьмаку и протянула руку тыльной стороной вверх. — Да, Геральт, — прошептала она едва слышно, — я стану твоей женой. Он не успел ответить — только аккуратно надеть кольцо на ее безымянный палец, когда в дверях, звеня целым букетом бутылок, появился взмокший Ламберт. Он замер, окинул сцену ехидным взглядом, потом рассмеялся, едва не выронив часть своей добычи. — Вот это я понимаю — повод еще выпить! — громко заявил он.

Излом зимы

Ночью выпал настоящий первый снег, и наутро весь двор баронского замка превратился в нетронутое белое полотно. Иорвет, подставив Аве локоть, помог ей аккуратно переступить высокий порог, и вместе, медленным размеренным шагом, они вышли в морозную хрустальную белизну. Девушка, укутанная в тяжелый подбитый лисьим мехом шерстяной плащ, зябко ежилась, ступая осторожно, точно под ногами у нее были не твердые камни, а неверный весенний лед, и Иорвет терпеливо поддерживал ее, не давая поскользнуться. Небо совсем расчистилось, и холодные солнечные лучи, еще не успевшие перебраться через высокие замковые стены, окрашивали его прозрачной лазурью. Пройдя немного вперед, Ава наконец остановилась, плавно вдохнула полной грудью и улыбнулась, щурясь от ослепительного света, отражавшегося от снега. Иорвет подождал немного, потом спросил негромко, стараясь не нарушать кристальной хрупкости момента: — Не холодно? — Хорошо, — тихо ответила девушка. Она жила с ними уже несколько месяцев, но лишь недавно, когда лето сменилось долгой серой осенью, начала по-настоящему разговаривать, но даже теперь вытянуть из нее больше нескольких слов было все еще тяжело. Вернон привел Аву вскоре после того, как, благодаря усилиям чародеек Ложи и стараниями темерской и нильфгаардской разведки, удалось вычислить и поймать преступника Яссэ. Золотое сердце, извлеченное из груди девушки, послужило отличным ориентиром, и скрыться от объединенных сил преследователей ему не удалось. Его последнее дерзкое преступление — к которому сам Яссэ не приложил руки — было совершено на глазах всей Вызимы, и вина заговорщика была доказана без труда. Иорвет мало интересовался тем делом — после побега Фергуса и Иана он чувствовал себя так, словно он сам совершил страшное преступление и теперь должен был за него расплачиваться. Вернон был прав — они поучаствовали в том заговоре ради блага детей, и должны были найти в себе силы не только довести начатое до конца, но и отпустить беглецов на волю, не надеясь когда-то вновь с ними встретиться. Куда Гусик и Иан направились, не было известно почти никому — слишком велик был риск, что тайна эта когда-нибудь всплывет и пустит все усилия прахом. И Иорвет, хоть умом и понимал, что поступил правильно, новую разлуку с сыном переживал тяжело. Он спас его жизнь ценой собственной свободы, хотя Господин Зеркало до сих пор так и не явился, чтобы потребовать свою плату, и убедить себя, что Иан теперь был счастлив где-то вдали от любящих родителей, оказалось в сто раз тяжелее, чем даровать ему волю. И ровно в тот момент, когда эльф готов был поддаться отчаянию и попытаться выяснить, куда именно отправились беглецы, Вернон привел Аву. Она — еще слабая после сложной операции — первые несколько недель провела в полузабытьи, пробуждаясь от него лишь для того, чтобы немного поесть и провалиться обратно в сон. Вернон же почти сразу поведал супругу всю правду о происхождении девушки и признался, что под сердцем у нее рос плод короткой связи Авы и Иана. Иорвету в первый момент сложно было в это поверить, но его человек говорил об этом так убежденно, что эльфу пришлось принять этот факт — в жилах нерожденного младенца в чреве той, что хотела убить Анаис, соратницы и верной прислужницы убийцы, текла родная ему кровь. Иан ушел — возможно, навсегда — но, сам того не подозревая, оставил своему несчастному отцу надежду. Такую же, какой когда-то стал сам. Вернон сказал, что сердце в груди Авы, пересаженное при помощи сложной магической манипуляции, было слишком слабым, могло остановиться от любого случайного потрясения, и потому, закончив с исцелением ее тела, чародейки взялись за разум девушки. Филиппа и Кейра старательно стерли из памяти Авы все, что хранилось в ней с момента, как Яссэ нашел и спас ее от смерти — включая образ Иана, само собой. Девушка — к моменту первой смерти успевшая встретить лишь пару десятков зим — оказавшись среди незнакомцев в неизвестном доме, придя в себя, поначалу вела себя, как испуганный затравленный зверек. Та вольность, что проклятые чародейки позволили себе в обращении с ее рассудком, может быть, и могла спасти ее от разрыва сердца, но, глядя в пустые, полные страха глаза девушки, когда она пряталась от любой попытки с ней заговорить, будили в нем сомнения, стоила ли игра свеч, не милосердней ли было оставить все, как есть, и позволить Аве умереть самой собой, а не жить чужой позорной тайной. Первым, кого она узнала, когда начали возвращаться воспоминания, до которых ведьмы не смогли добраться, был сам Иорвет. Однажды утром, когда он пришел в ее спальню, чтобы попытаться накормить завтраком и влить в Аву немного целебного зелья, приготовленного Кейрой и помогавшего поддерживать жизнь ребенка, девушка, впервые по-настоящему проснувшаяся от своего долгого сна, попыталась вскочить с кровати и ухватить его за руку. — Командир, — твердила она, — Иорвет! Так — из ее сбивчивых рассказов, обрывков покалеченной памяти — эльф узнал, что родители Авы в далекие годы войны были ярыми его сторонниками. Ее отец входил в один из отрядов Иорвета, а мать, прикидываясь оседлой эльфкой, помогала мятежникам тайно. Именно за это они и поплатились, пав от рук знаменитых Синих Полосок, и Иорвет опасался, что, кроме него самого, Ава вспомнит еще и Вернона. Но по счастливому стечению обстоятельств, лицо командира тех, кто уничтожил ее семью, осталось для девушки неведомым. Или для нее тогда все люди были на одно злое жестокое лицо. Вместе с супругом эльф несколько дней потратил на то, чтобы аккуратно рассказать Аве, что война давно закончилась, и люди и нелюди наконец смогли жить в мире. Они избегали подробностей, старались превратить суровую правду в красивую вылощенную сказку, и это им удалось — Ава, помнившая лишь ужас и смерть, готова была поверить в то, что тому кровавому пиршеству пришел конец. Особенно при том, что рассказывал ей это знаменитый, непогрешимый командир Иорвет. Свое интересное положение Ава осознала лишь тогда, когда ребенок внутри нее начал шевелиться. Супруги берегли девушку от лишней шокирующей информации, и, лишь когда она испуганно спросила, что с ней такое происходит, открыли ей правду. Имени Иана никто из них не произнес, Вернон предложил даже Иорвету самому представиться отцом будущего малыша, и эльф, хоть и считал это вопиющей глупостью, вынужден был на это согласиться. Слишком много тайн и пустот в их рассказе грозило лишними вопросами, ложь могла разрушить хрупкий спичечный замок выборочной правды, и Ава, удивительно легко поверившая в такое объяснение, с того дня приняла свое положение и даже начала радоваться ему. Иорвет, хоть и ощущал себя предателем и гнусным обманщиком, оставался с Авой заботливым и внимательным, поддерживая легенду своего отцовства, и девушке от него ничего больше было не нужно. Она знала, что между ними не было ни любви, ни отношений — командир случайно обратил на нее внимание, и это принесло свои плоды, и Иорвет с горькой усмешкой вспоминал, что для эльфов того времени подобная моральная легкость действительно была в порядке вещей. Эльфское сообщество вымирало и вырождалось, и случайная беременность от первого встречного оказывалась не просто нормой, но высшим благом. Демонстрировать при Аве свою любовь к супругу, однако, Иорвет с тех пор избегал. Это уж точно могло шокировать несчастную подопечную. Особенно при том, что тень смерти висела над ней, как тяжелая грозовая туча. Ава, говорили чародейки, могла не пережить родов, даже не дотянуть до конца своего срока, и задача ее опекунов состояла в том, чтобы сделать остаток ее жизни приятным и счастливым. Вернон устроил все так, чтобы девушку не преследовали по закону, фактически спрятал ее за стенами своего замка, избегал говорить о ней с Анаис, хоть молодая Императрица и была в курсе их маневра. И Иорвет знал, что для человека близость смерти новой подопечной была страшнее, чем для него самого или, тем более, для Авы, которая о плачевности своей судьбы ничего не подозревала. Из них двоих