the last supper

Его идол, его судьба, его символ предстоящей революции

      Эркель каждый день ощущал одурманивающее чувство, бушующего совсем уже близкого события. Это ожидание приводило его в сладкое захватывающее оцепенение, которое извивалось до кончиков пальцев, из самой червоточины сердца.       Оно стучало в груди сильнейшим громогласным звоном, который мог услышать и почувствовать лишь один человек, сам собственник, обладатель скрытой за маской благочестия, бесовской души, которая ждала того особенного момента, когда все бесы будут здесь, на этой земле, извиваясь, грохотать грязными пятками, провозглашать отмирание человеческой души.       Он один из пешек на шахматной доске, которой удалось подобраться вплотную к Королю, его прекрасному идолу и несчастью всей души. Молодой офицер бежал к тому самому дому, чтобы поблагодарить этого столь коварного и прекрасного Петра Верховенского. Оказавшись на пороге старого, но крепкого домишка, Эркель вдруг опешил: застанет ли он Петра Степановича на месте? Иль этот проворный бес будет кружиться по округе принося беды несчастному наивному народу?       Сомнения – враги или хранители его темной души, лишь они в эту секунду держали на месте, не давая возможности переступить скрипучий старый порог.       «Петр Степанович, не будет рад меня видеть, зря пришел, со своими чувствами, которые колючие как иглы, не нужно оно в нашем деле, вовсе не нужно.»       Но что-то дурманящее рассудок, яро запротестовало внутри, желание открыть дверь и ринуться вперёд стало непоколебимо, сердце прожигало внутри как горячая кочерга в руках матери, злой и недовольной своим непослушным сыном.

«Не оправдал надежд.»

«Снова не справился.»

«Огорчил.»

— Нет, это не нужно, совсем не нужно, в этом то деле — пробормотал офицер, в эту же секунду, открывая дверцу. Осмотрев маленький коридор, с довольно низкими потолками, Эркель прошагал дальше, высматривая, ища взглядом того самого. Остановившись в последней комнате, он заметил его силуэт, Пьер заседал на старом промозглом стуле за письменным столом. Долго, практически не двигаясь, он держал в одной руке прокламацию, а другой рукой поглаживал подбородок, казалось в этот момент Верховенский созерцал свое собственное творение, радуясь, но с отстранённым выражением лица, как будто он пытается скрыть восхищение направленное самому себе. — Петр Степанович, извините, если я вас… Ну я не хотел, дверь была открыта. Я мимо… — молодой офицер, как будто на минуту потерял дар речи, не ожидал, что застанет своего идола в настолько сосредоченном виде, с выжидающим взглядом, словно стеклянным. — Да, Эркель, вы проходили мимо, но по какой причине вы забрели именно в мой дом? Прапорщик заметил в слоге, нечто новое: отрешенность и слабую заинтересованность. Верховенский медленно поднимался со стула, все это время наблюдая за своим гостем. — Я хотел всего лишь поблагодарить вас за оказанную помощь в денежном вопросе. Моей матушке уже лучше. Практически все поручения выполнены, все довольно хорошо идет…– Не успел Эркель закончить монолог о безмерной благодарности, как выражение лица Верховенского тут же сменилось. — Неплохо, но вы ещё не закончили свою работу, чем тогда вы занимаетесь? Слоняетесь, забредая в места, которые следовало бы обходить стороной? — Тон его голоса становился все более холодным и надменным, взгляд пронизывал молодого офицера с головы до пят. Эркель пятился, сделав пару отступных шагов к двери, пока плечо не соприкоснулось с твердой поверхностью. Он не мог понять, что именно сейчас чувствует. Но в этом всплеске эмоций явно была злоба и стыд за самого себя, за то что сглупил, унизился. Собираясь с мыслями, которые никак не могли обрести гармонию в тревожном поникшем разуме, Эркель, малыми шагами, как будто ощупывая почву, подбирается к своему союзнику. — Я не слонялся, просто хотел выразить признательность вам. От слов не отступлюсь, но знайте, не хотел я беспокоить. — Да, тут вы правы. Уже не отступитесь.