Попытаться тебя понять
Привет, Саша. Наверное, странно, что я обращаюсь к тебе в дневнике, но ты же его мне подарил. Я подумал, что будет правильно писать сюда именно тебе. Сегодня мы катались на великах. Я гнал, как сумасшедший, ты еле успевал за мной! Как настоящая черепаха! Знаешь, это было весело.
Саша замер. Эти строки словно перенесли его в то далекое лето, когда они вдвоем мчались к пруду на стареньких велосипедах. В памяти всплыли солнечные дни, когда травы на полях стояли высокими, воздух был горячим и густым, а от велосипедных колес вился шлейф пыли. ...Он снова почувствовал жаркое солнце, которое било в лицо, обжигая кожу. Сухой воздух казался тяжелым, но они не останавливались. Олег ехал впереди, волосы разметались, а его хрупкие плечи, спрятанные под выгоревшей рубашкой, поднимались и опускались в такт дыханию. Он крутил педали с таким рвением, словно его гнал вперед сам ветер. — Ну, давай, Сань! Ты ж говорил, что круче меня! — крикнул он, обернувшись через плечо. Его голос звучал звонко, радостно. Саша усмехнулся, резко наклонился вперед и добавил скорости. — Подожди, Олежка, я тебе покажу, кто тут крутой! Ручки велосипеда скрипели под пальцами, колеса подпрыгивали на неровностях дороги. Поле, пруд и горизонт сливались в одно размазанное пятно. Олег был всего в нескольких метрах впереди, но Саша все равно не мог его догнать. Младший брат был слишком быстр. Наконец, финиш — большой дуб у пруда, который они с детства считали конечной точкой. Олег бросил велосипед, раскинул руки и, стоя посреди поля, закричал: — Видал? Я тебя сделал! Саша подъехал чуть медленнее, тяжело дыша. Он улыбнулся, но тут же наигранно покачал головой. — Да я тебе поддался, малец. Не могу же я выигрывать каждый раз, иначе ты расплачешься. Олег рассмеялся — этот звук всегда делал мир вокруг немного легче, ярче. — Ну да, рассказывай. Просто ты старый уже, Саша, вот и все! Саша подбежал к нему, схватил за плечи и притянул к себе. — Старый? Ты за слова ответишь! Они упали на мягкую траву, оба смеясь до слез. Земля была теплой, у пруда пахло сыростью, легкий ветерок шевелил траву вокруг них. Немного успокоившись, Олег вдруг сел и уставился на воду. Лицо его стало задумчивым, взгляд скользил по бликам на волнах. — Саша, а ты ведь скоро уедешь, да? Слова прозвучали тихо, но они будто звенели в воздухе. Саша на мгновение замер, потом сел рядом с ним. — Ну, не прямо сейчас. Но да, наверное, уеду. В Москве... другая жизнь, понимаешь? Олег кивнул, но не отводил взгляда от воды. Его пальцы потянулись к травинке, и он стал нервно вертеть ее в руках. — А я могу с тобой? Саша нахмурился, а затем рассмеялся, пытаясь разрядить напряжение. Он провел рукой по волосам брата, которые уже начали растрепываться от ветра. — Эй, ты что, Олежка? Как ты будешь там без мамы, без школы? Вот подрастешь, тогда посмотрим. Олег промолчал. Только его пальцы сжали травинку еще сильнее, так, что она порвалась. Саша заметил это движение, но не придал ему значения. Он поднялся на ноги и протянул руку брату. — Пошли. Пока домой вернемся, мама уже на нас ворчать начнет. Олег неохотно поднялся, но его лицо так и осталось серьезным. ...Саша вынырнул из воспоминания. Это было так ярко, словно он снова оказался там — в том лете, с тем юным Олегом. Но это время прошло. Теперь рядом был только пустой стул и тишина комнаты. Он медленно перевернул страницу дневника. Следующая запись была датирована несколькими днями позже:Ты вернулся сегодня поздно, но я все равно дождался тебя. Ты рассказывал про Москву, и я слушал, как завороженный. Ты всегда так говоришь, будто видишь этот город изнутри. Тебе так не терпится поехать. А ещё ты привез мне книгу из городской библиотеки. Спасибо. Ты, наверное, не заметил, но я обнял ее, как тебя.
Саша тяжело вздохнул, закрывая глаза. Эти простые, искренние слова резанули его сильнее, чем он ожидал. Олег всегда был таким — немного наивным, с открытой душой. Он перевернул страницу. Следующие строки были такими же легкими и теплыми:Сегодня ты снова говорил, что хочешь уехать в Москву насовсем. Я притворился, что мне все равно, но это неправда. Как я могу не скучать по тебе, Саша? Мне нравится, когда ты дома. Ты ведь самый родной человек для меня. Когда ты уезжаешь, дом будто становится пустым.