именно человек окружал девушку по-настоящему отеческой заботой. Лишившись сына, Вернон всю силу своего бездонного любящего сердца направил на будущего внука и его несчастную мать. Ава, сперва сторонившаяся незнакомца, быстро поддалась тому обаянию и искренней заботе, которые покорили в свое время самого Иорвета, и полюбила человека в ответ — настолько, насколько это в принципе было для нее возможно. Она не знала, что Вернон спас ей жизнь, но и без того верила ему без оглядки и делилась своими простыми переживаниями и проблемами. Долгими осенними вечерами, сидя в жарко натопленной гостиной, Вернон и Ава вполголоса обсуждали будущего малыша, придумывали ему имена и размышляли о том, где раздобыть для него люльку и побольше игрушек. Иорвет эту проблему взял в свои руки, и к середине осени соорудил для будущего «сына» колыбель, покрыл ее стенки изящной традиционной эльфской резьбой, заявив своему человеку, что на этот раз постарается воспитать из отпрыска настоящего эльфа. Вернон только беззлобно посмеивался, а Ава была от кроватки в таком восторге, что даже расплакалась. Шли дни, и мир вокруг, переживший за неполный год несколько страшных потрясений, продолжал жить своей жизнью, которая Иорвета почти не волновала. Вернон рассказывал ему, как Ани завоевывала все больше влияния при Императорском дворе, хорошенько «нагревая» для своего ребенка опустевший трон. Как Виктор, заключивший исключительно выгодный торговый договор с Ковиром и Повисом, планомерно и без явной агрессии продвигал реданское влияние на новые земли, расширяя границы Северной Империи. Но все эти новости оставляли Иорвета почти безучастным. Он ждал от человека совсем иных известий — может быть, где-то посреди этих важных и судьбоносных для Континента фактов промелькнула бы хотя бы тень, хотя бы случайный слух об Иане. Но все было глухо. Его сын исчез, и всем, что от него осталось Иорвету, были лишь воспоминания, приправленные стыдом за собственную холодность, причудливый след ожога на груди и дитя, рождение которого приближалось все стремительней. Когда ударили первые холода, Ава почти перестала выходить из замка, хотя до этого успела полюбить долгие неторопливые прогулки по горящим листопадами лесам, берегу неспешной чистой реки и высоким замковым стенам, с которых вид на баронские угодья открывался, как на ладони. На фоне ее маленького хрупкого тела выросший живот казался нелепо огромным, и девушка начала задыхаться, если проходила больше десятка шагов. Иорвет опасался, что это были признаки того, что сердце ее начинало отказывать, но страхами своими поделился только с Кейрой, которая иногда являлась, чтобы проведать Аву. Чародейка, пристально осмотрев девушку, сообщила, что пока опасаться было нечего — кроме того, что тело Авы в принципе не было приспособлено к вынашиванию детей. Это звучало, как настоящая насмешка, но ссориться с целительницей Иорвет опасался. Оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Накануне утром Вернон спешно отправился в Нильфгаард — ему сообщили, что новый Император решил явить себя миру немного раньше предполагаемого срока, и Иорвет с Авой остались наедине. Ночью девушка пробралась в спальню эльфа, пожаловалась, что никак не могла заснуть — ее и прежде иногда мучали кошмары, отзвуки стертой памяти — и Иорвет позволил ей улечься на место человека под одеялом. Ава тревожно проворочалась до рассвета, а утром изъявила желание выйти на воздух и посмотреть на первый снег — на последний снег в своей жизни, как, ругая себя, успел подумать Иорвет. На середине двора они остановились. Ава крепко держала Иорвета за руку, а с чистого неба неизвестно откуда на них опускалось сияющее снежное крошево. Эльф замер, наблюдая за прозрачно-бледным лицом подопечной — она улыбалась, устроив свободную руку на скрытом плащом животе, прикрыв глаза и позволяя легким снежинкам таять на своих щеках, превращаясь в прозрачные слезы. От жалости и нежности у эльфа защемило сердце, и он открыл уже было рот, чтобы сказать Аве что-то ободряюще-приятное, но с той стороны двора, откуда они пришли, вдруг раздался шум — дверь распахнулась, и Вернон, который, должно быть, вернулся в замок через портал, в одном легком дублете, светящийся