По волнам судьбы

      Месье де Кераньяк казался бледным и утомленным. Правая рука его лежала на черной перевязи, словно он был недавно ранен. Рядом стоял рослый лакей; Анна даже вспомнила его имя — Мишель. Все же прочие покупатели изумленно смотрели на обоих французов, словно сомневаясь, не повредились ли они рассудком.       — Вот это по-нашему, сеньоры, дьявол меня забери! — взревел Мануэль. — Ну, что скажете? Хуарес, ты предложил триста сорок… накинешь четыреста десять, а?       — Я еще не сошел с ума! — отозвался Хуарес, испанский метис. — Да, у меня довольно деньжат, но платить столько за девку, пусть даже красавицу, это уже слишком. Наверняка у тебя найдется что-нибудь подешевле, пускай и похуже.       — Зато где еще ты отыщешь такую же? — не сдавался Мануэль.       — Видно, что девка с норовом, — кто знает, что останется от этой красоты, пока я обломаю этот норов? Жаль будет выкинуть на ветер этакие деньжищи.       — Не ожидал, что ты так рано спустишь флаг, храбрец, — разочарованно протянул работорговец, но обернулся к Кераньяку, который по-прежнему стоял, глядя то на него, то на Анну: — Ну что ж, месье, ваша взяла. Четыреста тысяч реалов за англичанку. — По его сигналу Хорхе стукнул тяжелым молотом по камню. — Продана!       Пока Кераньяк под разноголосый гомон пробирался сквозь запруженные людьми скамьи, Анна не знала, что думать. Она едва не отшатнулась от протянутой руки, но Мануэль толкнул ее к французу, что-то пробурчав себе под нос. Анна не видела, как помощники работорговца уволакивают прочь ларец с деньгами за нее, лишь ощутила, как пальцы Кераньяка сжали ее локоть; в глаза ей он не смотрел, щеки его цвели румянцем стыда. «Идемте, мадемуазель», — пробормотал он ей и тотчас повлек за собой. Мишель с двумя пистолетами шел следом, порой оглядываясь, нет ли погони.       Никто из них не заметил, что, прежде чем вывести на помост новую рабыню, Мануэль шепнул что-то Хорхе. Тот с ухмылкой кивнул и исчез.       Снаружи рынка ожидало подкрепление: десять лакеев и незнакомых матросов во главе с дю Равалем. При виде его Анна содрогнулась и едва не побежала прочь. Кераньяк удержал ее. Вместе они зашагали еще быстрее, все так же поминутно оглядываясь, и тогда француз заговорил:       — У вас есть полное право ненавидеть и презирать меня, мадемуазель Анна. Я заслужил это и не смею просить у вас прощения, ибо недостоин его. Слишком поздно я убедился в вашей невиновности и с тех пор не перестаю проклинать себя за то, что не поверил вам. Я сделал все, что мог, чтобы спасти вас от страшной участи. Считайте это знаком моего величайшего расположения к вам — и возвратом долга за ваши страдания, которые вам пришлось пережить по моей вине.       — Не утруждайтесь, месье де Кераньяк, — сдержанно ответила Анна, хотя запыхалась от быстрой ходьбы. — Я молила Бога, чтобы Он послал мне избавление и явил Свою волю. Видно, такова эта воля, чтобы именно вам я была обязана своей свободой.       — Не только свободой, мадемуазель, — подхватил Кераньяк, как будто обрадованный ответом. — Я должен многое рассказать вам, но это долгий разговор. А пока нам стоит поспешить, за тем поворотом нас ждут мулы. Вы можете идти так же быстро? Если вам тяжело, я помогу… — Он опять покраснел, потом поглядел на свою перевязанную руку.       — Не беспокойтесь, месье, я могу идти. — Анна поневоле задумалась, что же произошло с Кераньяком. Где он мог получить рану? И главное: как он сумел узнать, где искать ее?       Небольшой отряд почти бежал по пыльной дороге, по которой Анна шла с невольничьим караваном два дня назад. Моря отсюда не было видно, но Анна понимала, что они бегут в порт, где, очевидно, стоит корабль Кераньяка. Сердце ее вдруг стиснул ледяной страх — предчувствие беды. Она не знала, откуда нагрянет эта беда, но чувствовала, что это случится скоро. Силы вдруг покинули ее, ноги вновь отяжелели, дыхание клокотало в груди. Поневоле она вцепилась в руку Кераньяка, один из лакеев подхватил ее под другую. Сейчас ей было все равно — лишь бы безумное бегство скорее кончилось.       За поворотом дороги, куда указывал Кераньяк, их дожидались два матроса и с ними трое индейцев, каждый из которых держал в поводу мула. Анна поневоле обрадовалась, но заметила, как молодой француз нахмурился. Тотчас заговорил один из матросов:       — Больше мы не смогли достать, месье, эти чертовы краснокожие… — Он осекся при виде дамы. Кераньяк же махнул рукой и помог Анне сесть в грубое седло. Сам он взобрался на второго мула и велел продолжать путь.       С трудом удерживаясь в неудобном седле, Анна оглянулась. На третьем муле ехал дю Раваль, остальные по-прежнему шли пешком, держа наготове оружие. Кераньяк тоже оглянулся раз-другой, все понукал своего скакуна и порой хватался за рукоять пистолета за поясом.       Напрасно Анна надеялась на скорое окончание бегства — оно лишь начиналось. Сзади послышался стук конских копыт, а потом выстрелы. Анна вскрикнула, Кераньяк схватил поводья ее мула, а прочие подняли мушкеты и пистолеты. Анна оглянулась, задыхаясь: к ним летели на быстрых конях человек двадцать. Некоторых она узнала, а возглавлял их Хорхе, помощник Мануэля.       Странно, но Кераньяк не казался удивленным. Он слез с мула, помог спешиться Анне и велел ей спрятаться под удачно оказавшимся поблизости камнем, прикрытым упавшими стволами пальм. Сам же молодой француз отважно присоединился к перестрелке. Но беглецы оказались в невыгодном положении: укрытий у них не было, а до береговой линии, что сулила слабую надежду на спасение, им не добежать — их просто перестреляют, как дичь. Анна поняла, что Хорхе приказано убить всех, кроме нее самой. И что после этого — снова рабство, торги и позор? Нет. Жаль, она не догадалась попросить у Кераньяка пистолет! Быть может, лучше подставиться под вражеские выстрелы, лишь бы не оказаться вновь в плену? Она собралась было воплотить свой отчаянный замысел, но ей опять помешали.       Помешала яростная пальба, скосившая передний ряд всадников. Половина попадала на землю замертво, другие поднялись, оглядываясь в поисках неожиданных врагов. И тогда Анна тоже их увидела — и не поверила собственным глазам.