Эти строки обожгли сознание Саши, словно оживляя мгновения из прошлого. Он на секунду закрыл глаза, а когда открыл их, оказался на кухне того самого дома. Скрип деревянного стула, тихий стук посуды. На плите булькала кастрюля с супом, а в углу капал кран. Мама стояла у окна, протирая влажной тряпкой подоконник. Ее взгляд был усталым, но спокойным. В воздухе витал запах свежего хлеба, смешанный с ароматом укропа и чего-то поджаренного. — Значит, решил уже уехать? И билеты купил? — произнесла она тихо, словно подытоживая уже сказанное. Саша сидел за столом с чашкой чая в руках, опираясь локтями на выцветшую клеенку. Он кивнул, лениво помешивая ложкой в кружке. — Да. Пора, мам. Здесь мне уже нечего ловить. Работа, связи — все там. Олег сидел напротив, уткнувшись взглядом в свою тарелку. Его лицо было спокойным, почти невозмутимым, но Саша не заметил, как он сжимал вилку так сильно, что побелели костяшки пальцев. — А ты точно уверен? — спросила мать, переводя взгляд с одного сына на другого. Саша только пожал плечами. — Конечно, уверен. Я уже договорился о месте. Надо двигаться дальше, мам. Олег отодвинул тарелку, даже не притронувшись к еде. — У тебя ведь здесь тоже есть работа, — тихо проговорил он, не поднимая глаз. Саша усмехнулся, но не заметил, как прозвучала эта усмешка — как отмахивание, словно от чего-то неважного. — Это не работа, Олеж. Это... просто этап. Мать снова повернулась к окну. Она выглядела так, словно знала, что этот разговор уже решен. — А ты часто будешь приезжать? — голос Олега был ровным, но в нем слышалась нотка напряжения. — Как получится, — ответил Саша, пожав плечами. Он сделал глоток чая и положил ложку на стол. — Москва не близко. Но ты же понимаешь, Олежка, я не могу сидеть здесь всю жизнь. Олег поднял голову. Его взгляд был полон какой-то тягучей боли, но Саша этого не заметил. — Понимаю, — только и ответил он, пытаясь сохранить спокойствие. Мать покачала головой, будто что-то себе напомнив, и начала убирать со стола. — Ну, раз решил, значит, решил, — вздохнула она. — Только помни, Сашенька, что здесь всегда твой дом. — Конечно, мам. Это само собой, — улыбнулся он, но улыбка вышла наигранной. Олег молча встал и направился к двери. Его плечи были опущены, движения — вялые. Когда дверь за Олегом закрылась, мать бросила на Сашу строгий взгляд. — Ты хоть понимаешь, как он к этому относится? Саша удивленно поднял голову. — Что ты имеешь в виду? — Ты ему как свет в окне, Саш, — тихо ответила она. — А теперь этот свет гаснет. Он хотел было возразить, но промолчал. Ему казалось, что мать преувеличивает. ...Он открыл глаза, возвращаясь в комнату, где держал в руках дневник Олега. Саша почувствовал, как горло перехватило. Он не ожидал, что в дневнике Олега окажется столько эмоций, обращенных к нему. Он перевернул еще одну страницу, потом другую. Пока записи были простыми, полными воспоминаний о днях, которые они проводили вместе. Но стоило Саше добраться до одной записи.. она была гораздо подробнее других.Знаешь, Сань, я всегда ждал твоих приездов. В голове держал календарь, считал дни. Даже думал, что, может быть, ты привезешь мне что-то из Москвы, какой-нибудь пустяк — но мне бы и этого хватило, чтобы понять, что ты помнишь обо мне.
Но в последний раз ты приехал не один.
Ты говорил, что Оксана — девушка серьезная, что у нее там в Москве перспективная работа, что вы просто "решили заехать в Куйбышев на пару дней". Я стоял в дверях, слушал твой голос и смотрел, как она поправляет на тебе плащ. Она смотрела на тебя так, как будто ты был центром ее вселенной. Я хотел сказать, что соскучился. Хотел спросить, почему ты так долго не приезжал. Но, кажется, я был лишним в этом моменте.
Мама встретила вас, как полагается. Накрыла на стол, суетилась с блинами и чаем. Ты сидел за столом, рассказывал какие-то истории о Москве, смеялся вместе с ней. А я... Я просто сидел в углу и чувствовал, как что-то внутри меня крошится на части. Ты почти не смотрел на меня, Саша.