совершенно лучезарной улыбкой, поспешил к ним по хрусткому притоптанному снегу. — Разрешилась? — спросил Иорвет, когда человек поравнялся с ними. Вернон кивнул с видом самого гордого на свете папаши. — Перед самым рассветом, — сообщил он, — девочкой. Иорвет сдержанно улыбнулся, хотя видеть своего человека таким счастливым было лучшей неоценимой наградой. — Какая досада, — заявил он, — Эмгыр-то, наверно, надеялся назвать нового наследника Фергусом, раз уж с первым так неловко получилось. Вернон, облаченный своей радостью, как непробиваемой для его ядовитых стрел броней, лишь отмахнулся. — Эмгыр в восторге, говорит, девочки в их роду всегда получались исключительно талантливыми, — ответил он, — Императрицу назвали Леей, Обряд Наречения пройдет через неделю, когда Ани оправится от родов. Иорвет хотел отвесить еще какое-нибудь ехидное замечание, чтобы немного разбавить сладость момента, но Ава, все еще цеплявшаяся за его руку, вдруг охнула и качнулась немного вперед. Супруги растерянно переглянулись, и эльф почувствовал, как холодный ужас медленно взял его за горло, изгоняя все следы недавнего веселья. — В чем дело? — строго спросил Роше, словно ответ и без того не был очевиден. — Больно, — тихо-тихо пожаловалась Ава, тяжело привалившись к Иорвету, — еще ночью началось, но я думала, само пройдет. Иорвет возвел око горе — он, со своей хваленой прозорливостью, мог бы и догадаться, что с Авой творилось что-то не то, но девчонка предпочла отмалчиваться, а эльф — поверить, что ничего страшного не происходило. Вернон, собранный, как всегда, пришел в себя первым. Он отцепил пальчики Авы от руки Иорвета и легко поднял ее, спеленав в плащ, как дитя. — Свяжись с Кейрой, — скомандовал он Иорвету, широким шагом двинувшись обратно в замок. Было гораздо проще сказать это, чем сделать. Иорвет, движимый поднимающейся паникой, стремительно бросился в библиотеку, где стоял настроенный мегаскоп. В замке работало несколько женщин, и все они, хоть и не знали, откуда взялась Ава, питали к девушке искреннюю симпатию пополам с жалостью. Но ни одна, даже самая опытная повитуха, не могла помочь не просто появиться на свет младенцу, но заставить сердце его матери продолжать биться. С Кейрой эльф пытался связаться битый час. Незнакомая девчонка — должно быть, из помощниц чародейки — наконец сообщила ему, что госпожа была слишком занята здоровьем Императрицы-матери и маленькой Леи, и не могла выйти на связь. В полном отчаянии Иорвет попытался связаться с Филиппой — и снова потерпел неудачу. Проклятая сова вовсе проигнорировала его призывы, должно быть, слишком поглощенная планами захвата тех земель, что еще остались незахваченными. Повезло Иорвету лишь на третей попытке, когда мегаскоп показал ему заспанное помятое лицо славного реданского короля. Тот, в отличие от своей наставницы, не любил ранних подъемов или отсыпался, получив известие о том, что сам стал отцом. Выслушав сбивчивые объяснения Иорвета, который, погрузившись в объятия паники, уже едва мог связать два слова, Виктор сообщил, что прибудет через четверть часа, но из портала вышел уже через пять минут. Никогда до этого эльф не был так рад видеть сына своего супруга и, не тратя времени на приветствия, потащил его за собой в спальню Авы, куда Вернон, должно быть, унес девушку. Петляя по невыносимо длинным коридорам замка, Иорвет успел в двух словах изложить спутнику проблему с сердцем Авы, и молодой король, всегда утверждавший, что он-де никакой не целитель, подходя к двери спальни заметно оробел, но назад не повернул, и в комнату, к его чести, входил уже с совершенно спокойным лицом и даже легкой всепонимающей улыбкой. Увидев вместо обещанной Кейры сына, Вернон, державший за руку стонущую и смертельно бледную Аву, сперва нахмурился, но когда Виктор принялся ровным спокойным голосом отдавать быстрые команды, просветлел и дальше подчинялся четко и не задавая вопросов. Быстро разобравшись в ситуации, бездарный недоучка сразу велел калить на огне самый острый и тонкий нож в доме — медлить было нельзя, а специальных инструментов у Виктора при себе не нашлось. Он погрузил Аву в глубокий сон, не дав девушке времени испугаться. Наученный войной, разрез реданский король