Фавориты королевы

      Дейенерис думала, что знает, что такое лето. Чем-то новым и незнакомым для нее была зима — снег, который она ни разу не видела, холод, от которого угасало драконье пламя внутри. Лето было в Эссосе: Пентос, Браавос, Кварт, Астапор, Юнкай, Миэрин. Лето было в Красной пустыне, похожей на седьмое пекло. Лето было знакомо Дени, думала она, но поняла, что ошибалась, когда корабли с черно-алыми парусами и драконьими штандартами причалили к Наату.       Лето жило здесь, на этих островах, не зря они носили такое название. Выйдя на палубу, Дени поразилась яркости морской воды и неба, обилию красок и ароматов, и это только с корабля, а когда они ступят на берег?       Рисковать было нельзя: во избежание случаев мотыльковой лихорадки всем, и высокородным пассажирам, и слугам, раздали флаконы с маслом ши; что это такое, Дейенерис никому не сказала, даже Джораху. Рыцарь бы не проболтался, но бывают тайны, которые лучше хранить от всех; просочись информация о средстве защиты от страшной болезни, и работорговцы хлынут на Наат, залив дивные берега кровью. О масле ши же было известно мало, и если кто-то и слышал его запах от кожи шлюх в дорогих борделях, то этот нежно-ореховый аромат было легко спутать с другими. Чтобы предвосхитить возможные вопросы, Дейенерис сказала, что это — зелье, купленное ими с Миссандеей у торговцев. Ценное и редкостное. Это объяснение всех устроило. Дени показалось, что Мелисандра, понюхавшая флакон, узнала содержимое, но красная жрица знала так много, что ей могло быть давно известно в том числе и о масле ши.