Я вспомнил, как ты всегда приезжал раньше. Один. У тебя был чемодан, в котором мы искали для меня всякие подарки: книжку, шоколадку, иногда даже кассеты с музыкой. Ты спрашивал, что я читал, что нового в школе, интересовался, как дела. А теперь... Теперь ты рассказывал Оксане, какой Куйбышев унылый, как здесь "некуда пойти", как "всё не то".
Знаешь, что было обиднее всего? Даже когда она ушла с мамой в комнату, ты все равно не посмотрел на меня. Я пытался завести разговор, но ты как будто уже был где-то там, в Москве.
После ужина ты сказал, что собираешься в город показать Оксане центр. Я спросил, можно ли пойти с вами, но ты только усмехнулся и сказал: "Олежка, это тебе скучно будет, оставайся".
Олежка. Ты ведь всегда так меня звал, но в тот момент это прозвучало, как стена между нами. Как будто я для тебя все еще ребенок, а ты... а ты уже далеко впереди, взрослый, уверенный, не тот, кем был раньше.
Я ушел в свою комнату, но слышал, как вы уходили, как хлопнула дверь. Почему-то стало так тихо. Дом, который всегда наполнялся шумом, когда ты приезжал, в тот вечер показался мне чужим.
Мне иногда кажется, что чем больше ты говоришь о Москве, тем дальше становишься от меня. И не в километрах.
...Саша сидел на кухне, неловко покачивая ногой, пытаясь скрыть, как неуютно ему в этом доме, в этих воспоминаниях. Мама что-то бурчала, наливая чай, а Оксана, зашлась в веселом разговоре о том, как они поедут в театр в следующий раз. Саша не мог понять, почему ему так странно. Казалось бы, все как раньше — тепло, знакомо. Но в комнате было нечто другое. Это было похоже на то, как ты возвращаешься домой, но ощущаешь, что что-то не на своем месте. Когда Саша зашел, ему сразу стало заметно, как Олег сидел, чуть отодвинувшись от стола, будто не решаясь вписаться в этот момент. Он пытался скрыть это, но Саша знал. Он всегда замечал, как Олег становился тихим, когда приходил разговор о чем-то важном. Но сегодня… сегодня Олег не пытался заговорить, не пытался привлекать внимание, как раньше. Он просто сидел, молчал, и это резало Сашу сильнее, чем он мог ожидать. Оксана продолжала болтать, что-то смеялась, а Саша как-то механически отвечал ей, хотя мысли его были где-то далеко. Вроде все было нормально, и эта компания, и сам вечер. Но Олегу не было места в их разговоре. Саша даже не замечал, как его внимание все больше переключается на Оксану. Он пытался сохранять спокойствие, но внутри его стало давить ощущение чуждости, чего-то очень болезненного. Взгляд Олега, его молчание, всё это не давало Саше покоя. Когда ужин был закончен, и Оксана предложила прогуляться, Саша встал и сказал: — Мы с Оксаной пойдем прогуляемся. ...В это время он не заметил, как эти слова звенят в тишине, как Олег поддался тени своей обиды, спрятав её под маской покорности. Олег не спорил, не пытался удержать его, просто тихо сказал, что останется. Это было странно. Саша взглянул на него, и впервые понял, что Олег как-то далеко, совсем не тот человек, с которым он когда-то мог бесконечно разговаривать. И когда дверь за ними захлопнулась, Саша почувствовал внутри пустоту. Он думал, что это просто очередной приезд домой, но теперь это было другим — Олег как будто исчезал, терялся, и Саша понимал, что не заметил, как это произошло.***
Саша и с матерью сидели на кухне. Она поставила чайник, и тишина в комнате становилась всё более тяжёлой. Парень глубоко вздохнул, пытаясь справиться с растущим беспокойством. Он облокотился на стол, чтобы хоть как-то отдалиться от этой неловкой атмосферы. — Почему он снова сбежал? — наконец вырвалось из его уст, и он тут же пожалел об этих словах. Мать помолчала, а потом тихо ответила: — Когда ты уезжаешь, Сашенька, он становится... не таким. Ну, ты понимаешь. Он не ест, не разговаривает. Мы с ним пробовали говорить, но он только обижается и уходит. Поначалу, когда ты ещё был здесь, он как-то держался. Но потом, когда ты снова уехал в Москву, он стал избегать всего. Сначала просто отказывался есть, потом вообще не появлялся дома. Сейчас вот нет его уже сутки. Саша молчал. В голове была каша из чувств — от страха до вины. Ему не хватало слов, чтобы выразить, что он чувствует. Просто сидел и слушал, как мать говорит, а в его голове мелькали воспоминания о том, как Олег, ещё совсем мальчишка, всегда был рядом, как они вместе гуляли и смеялись. А теперь его, похоже, не было нигде. Саша попытался снова что-то сказать, но мать прервала его. — Не переживай. Ты своими делами занимайся, жизнь буяет же. Мы с Олегом как-нибудь разберёмся. Саша лишь тихо кивнул, но слова, которые он мог бы сказать, утонули в этом