сделал ровный и чистый, тут же заклинанием остановил кровь, и Иорвет, наблюдавший за ним, ни жив, ни мертв, подумал, что стоило, пожалуй, извиниться перед сыном за все несправедливо резкие слова и мысли в его адрес. Младенец — крошечный, синюшный и какой-то до боли жалкий на вид — появился на свет, когда еще не пробило полдень. Виктор, полностью поглощенный своим делом, не обращавший внимания ни на что больше, поспешил пересечь пуповину и несколько минут старательно продувал ребенку нос и рот, растирая обмякшее безжизненное тельце. Вернон, до того остававшийся невозмутимым, отошел к Иорвету, стиснул его руку, и на лице своего человека эльф прочел такую тревогу, какой не видел с того дня, когда Иан, проклятый и умирающий, кашлял кровью и дрожал у него на руках. Прошло несколько мучительно долгих минут, пока младенец не начал медленно розоветь и, громко чихнув, не разразился тонким отчаянным ревом. Глядя в сияющее лицо Виктора, короля-победителя, выигравшего первую за время своего правления битву, Иорвет и сам был готов разреветься. Юноша, не глянув на родителя, вложил орущего младенца в дрожащие руки Иорвета и, весело подмигнув, вернулся к бесчувственной Аве — следующее сражение для него еще только начиналось. Иорвет почти невидящим взглядом уставился в маленькое сморщенное красное лицо и подумал отчего-то, что, когда к ним попал Иан, тот успел уже выйти из этого пугающего возраста и был больше похож на эльфа, чем на визгливую цветочную гусеницу. У крошечного создания были аккуратные заостренные уши, мутные непонятного цвета глаза без ресниц и легкий рыжий пушок на странно вытянутой голове. Иорвет почувствовал, как Вернон аккуратно обнял его за плечи, тоже глядя в незнакомое лицо внука. — Все по новой, — прошептал он хрипло. — как мы его назовем? — Сам решай, — отозвался Иорвет, не оборачиваясь, — я пока даже не понял, мальчик это или девочка. — Мальчик, — бросил колдовавший над Авой Виктор, и Вернон тихо рассмеялся.

…и снова ушедшее лето

Сквозь шум Новиградского порта доносились приглушенные голоса. — Что везете? — спросил кто-то равнодушным скучающим тоном. — Туссентский табак, ваше превосходительство, — уверенно и твердо ответил капитан корабля, — наше судно не подлежит досмотру, все бумаги — в порядке. — Куда направляетесь? — последовал вопрос — говоривший, похоже, уже успел растерять остатки интереса к неприкосновенному грузу. — На Скеллиге, ясное дело, — капитан коротко усмехнулся, — по новому открытому пути. — Счастливого плавания, капитан, — во фразе пожелания удачи не звучало ни капли. Сидя, прислонившись спиной к борту корабля, Иан облегченно сжал ладонь устроившегося рядом Фергуса и улыбнулся. Им было велено не высовываться из трюма, пока судно не выйдет в открытое море, но юношам очень хотелось бросить последний взгляд на знакомые берега, прежде, чем попрощаться с ними навсегда. Гусик посмотрел на него и кривовато улыбнулся — действие зангвебарского яда почти выветрилось, но юноша до сих пор еще не очень ловко управлялся с собственным телом, но Иан знал — это пройдет. Соленый ветер и незнакомые скалы, морские брызги и яркое северное солнце должны были исцелить их обоих, стереть следы прежних ошибок, очистить их и вернуть к жизни обновленными. — Очень надеюсь, меня не будет всю дорогу укачивать, как обычно, — прошептал Гусик, заправил за ухо вьющуюся темную прядь и прильнул к Иану плотнее. — ты-то пока не сможешь мне с этим помочь. — Ничего, — беззаботно отмахнулся Иан. От желания поцеловать возлюбленного губы ныли, как от морской соли, — придется привыкать — нам обоим. Гусик медленно качнул головой, немного помолчал, потом вдруг, повернувшись, взглянул Иану прямо в глаза. — Что теперь будет? — спросил он тревожно и хрипло — этот вопрос с момента побега покойный Император задал впервые, словно хранил его в сердце, боясь расплескать собственную тревогу. — Я не знаю, — так же тихо отозвался юный эльф, — но точно знаю одно — я люблю тебя, Гусик. И это никогда не изменится. — Отправляемся! — пронесся над их головами зычный голос капитана, — отдать швартовы, поднять якорь. Гусик прижался к эльфу теснее, прикрыл глаза. — До свидания, — шепнул он, и соленый ветер подхватил и унес его слова.