Дежавю

      В слегка приоткрытое окно с деревянными ставнями просачивался свежий ночной ветерок. Окутанный холодным полумраком кабинет хранил в себе запах мыла и лёгкий аромат бергамотовых чайных листьев.       Ривай, немного насупленный и уставший, переступил порог в личное помещение, окинув его скептическим взглядом. Привычный вид кабинета, окружённого деловыми бумагами, встретил капитана отстранённо, словно он пришёл в совершенно незнакомое место. Глаза резал массивный шкаф, стоящий по правую сторону от двери, в котором складировалась макулатура: отчёты о вылазках, личные досье каждого из элитного отряда и остальные бумаги, которые Эрвин клал против воли капитана.       Это могло неистово бесить: что, его кабинет похож на склад мусора и отходов? Будто в штабе разведкорпуса нет более подходящих мест для хранения различного рода бумажек, а Ривай прекрасно знал, что такие помещения имеются.       Из раза в раз здесь его ждала никому ненужная бумажная работа, которую верхушка никогда не проверяла. Более всего раздражало то, что всё драгоценное время, потраченное на эту мышиную возню, было не вернуть, так же, как и нервы, которые всякий раз напрягались, пока он пытался разобраться в черновых записях майора Ханджи. Ривай был уверен, что даже титаны пишут гораздо лучше этой четырёхглазой; хотя границы между ними и Зое давно начали растворяться, вторая, по крайней мере, людей пока не ела.       Настроение было ужасным. На душе завязался тугой узел отчаяния и вины, который будто бы тянул корпус к низу, но мужчина всё ещё аристократично, пускай и с заметным напряжением, держал осанку. На лице тёмными полумесяцами виднелись подглазники, ставшие атрибутом капитана, который, казалось бы, совсем не спал. Кресло с коричневой обивкой и подлокотниками из дуба заменяло кровать, на которой брюнет даже не помнил, когда в последний раз спал.       Некогда идеально вышпаренная рубашка перестала быть таковой, появились складки, которые до безумия напрягали Ривая, заставляя мечтать о смене одежды. Даже накрахмаленный воротничок потерял свою прежнюю форму. Руку саднило от неудачной атаки на титана, который, чёрт его возьми, оказался чересчур живучим и потрепал нервы всему отряду.       Это была очередная провальная вылазка за стены.       Резким движением он откинул наполовину порванный тёмно-зелёный плащ, с изображёнными крыльями Свободы, на кресло, которое расположилось напротив массивного стола из тёмного дерева. Хотелось принять душ, так как каждой клеточкой тела брюнет ощущал то, что его с ног до головы облепила грязь. Поправив взъерошенные после миссии волосы, он устало выдохнул, с неким сожалением от того, что не может просто зайти в ванную, которая находилась в комнате, смежной с кабинетом, и забыть обо всех невзгодах, обо всех смертях. Хотелось в целом забыться.       Он устало сел за стол, закинув на него обе ноги, которые приземлились прямиком на пачку документов. Отчёты, доселе сложенные в идеальную стопку, волной схлынули на пол. Однако Риваю было всё равно. Именно сейчас, после ещё одной провальной миссии, капитану было всё равно. Его голова жутко болела, а в мыслях всё сильнее резонировали имена погибших солдат.       Как же он, чёрт возьми, устал от этого дерьма.       Брюнет откинулся на мягкую спинку своего кожаного кресла и прикрыл отяжелевшие от муки веки, чтобы унять пульсирующую в голове боль. Нужно было немедленно взяться за бумажные дела — расставить бесполезные печати на бесполезных документах и передать Эрвину. Сладкая работа, ничего не скажешь.       Он сидел, раскинувшись в кресле, около десяти минут. Голова всё ещё трещала, словно от навязчивого роя пчёл, а перед глазами мелькали имена погибших солдат. Наиболее ярко прокручивались фамилии тех четырёх юнцов, которые две недели назад вступили в разведкорпус, а сегодня были сожраны титаном, будто шашлык, нанизанный на шампур.       Коди Бонфайр, Аарон Сайленс, Тод Блисс и, кажется, Карлос Дэдлин.       Отчего-то именно эти бывшие кадеты напоминали о прошедших минутах кровопролитной вылазки. Ривай всем сердцем ненавидел такое вспоминать.       Мужчина обронил взгляд на место, где находился кожаный диван с подлокотниками, сделанными из тёмного дерева. Пожалуй, это была самая бесполезная вещь в его рабочем кабинете, но Ханджи, которая так мечтала разнообразить помещение, всё же добилась включения этого предмета в интерьер. Этот безвкусный, траченный молью диван… Когда-нибудь Ривай отправит его на помойку.       Десять минут пролетели в одно мгновенье, но от тяжести в мышцах почти не осталось и следа. Ривай с усилием разлепил веки, встал с кресла и принялся собирать с пола все разбросанные собой бумаги.       После миссий такой диссонанс возникал довольно часто: иногда появлялось мимолётное желание разрушить всё вокруг, но чистоплюйство всегда выигрывало, и Ривай ломался. Мужчина был бы рад выпалить всю свою злость на случайно встретившихся на его пути солдат, но такую роскошь позволить себе капитан не мог, осознавая, что рядовые, которые ходят по штабу в глубоком трансе и трауре, не сделают ничего полезного.       — Твою же мать.       В правом углу каждой страницы был отмечен номер. Прекрасно! Сам создал себе дополнительную работу, которую готов проклинать и осыпать всеми известными ему ругательствами. Аккерман, не глядя на нумерацию, собирал листы с отчётами, гневно хмурясь и не забывая проклинать Смита за всё хорошее, что тот сотворил в его жизни. В частности, за кипы бумаг, которые по воле блондина приносили солдаты, мечтавшие никогда не ступать на территорию, как выражались в местных кругах, «чистоплюйного монстра».       Складывая документы по стопкам, краем глаза Ривай заметил некий предмет: то были две потёртые, обветшалые книжки, связанные друг с другом облезлой бечёвкой. Корешок пропитан кровью, а в тканевый материал обложки въелась грязь, земля и что-то ещё, имеющее не очень привлекательный вид. Весь спектр эмоций отразился на лице брюнета от ужаса до неконтролируемой злости, которая заполнила его изнутри.       Какая комичная ситуация!       Было очень интересно: как такая омерзительная вещь могла оказаться на его девственно чистом столе. А главное — какому мерзавцу хватило смелости согрешить и оставить здесь это отродье. Но, несмотря на оскорбительный вид этого предмета, капитан невольно к нему потянулся…       Дёрнув за свободный конец бечёвки, он выпутал две несчастные книженции, после чего, с чудовищной брезгливостью, открыл одну из них и пробежался глазами по пожелтевшим страницам. Очевидно, книжка стара.       Опять. Ривай вновь поморщился.       Очередной дневник какого-то потерявшегося глупца.       Очередная бумажная работа.       Нет ничего удивительного в том, что многие воины вели свои собственные записи — в страхе перед внезапной смертью солдаты часто увековечивали свои жизни в строках. Ривай считал таких людей настоящими полудурками, ведь зачастую это не приносило никакой пользы, а лишь отвлекало от поистине стоящих занятий. Например, от тренировок, которые в отличие от писанины имели хоть какой-то прок. А на мысли этих людей он, откровенно говоря, плевал. На войне чувства надо запереть под десятью замками. Необходимо.       Из раза в раз приходилось исследовать каждую найденную записку на возможное наличие шифров, посланий и прочей небесполезной информации: кто знает, вдруг там есть что-то ценнее соплей о несправедливости и тяжелой жизни разведкорпуса. Но подобные находки чрезвычайно редки. В последний раз одним из таковых был дневник Ильзы.       Воспоминание о ней вызвали неприятные ощущения. Ривай быстро протрезвел, открыл первую страницу дневника, и принялся вникать в написанное. Почерк отличался завидной аккуратностью, чего нельзя было не оценить. Перед глазами вновь промелькнули отчёты четырёхглазой, которая, очевидно, писала не рукой, а ногой, которую перед этим она щедро дала пожевать титанам.       Кажется, обладателем дневника являлась девушка. Но то, что могло послужить чернилами, довольно отталкивало.       Каким дерьмом она писала эту туфту?       Хотя лучше не исключать варианта того, что всё действительно могло быть написано дерьмом. Нахмурившись, он начал внимательно вчитываться в текст, впадая в ступор с каждым новым словом, а некое чувство, ранее неизведанное, встало поперёк горла комом.       «Морана… Аккерманы — семья не воинов, а отчаянных подопытных крыс, цепляющихся за призрачную справедливость. Тот день, когда они пошли против воли короля, поставил точку над их ошибочным существованием. Я говорю: жалкие крысы, подставившие самих себя и королевство. Не забывай, что, поступив как они, ощутишь их судьбу на собственной грязной шкуре».       До сих пор помню эти тёплые, греющие сердце слова родной матери.       Риваю показалось, будто его внезапно окатили ледяной водой: руки не переставая дрожали, беспорядочный, тревожный стук сердца оглушал, и горло распирало от огромного кома обиды и разжигающегося гнева. Он с трудом веря своим глазам перечитывал эти строки, написанные, как оказалось, близким человеком, и одновременно пытался перебороть приступ тошноты. Ривай крепко сжал челюсти.       Те же закруглённые буквы с петельками на конце в некоторых местах, потёртости от неаккуратного жеста, всё оказалось вмиг таким знакомым и даже близким, что в конце прочитанного отрывка его настигло чувство сильнейшего дежавю, будто в душе оживали похороненные воспоминания. Пальцы сами собой с силой сжали твёрдую обложку тетради, и кожа на костяшках побелела, выдавая напряжённость мужчины; мысли в голове, воспоминания и чувство окутавшего его негодования сплелись в неясный клубок…       Как? Откуда взялся этот дневник? Где этот человек раньше хранил его, а самое главное — почему сам Ривай не знал о существовании этих тетрадей? В глубокой задумчивости мужчина провёл большим пальцем правой руки по корешку, лицо его вернуло прежнюю нахмуренность, а губы сжались в тонкую полоску.       С каждой секундой эта находка всё больше и больше завладевала вниманием капитана. И когда он стал таким бестактно любопытным?