тягучем молчании. Мать, после небольшой паузы, посмотрела на Сашу с лёгкой настороженностью, словно пыталась понять, что скрывается в его мыслях. Она налила себе чай и, как-то вздохнув, произнесла: — А ты с Оксанкой помирился? Или всё ещё...? — её голос был мягким, но в нем сквозила та самая обеспокоенность, которая всё время звучала, когда она говорила о людях, которые, по её мнению, могли бы стать частью жизни её сына. Саша отмахнулся, не обращая внимания на её взгляд. Его ответ прозвучал быстро и решительно, как если бы он уже не раз обдумывал этот вопрос. — Не, она не мой человек, — сказал он, отставив чашку и проводя рукой по волосам. В глазах промелькнула тень чего-то усталого, будто всё, что связано с Оксаной, уже успело стать слишком сложным и ненужным. Он не был готов продолжать этот разговор. Мать замолчала, её взгляд всё так же остановился на чашке с чаем, как будто пытаясь найти ответы на вопросы, которые она давно задавала себе. Саша заметил, как её руки слегка дрожат, когда она берет ложечку, и это нервное движение только усиливает его чувство, что дома творится что-то большее, чем он готов был признать. — Ты не хочешь рассказать мне больше о нём, о том, как он себя ведёт? А то я почти ничего и не знаю.. — Саша не выдержал, вырвал эти слова, пока его мать молчала. Он хотел понять, что не так, что в их семье стало не так. Мать подняла взгляд, и её глаза были полны отчаянной попытки скрыть что-то. Она подняла чашку, сделала глоток и наконец произнесла: — Ты ведь не можешь знать всего, Саша. Всё в этом доме... не так, как ты себе представляешь. Всё стало сложнее, когда ты уехал. Ты — не тут. Ты не видишь... Ты не видишь, как он страдает. И как я тоже страдаю. Саша почувствовал, как его грудь сжимает тяжёлое чувство вины. Он встал с места, нервно пошел в прихожую, взял пачку сигарет, и направился на балкон. Докурив Саша вернулся на кухню, но его лицо было напряжено, а в глазах блеск неудовлетворенности и растерянности. Он снова опустился на стул, наклонив голову, как будто что-то пытался понять, выстроить в голове. Нервно перебирая ложку, он не мог больше сдерживать свои эмоции. — Так, — начал он, прерывая молчание, — мне нужно понять, как у вас тут всё сложилось. Почему я ничего не знаю? Олега нет, и никто даже не переживает, вы все ведете себя, как будто он вообще не был частью семьи. Как будто бы он квартирант какой! Мать вздрогнула, её лицо слегка побледнело, и она взглянула на него с трудом скрываемым беспокойством. Она сделала глоток из чашки, как будто пыталась собрать мысли. — Ты говоришь так, как будто всё должно быть по твоему сценарию. Ты ведь не тут, Саша. Ты уехал, оставил нас, — её голос был тихим, почти отстраненным. — Мы с отцом... ну, да, может, и ведем себя так. Я не знаю. Он... это не квартирант, — она едва сдерживала эмоции. — Ты не понимаешь, что произошло. Я не могу тебе это всё объяснить так, как хотелось бы. Мать снова потянулась к чашке, но её руки дрожали. Она всё еще молчала, глядя на сына. Саша не сдержал гнева, услышав ответ матери. Как она могла так говорить? Он почувствовал, как ярость подкатывает, и его лицо перекосилось от раздражения. Не желая продолжать разговор, он направился в комнату Олега, не обращая внимания на пустые коридоры и тёмные углы. Ощущение, что всё здесь застыло, что ничего не меняется, начало его угнетать. Он обыскал каждый уголок комнаты брата: шкаф, стол, кровать — всё было на своих местах, как и при первом посещении. Почти в отчаянии Саша снова сел за стол, взял записную книжку, не зная, что ещё ожидать. Он открывал страницы, и на мгновение ему показалось, что эти строки могли бы рассказать ему что-то важное, что-то, что он, возможно, не замечал раньше. Его взгляд упал на слова, которые снова стали наполнять комнату тяжёлым, гнетущим воздухом. Саша углубился в чтение, переворачивая страницы записной книжки. Почерк Олега становился более ровным, заметно аккуратнее. Он понял, что наконец добрался до записей, сделанных в его подростковые годы. Содержание изменилось. Эти страницы дышали новым ритмом: обрывистые фразы, насыщенные эмоциями, живое описание мира, в котором Олег всё больше и больше искал себя. Тут было всё: жалобы на школу, наблюдения за людьми, размышления о несправедливости. Саша читал, как Олег подробно описывал свои переживания.Саша, ты всегда говорил, что нельзя быть как все, если это значит быть слабым. Я помню это и стараюсь. У нас в классе есть мальчик, Антон. Все называют его уродцем. Даже учителя так делают, представляешь? Он тихий, говорит странно, путается, но почему это повод для издевательств?