***

      На берегу Наата было жарко, солнечно и безлюдно. Дени помогли спуститься с трапа одновременно Джорах и Даарио, Серый Червь на манер вестеросских лордов подал руку Миссандее; Давос, выходящий вместе с Мелисандрой, хотел проигнорировать ее, но ладонь сама собой протянулась в приглашающем жесте, и жрица приняла ее с улыбкой. Эта улыбка жгла, как и ее кожа.       Давос поспешил отвернуться.       — И что дальше? — спросил Даарио. — Разобьем шатры на берегу?       — Нет, — усмехнулась Миссандея.       — В лесу мне как-то не очень хочется, — проворчал наемник.       — Здесь есть не только лес. Идемте, — Миссандея подхватила под руку Дейенерис, и консортам ничего не оставалось, кроме как пойти за ними. Через заросли пройти удалось без проблем — не приходилось разрубать ветви мечом и спотыкаться о корни, и очень скоро они вышли к деревне. Небольшие глиняные домики теснились по краям расчищенной от травы площади, посреди которой возвышалось здание, где, судя по украшениям, жил вождь или жрец. Вокруг играли дети, но, увидев чужаков, прекратили играть — кто-то убежал, кто-то, наоборот, с любопытством приблизился. Дени ласково улыбнулась девочке лет двенадцати, похожей на Миссандею лишь цветом кожи и волос.       Следом за детьми появились взрослые — высыпали из хижин, глядя во все глаза. Некоторые прятали за собой женщин и детей. Дейенерис невольно сложила руки на животе, Джорах так же инстинктивно шагнул вперед, хотя ни капли враждебности аборигены не проявляли. Миссандея подняла руку, заговорив на непонятном языке, и к ним вышел вождь — самый пышно наряженный мужчина с перьями в волосах. Говорили они недолго; вскоре гостей расположили в местном общем доме, где накрыли стол, подав много холодной воды с лимоном, разнообразные фрукты и нескольких жареных фазанов.       — Я попросила обойтись без экзотики, — сказала Миссандея, садясь рядом с Серым Червем. — Вроде черепашьего супа или улиток. Но если ее величество пожелает…       — А что ты им сказала? — прежде всего пожелала информации королева.       — Представилась и пообещала, что мы пришли с миром. Им этого достаточно. Они все еще наивны, — лицо Миссандеи стало печальным. — Мы не желаем им зла, но то же самое могли сказать работорговцы.       — Фу-у, что это? — скривился Даарио, выцепив с блюда фрукт, по форме похожий на сморщенный трупик младенца.       — Это плод джанго, — развеселилась погрустневшая Миссандея. — Попробуй!       — Это? — поразился наемник. — Нет уж, я не настолько голоден.       — Попробуйте вы, сир Джорах, — предложила советница королевы. Даарио перекинул Мормонту фрукт, и тот машинально его поймал — на ощупь плод оказался таким же противным, как и на вид: липким, словно покрытым человеческими волосками.       — Попробуй, — ехидно сказал Даарио.       Джорах пожал плечами — северяне никогда не были разборчивы в еде, а жители Медвежьего острова в особенности, и то, что он был лордом, мало отделяло его от простых людей. В изгнании, в Красной Пустыне и в последующих блужданиях он привык питаться чем угодно, лишь бы набить желудок.       Взяв ножик, он разрезал плод; мякоть походила на сырое мясо. Отрезал ломтик под взглядами всех присутствующих, положил в рот… и застыл.       Это было божественно. Никогда еще рыцарь не пробовал ничего вкуснее — словно само лето растеклось по его языку, яркое, свежее, цветущее, ни в одном из языков не нашлось бы подходящего эпитета, чтобы описать вкус.       — А если он отравится и копыта отбросит? — шепотом заволновался Даарио. Серый Червь скосил глаза на способную воскрешать мертвых Мелисандру, и наемник немного успокоился.       — Ну как? — нетерпеливо спросила Дени, и Джорах отвис, возвращаясь в реальность.       — Потрясающе, — неверяще произнес он.       — Дайте попробовать! — загорелась Дейенерис. Даарио почти открыл рот возразить, но вспомнил, что Мормонт скорее умрет сам, чем навредит своей кхалиси, и закрыл рот обратно.       — А вам можно? — засомневался Джорах. Как он знал, некоторые растения были вредны для беременных.       — Даже нужно, — сказала Миссандея. — Плод джанго называют также плодом жизни и вечной молодости.       Отрезав кусочек фрукта, Джорах протянул его Дейенерис. Та аккуратно взяла, попробовала — и просияла улыбкой.       — Правда очень вкусно! Даарио, попробуй!       — Давайте, — наемник сцапал следующий кусочек, прожевал и пораженно вытаращил глаза. — Ух ты!       За ним очередь дегустатора перешла к Грею, после ломтик фрукта грациозно взяла Мелисандра, а после досталось и Давосу — он не очень хотел пробовать, отчего-то чуя подвох, но протянутый королевской переводчицей ломтик взял и съел, растаяв в великолепных ощущениях вкуса.       — Плодами джанго не торгуют ни на Летних Островах, ни в Эссосе, — Миссандея щурилась довольной кошкой, слизывая с губ фруктовый сок. — Их вид отпугивает, и никто не догадывается попробовать, да и на деревьях они незаметны за большими широкими листьями.       Взяв еще один ломтик, Давос запил его свежей водой.       — Будем честны, на вид та еще дрянь, — хохотнул Даарио. — Кто бы мог подумать, что так вкусно.       — А еще полезно, — заметила Миссандея. — Предотвращает кожные заболевания и повышает потенцию. Можно сказать, что это афродизиак.       Давос чуть не поперхнулся водой.       — То есть… — протянул Даарио.       — Именно. Сегодня ночью мы все получим удовольствие, сравнимое со вкусом джанго, — Миссандея белозубо заулыбалась. — Поэтому его и называют плодом жизни…       Давос стиснул зубы.