Недавно одноклассники приклеили его стул клеем. Он не мог встать, пока наша учительница не сказала снять штаны, чтобы хоть как-то выбраться. Она засмеялась, понимаешь? Учительница! А я просто смотрел.
Я стараюсь, правда. Я не издеваюсь над ним, как другие, но этого мало. Сегодня видел, как его столкнули с лестницы. Я закричал, подбежал к нему, помог подняться. Те двое, кто его толкнул, засмеялись и обозвали меня мамочкой уродца. А Антон посмотрел на меня, будто никто за всю его жизнь не смотрел на него нормально.
Мне стало стыдно, что я ничего не делал раньше. Ты бы, наверное, заступился за него с самого начала. Мне кажется, я все еще недостаточно сильный.
Саша провел пальцем по странице, чувствуя, как внутри что-то сжалось. Олег всегда был таким — чутким, настоящим и, пожалуй, сильным. Эта заметка начинала разрывать душу. Саша представил, как тот мальчик, которого все называли уродцем, впервые увидел в Олеге не насмешку, а поддержку. Как Олег, несмотря на свой страх, нашел в себе силы заступиться. Он сжал дневник в руках. Олег пытался быть сильным, но мир вокруг ломал его, ставил под сомнение каждую попытку. Саша вдохнул глубже, перевернул страницу.На прошлой неделе мы с мамой возвращались из магазина. Мы шли через двор на Станолке, и я увидел двух парней, которых милиция вела под руки. Они не сопротивлялись, просто шли с потухшими глазами. Я спросил у мамы, за что их так ведут. Она, не глядя на меня, ответила: Эти — с головой не дружат, больные. Они вчера у нашего подъезда лобызались, мерзость.
Я так и не понял, Саш. Почему больные? Почему мерзость? Они выглядели... обычными. Не страшными, не злыми. Но мамин голос был таким уверенным, что я промолчал.
После этого я стал чаще замечаю, как мама говорит о людях. Особенно о тех, кто, как она говорила, не как все. Осуждающе, с каким-то ядом в голосе. И каждый раз, когда она так говорила, мне становилось холодно внутри. Может, потому что я начинал понимать, что тоже... не как все.
Саша замер, перечитывая строки несколько раз, словно не мог поверить. Эти слова отозвались в нем так болезненно, что он закрыл глаза, пытаясь взять себя в руки. Олег всё понимал, даже тогда. Он чувствовал этот яд, этот осуждающий взгляд, который мать метала на всех, кто выбивался из ее норм. Саша сжал губы. Мой милый мальчик, — подумал он. Олег пытался разобраться, пытался осознать, что с ним происходит, и одновременно боялся, что его тоже сочтут больным, мерзким. Саша провел рукой по лицу, ощущая глухую злость, которая поднималась в груди. Он злился на мать, на ее отравляющие слова, на мир, который давил на Олега с самого детства. Но больше всего он злился на себя. На то, что не был рядом тогда, когда Олег нуждался в нем больше всего. Ты никогда не был мерзким, Олег. Никогда.Саша, я иногда думаю, что ты прав. Ты говорил, что у нас тут социализму никогда не быть. И теперь я тоже так думаю. Знаешь почему? Потому что у нас никто никого не уважает. Здесь все строится на унижении.
Годы идут, а мы все так же цепляемся за коммунистическую форму. Как будто приклеены к прошлому, как тот стул Антона. Говорят о равенстве, но я не вижу его. Я вижу только то, как сильные топчут слабых, как будто это их работа. Никто не протянет руку, если ты упадешь, зато с радостью толкнут, чтобы больнее ударился.
Когда-нибудь мир станет другим, но не здесь. У нас. Здесь мы будем учиться ненавидеть друг друга с детства, как будто это самый важный предмет в школе. Уважать друг друга? Это звучит как шутка. Я слышал, как учитель по истории сказал, что у нас самые крепкие люди, потому что мы привыкли к страданиям. Но разве это правильно, Саша? Привыкать к унижению — это не сила, это слабость. Это страх что-то менять.
Саша почувствовал, как горло сдавило от боли и злости. Он закрыл дневник, удерживая его на коленях, и провел рукой по лицу, будто хотел стереть мысли, что теснились в голове. — Господи, Олег… — прошептал он едва слышно. Его мальчик видел слишком много. Слишком рано понял, как все устроено, и пропустил это через себя. Слова об унижении, о ненависти, о пустых разговорах о равенстве звучали слишком правдиво, слишком болезненно. Саша сжал дневник сильнее, чувствуя, как к горлу подкатывает волна гнева. На этот город, на эти школы, на этих людей, что учили ненавидеть с детства. На себя, за то, что был где-то далеко, когда Олег в одиночку пытался понять, почему всё так неправильно. Он вспомнил свою юношескую браваду, свои слова о том, что социализму тут не быть. Тогда он говорил это легко, как шутку, как очевидность, даже не задумываясь, какой след оставляют его слова. А Олег… Олег пропускал каждую фразу через сердце. Саша встал, начал ходить по комнате, будто это могло помочь справиться с накатившими чувствами. Он не должен был так думать… Не должен был расти в этом болоте.Ты опять не приехал, хотя обещал. Сказал, что приедешь позже. Ты не представляешь, как мне обидно было. Ты вот так просто взял и не приехал на мой день рождения! Передал те конфеты.. Будто они что-то решат.. Я ещё с того времени всё время бегаю к дубу у озера. Мама всё ругается, говорит, что я не имею права сбегать, что а если бы со мной что-то случилось. А я каждый раз выбегаю с одной мыслью: лучше бы уж со мной что-нибудь случилось.
Возвращаться домой не хочется. Без тебя там пусто, Саш. Я так хотел, чтобы я хоть когда-то пришел, а ты вышел такой из ниоткуда и сказал пошутил надо мной, и на деле приехал. Нет никакого смысла сидеть в этой тишине, где никто не ждёт. Поэтому я сбегаю всё на дольше и на дольше. Просто чтобы не быть там, где без тебя всё такое чужое.
Саша почувствовал, как его дыхание сбилось. Он замер, уставившись на страницу дневника, будто слова Олега физически ранили его. Рука, державшая тетрадь, дрогнула, и он поспешно положил её на стол, чтобы не уронить. Какой же я был идиот… — пронеслось у него в голове. Его сердце сжалось. Он вспомнил тот день рождения — день, который казался ему незначительным на фоне суеты и дел, которыми он тогда был занят. Он действительно отправил конфеты. Просто так, думая, что этого будет достаточно. Не приехал, хотя Олег ждал. Ждал не просто брата, а единственного человека, который, как ему казалось, мог сделать дом хоть немного теплее. Лучше бы уж со мной что-нибудь случилось. — ударило прям под дых. Олег думал о таком. Его маленький, добрый Олег… Саша закрыл глаза, пытаясь справиться с приливом вины. Он ощущал, как внутри всё закипает: от ненависти к себе за то, что оказался таким эгоистичным, и от боли за мальчишку, который считал, что его жизнь не имеет смысла. Он резко встал, прошёлся по комнате, словно это могло хоть немного помочь. Потом остановился перед окном, сжал кулаки. Почему я был таким слепым? Почему не видел, насколько ему плохо? Саша вспомнил, как когда-то он сам, будучи подростком, сбегал к тому же дубу у озера, чтобы почувствовать свободу. А Олег? Он бежал туда не ради свободы, а ради попытки убежать от пустоты, от одиночества, которое накрывало его дома. Он вернулся к столу, провёл рукой по дневнику, как будто надеялся, что так сможет прикоснуться к прошлому. Олег сбегал, искал его в каждом уголке, в каждом дне. А он... он просто не приезжал. Снова и снова. Я был для тебя всем, а ты был для меня просто братом… Как же я ошибался.Дуб у озера, Саша, всегда говорит о тебе. Иногда шепчет, иногда кричит, но всегда — о тебе. Возле дуба почему-то легче. Наверное, потому что здесь слишком много воспоминаний. Слишком много нас. В этот раз я прислонился к нему спиной, закрыл глаза и почувствовал, как он дышит вместе со мной. Дуб, наверное, старше нас всех, старше боли и одиночества. Как он выдерживает всё это? Как он всё это помнит?
Саша отложил дневник, ощущая, как в груди медленно поднимается глухая боль. Слова Олега отдавались эхом, словно дуб действительно шептал ему, но теперь — не о прошлом, а о том, чего он уже не может исправить. Он вновь не смог усидеть и поднялся с места, прошёлся по комнате, но тут же остановился, чувствуя, как воздух в горле становится густым. Слишком много нас. У дуба они когда-то смеялись, спорили, молчали, просто были рядом. И теперь этот дуб оказался ближе к Олегу, чем он сам. Образ Олега, прислонившегося к шершавому стволу, одинокого, но находящего в этом одиночестве какое-то хрупкое утешение, разрывал его изнутри. Как он мог этого не видеть? Как мог позволить, чтобы дуб стал тем, кто дышит вместе с ним? Саша вцепился пальцами в края записной книжки, будто это могло хоть как-то вернуть прошлое. Он знал, что должен был быть этим дубом для Олега, его силой, его опорой, его убежищем. Но вместо этого...Саша, я больше не хочу здесь жить. Иногда мне кажется, что так везде, что нет места, где люди могли бы быть другими. А потом я думаю, что вообще не хочу жить. Не место мне тут. Как Оксане не место в твоей жизни.