***

      Ночью они разбили шатры — гостеприимные аборигены предлагали спать у них дома, но хижины были густо заселены, и пришлось вежливо отказаться, что местные приняли без обиды. Обижаться они словно не умели вовсе, теплые и солнечные, как взрастивший их край.       Всего шатров поставили пять — один, самый большой, для королевы и ее мужей, второй — для Миссандеи и Серого Червя, два — для Давоса и Мелисандры, и один для сопровождающих их слуг. Стража из Безупречных вызвалась спать под открытым небом — они были родом с Летних Островов и ночевать прямо на земле сочли за счастье.       После заката солнца посвежело, но не похолодало. На площади развели костры; Давос увидел у одного из них алую фигурку, болезненно сморщившись — сам ее вид причинял мучения. Красивая, до невозможности красивая и такая же невозможно далекая; Давос сравнил бы ее с Девой, но Мелисандра больше походила на Неведомого. Женщина-пожар, женщина-смерть, женщина… он сдвинул брови, проклиная себя за то, что съел плод джанго. Неужели Миссандея не могла предупредить заранее… или думала, что рыцарь-контрабандист соблазнит островитянку… какая разница, что она думала?       Давос зашел в свой шатер, плотно задвинув полог. Налил себе вина, но, подумав, выплеснул, заменив водой — вино могло заставить его совершать необдуманные поступки. Он не сделает ничего, о чем будет жалеть. Он ляжет спать, а если станет совсем тяжело — воспользуется правой рукой.

***

      Ожидаемо не спалось. Давос перевернулся на другой бок, закрыл глаза — под веками полыхнуло алой вспышкой. Она словно была внутри него, словно проросла насквозь, эта проклятая женщина.       Откуда-то из другого шатра донеслись томные чувствительные стоны — Дейенерис. Давос не хотел слушать, но прислушался, представил себе, как Джорах целует ее в губы и ласкает грудь, а Даарио играет языком между разведенных ног. Или же они оба проникают в нее, заставляя ее кричать от удовольствия… они тоже испытывают удовольствие, ни с чем не сравнимое ощущение обладания.       — Да-а-а…       С другой стороны почти в унисон ее величеству застонала Миссандея, и Давосу тоже захотелось застонать.       Он был уверен, что в соседнем шатре Мелисандра удовлетворяет себя. Воображение сменило картинку: вот она раздвигает ноги, вот касается промежности своими длинными тонкими пальцами, погружая их внутрь, и ее всегда насмешливо-непроницаемое лицо меняется, становится чувственным, настоящим и живым… о ком она думает, делая так? О Станнисе?       Вряд ли у нее был только Станнис. Давос попытался уверить себя, что жрица сменила целую толпу мужчин, но это не помогло и желать ее меньше он не стал. Желание жгло огнем, разрасталось, становилось все болезненнее, член напрягся, поднялся, затвердел, как сталь меча. Этому желанию не хватило бы руки.       Коротко рыкнув, Давос встал.       Она, седьмое пекло ее побери, победила.