Да, я все ещё считаю, что она тебе не пара. Но знаешь, Саша... я понимаю с каждым годом, что и я тебе не пара. Мне страшно, что ты обо мне подумаешь. Что придумаешь. Скажешь, как мама, что я больной. Что у меня с головой не так.
Но правда в том, что я люблю тебя. Намного больше, чем летние лагеря, конфеты... даже больше, чем лето. Ты ведь знаешь, как я люблю лето. Это страшно. Не потому что это неправильно, а потому что я не знаю, как это можно назвать. И потому что я не знаю, что ты сделаешь, если поймешь это.
Саша продолжал читать, и его взгляд всё чаще задерживался на строках, которые казались такими чужими и в то же время такими близкими. Он знал, что Олег чувствовал боль, но не мог понять до конца, как глубоко она пронизывала его. Слова, записанные Олегом, поразили его. Саша опустил голову, чувствуя, как тяжело ему осознавать, что Олег действительно верил в это — в безвыходность, в тотальную невозможность быть кем-то другим. Саша вспоминал, как часто Олег был рядом, как он казался уверенным и сильным, а теперь, когда он читал эти строки, понял, что под этой оболочкой скрывался кто-то гораздо более ранимый, чем он мог себе представить. Саша сжал зубы. Это было так больно. Олег говорил, что они не пара. Но разве он когда-нибудь думал, что вообще существует какая-то пара между ними? Или же всё это время он был слепым к тому, что Олег, возможно, ждал чего-то другого от их отношений? Он снова взглянул на записи. Прочитал их ещё раз, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы объяснить, почему Олег чувствовал себя таким одиноким. Саша почувствовал, как его горло перехватило. Он стиснул записи в руках, не зная, как на это ответить. Любовь... Олег любил его, и это не было лёгким признанием. Это было настоящим, больным чувством, которое не смогло найти выход. Слова нещадно били по сердцу. Саша понимал, что Олег боялся, боялся того, что его чувства будут отвергнуты, что Саша не поймёт, что это не просто какая-то детская влюблённость, а что-то гораздо более глубокое и важное.Саш, до конца записной осталось совсем немного страниц, но эта запись будет последней. Я надеюсь, что ты не обидишься на меня, не будешь злиться, потому что я наврал тебе. Я говорил, что встречу тебя, но так и не приехал. Ты ведь понимаешь, что мне не хватило сил сказать тебе правду, не хватило смелости. Но я всё равно надеюсь, что ты сможешь простить меня, что ты не будешь так сильно меня винить. Ты ведь когда-то говорил, что не стоит делать что-то, если не можешь сделать это честно. Я не могу объяснить, почему получилось именно так, и, может, ты никогда не поймешь, но я надеюсь, что ты всё равно меня простишь.
Я пишу тебе, потому что хочу, чтобы ты знал: если когда-нибудь захочешь, ты сможешь увидеть меня. Мы будем в одном месте, там, где было много всего. Там, где ты и я, где всё началось, там ты всегда сможешь меня найти, если захочешь. Я надеюсь, что ты не забудешь, и я тоже не забуду. Это всё, о чём я могу сейчас подумать.
Саша не раздумывая подрывается с места, каждое слово, написанное Олегом, отзывается в его груди. Он чувствует, что всё понял — не нужно больше ни объяснений, ни слов. Всё стало ясно в одно мгновение. Как только последние строки коснулись его глаз, он резко встает, будто тело отказывается ждать. Без лишних движений он бросается к прихожей. Мама не успевает даже что-то сказать — он не может остановиться. Накидывает куртку, быстро скидывает тапки и в несколько шагов обувается. Всё вокруг будто замедляется, но он ощущает, что не может больше оставаться здесь. В голове звучит только одно — нужно идти, нужно увидеть, нужно хотя бы попытаться. И вот, дверь с грохотом захлопывается за ним, отдавая звук, который эхом раздается в пустой квартире. Вся тишина за его спиной становится непреодолимым барьером, который он больше не может игнорировать. Саша продолжает бежать, не останавливаясь. Улицы кажутся ему длинными и пустыми, а вокруг всё тускнеет под пасмурным небом, которое не обещает ни дождя, ни света. Но в душе у Саши не просто пасмурно — там раздаются раскаты грома, каждое мгновение, в ритме его шагов, как будто само небо должно вот-вот разорваться. Он бежит и не чувствует усталости, хотя дыхание перехватывает, а сердце бьется всё быстрее, как если бы оно пыталось вырваться из груди. Когда он добирается до покосов, его ноги, наконец, замедляются. Он останавливается на мгновение, пытаясь перевести дух, но даже это короткое пауза не приносит облегчения. Он оглядывается — и всё как всегда. Покосы пусты. Ни Олега, ни того, чего он так ждал. Он останавливается, глядя на то место, которое знакомо, но пусто, как и всё вокруг. Не находя ничего, что могло бы утешить, он снова поднимается на ноги и идет дальше. Он не знает, куда ведет его этот путь, но не может вернуться. Саша идет, его шаги становятся тяжелыми, будто сам воздух вокруг него слишком густой. Он не знает, что именно он ищет, но его ноги несут его, как будто он уже не способен сделать выбор. Он все ближе и ближе к озеру, и хотя в голове есть какое-то чувство тревоги, он не может поверить в него. Всё кажется невозможным, а его шаги звучат глухо на мокрой земле. И вот, он подходит совсем близко к дубу. Саша замедляет шаг, поднимает взгляд, и его сердце замирает. Он не может поверить своим глазам, не хочет. Он стоит, словно закован в лед, не в силах двигаться дальше, потому что то, что он видит — это что-то, что не может быть реальностью. Олег. Олег, повешенный на толстую ветвь дуба. Тело безжизненно висит на веревке, и Саша видит, как его глаза, теперь навсегда закрытые, отражают пустоту. Он чувствует, как его мир рушится вокруг, как будто вся земля под ним соскальзывает в бездну. Саша падает на колени, не в силах сдержать себя больше. Тело словно теряет силы, не способное стоять, и он опускается, поглощенный собственной болью. Его грудь сжата, дыхание прерывается, и из горла вырывается такой крик, что кажется, земля вокруг замирает. Крик — это не просто звук. Это весь мир, который рушится, это все его несбывшиеся надежды, все его страхи, все его невыраженные чувства. Он кричит так, как никогда не кричал. Гроза, что разрывает его сердце, — это не просто буря, это дикая и невыносимая боль, с которой невозможно справиться. Его лицо и тело сотрясаются от рыданий. Он не может контролировать этот поток эмоций, который рвется наружу, не оставляя места для мыслей. Всё, что он когда-то знал, все его убеждения и привычки теряются. Он больше не человек, не парень, не друг, не сын, не брат — он просто существо, поглощенное этой невыносимой утратой. Слёзы льются рекой, обжигая его щеки, не останавливаясь. Каждая капля — это часть его души, умирающая вместе с ним. С каждым новым рыданием его сердце будто обрывается, как струна, натянутая до предела, готовая порваться в любой момент. Саша чувствует, как боль пронизывает его насквозь, и она не прекращается. Она всё глубже и глубже проникает в его тело, в его разум, заполняя каждую клеточку, каждый уголок. Он не понимает, что происходит, не понимает, как он будет жить после этого, как сможет дышать, как сможет снова идти по той земле, которая теперь кажется пустой и чуждой. В глазах туман — не от дождя, не от слёз, а от невыносимого ощущения, что его мир разрушен. Приходит понимание, что его мир — это Олег, и теперь этого мира больше нет. Саша закрывает глаза, но перед глазами всё равно стоит этот ужасный, неизбежный образ — Олег, повешенный на дубе. Всё, что было, становится размытым и бессмысленным. Вся боль мира сосредотачивается в этом моменте, в этом ужасном, немыслимом моменте. Его руки бессильно тянутся к Олегу. Он не понимает, что пытается сделать, но он не может остановиться. Руки тянутся к телу, как будто он может вернуть его, как будто он может снова увидеть того, кого любил. Он не понимает, почему он не может просто встать и вытащить его. Но внутри него всё говорит, что это невозможно, что уже поздно, что ничто не может вернуть того, кто ушел. И эта невозможность охватывает его с каждым мгновением, делает всё сильнее, всё более невыносимо тяжёлым. Он не может смириться с этим, не может. И эта боль в его груди, эта невидимая тяжесть, которая давит, которая не даёт дышать, растёт и становится всё ярче. А ещё он не в силах встать. Не может и не хочет. Он просто сидит на земле, ощущая, как холод проникает в его кости, но уже не важно. Всё, что он любил, ушло. И вдруг, на грани того, чтобы потерять сознание от боли, он тихо говорит: Прости. Прости, что не успел, прости, что не понял, прости за всё, за каждое слово и за каждый момент, который теперь невозможен. И с этим тихим прости он остаётся там, где всё когда-то начиналось.