***

      Шатер жрицы не охранялся. Безупречные сидели на земли рядом с палаткой королевы, кто-то спал, те, что бодрствовали, и ухом не повели на Давоса. Он прошагал к шатру, отодвинул полог и решительно ступил внутрь.       Вопреки его фантазиям, Мелисандра не лежала голая и разгоряченная, удовлетворяя себя. Она сидела и писала что-то в тетради, подняв глаза на рыцаря-контрабандиста — без удивления, будто ждала его. Может, и ждала. Может, знала, что он придет, она же всегда все знает.              Плевать. Хочет мужчину — получит. Спать с кем-то не значит любить.       Давос резко сократил расстояние, склонился и впился в ее приоткрытые губы требовательным поцелуем. Она ответила сразу, обвивая руками его шею, притянула к себе, ложась на постель так, что он оказался над ней. Обняла ладонями лицо, нежные пальцы погладили колкую щетину на подбородке, и эта нежность почему-то окончательно свела Давоса с ума.       Хватит прелюдий.       Он отстранился, развязывая штаны и не глядя в ее лицо, боясь, что увидит ту же насмешливую снисходительность. Рванул ее юбки вниз, раздвинул ноги — Мелисандра позволяла ему делать это с собой, молчала, не издав ни единого стона, но, когда он проверил пальцами, то ощутил, какая она горячая и влажная. Давно готовая. Ждущая.       Проклятье.       Направив член рукой, Давос вошел, и лишь тогда она коротко охнула, подавшись вперед. Он ускорил движения сразу, вбиваясь в нее на всю длину, брал ее грубо, не думая, что она чувствует — сама хотела, пусть получит, она же того и добивалась.       А она молчала, что бы он с ней ни делал, только изредка постанывала. Не цеплялась ногтями за его плечи, не обвивала ногами талию, не просила ни продолжать, ни остановиться.       Ничего.       Рыкнув, Давос перехватил ее под колени, закинув длинные ноги себе на плечи, ускорил движения бедрами, закрыв глаза — не видеть ее глаз, не видеть, не видеть ни страха, ни слез, ни насмешки… Все было одинаково ужасно.       То, что он это делал, было ужаснее всего.       Закончить он не мог долго — влияние плода никак не позволяло насытиться, член твердел, и Давос не отпускал Мелисандру до рассвета, пока в шатер не проникли нежные лучи розового утреннего солнца. Тогда он в который раз кончил, вышел из нее — и осознал.       Осознание ударило обухом по голове.       Никогда Давос не был насильником и не чувствовал себя насильником, и никогда бы не стал брать женщину против ее воли, и она хотела, но… когда хотят мужчину, ведут себя совсем иначе. Она хотела его из-за проклятого афродизиака, тело желало, разум — нет.       — Мелисандра… — поднять на нее глаза было стыдно. Давос уперся лбом в подушку рядом с ее плечом.       — Хм, — раздался над ухом задумчивый голос жрицы. — Интересное действие у этого плода джанго.       Спокойный голос, такой, как всегда, без намека на дрожь. Давос вскинул голову — Мелисандра улыбалась, как сытая довольная кошка, согревшаяся на солнце.       — Интересное? — хрипло переспросил рыцарь. — Интересное?! Я же тебя… только что… тебе что, не больно?       — Если твоей целью было сделать мне больно, — жрица потянулась, изогнув спину, — то вынуждена тебя разочаровать.       — Но я… — растерялся Давос. — Боги, женщина! Что с тобой не так? Ты должна была меня остановить! Ты же могла! Твоя магия способна даже в порошок меня стереть, а ты терпела!       — Ты снова так высоко оцениваешь мои возможности, сир, — усмехнулась Мелисандра, поворачиваясь на бок. — Пожалуй, это мне нравится в тебе больше всего.       — Бред какой-то, — он провел ладонью по лицу. — Ты вообще человек?       — Конечно. Я человек, и я же — сосуд…       — Хватит говорить о Боге! — взорвался Давос, толкая ее на спину и вновь оказываясь сверху. — Хватит, — прошептал почти умоляюще, прижимаясь лбом к ее плечу. — Хватит, — поцеловал в шею, проводя языком по терпкой коже.       — Уже рассвет, — сказала Мелисандра. — Пора зажигать костры.       — Они еще с ночи не потухли!       — Рассвет ярок и полон надежд, — упрямо проговорила жрица. — Владыка Света ждет благодарности за то, что даровал его нам.       Цокнув сквозь зубы, Давос скатился с нее, встал, надевая штаны. Мелисандра грациозно поднялась, ни капли не стесняясь своей наготы, и лишь теперь он рассмотрел ее по-настоящему — упругие пышные груди с розовыми сосками, тонкая талия, соблазнительно-округлые бедра. Молочно-белая кожа без единой родинки, веснушки или шрама. Острые ключицы. Рыжие волосы создавали яркий контраст, струясь по спине и доходя до бедер.       — Что? — игриво спросила Мелисандра, увидев его взгляд.       — Ничего, — Давос повел голыми плечами. — Просто я подумал… на земле есть много богов, но если кто-то из них создал вас, то это мог быть только Владыка Света.       — О, — ее улыбка показалась ему смущенной. — А вы можете быть романтиком, сир.       — А вы можете быть настоящей, миледи, — Давос взял тонкую рубашку. Носить камзолы и тем более доспехи здесь было затруднительно.       — Настоящей? — она приподняла бровь.       — В постели. Вы можете быть другой. Или я ошибаюсь?       Она хмыкнула, ступая к выходу из шатра. Обогнула Давоса, задев его плечиком и шепнула:       — Если хочешь знать, ошибаешься или нет — приходи еще. И приходи по собственной воле, а не по наваждению. Тогда, — она обернулась на него и ее глаза полыхнули пожарами, — ты увидишь пламя.       И исчезла за пологом, направляясь к еще горящему с ночи костру.