***

      — Вот они! — указал Вуд сидящим в засаде товарищам.       — Хвала небесам, она жива! — Барнет не видел никого и ничего — кроме девушки в голубом платье, сидящей верхом на муле. Но капитан сумел стряхнуть сердечный порыв и вернуться к делам насущным. А они близились: земля уже гудела от нарастающего грохота копыт.       — Скоро будут, — заметил Дэнс, устраивая мушкет поудобнее. — Но ведь не сам же Мануэль?       — Держи карман — у него для таких дел есть люди, — ответил Барнет и прибавил, чуть помедлив: — А жаль. Я бы охотно выпотрошил эту черномазую свинью!       — Кстати, а ты не думал, Бен… ну, о том, что я говорил тебе? — наклонился ближе Вуд.       — Ха, Кераньяк не был бы Кераньяком, если бы не попытал судьбу еще раз, — усмехнулся капитан. — Я даже знаю, кому он это поручил. Ничего, поглядим, кто кого.       — А если они дадут залп по тебе? Может, не стоит высовываться?       — Стоит — Анна должна знать, что я здесь. Черт знает, чего Кераньяк наплел ей про меня. Пусть стреляют, сколько хотят, все равно не попадут. А если вдруг что — корабль твой, Джон. Ты только не оставь ее…       — Э-э, ты это брось, Бен, еще беду накличешь! — Вуд сделал знак от сглаза. И тут беседу пришлось прервать.       Враги настигли беглецов и открыли огонь. Слишком далеко для засевших в засаде пиратов — пришлось подбираться ближе, незаметно и для врагов, и для союзников. Барнет с радостью отметил, что Кераньяк не стал спасаться бегством вместе с Анной, а помог ей спрятаться от вражеского огня. «Пора», — сказал он себе. И кивнул товарищам.       Первый же залп свалил передние ряды всадников. Кто-то из них попытался подняться — и угодил под пули кераньяковых молодцов. Пираты тем временем перезарядили оружие. У каждого имелось при себе пороха и пуль на тридцать выстрелов — более, чем достаточно, и, в отличие от союзников, они не стреляли все разом, но вели непрерывный огонь. Вторым залпом они сняли следующую линию, хотя перестрелка становилась поистине жаркой. Два лакея Кераньяка были ранены, один убит. У пиратов тоже не обошлось без потерь: Блейк получил пулю в бедро, но продолжал отстреливаться лежа; упал с простреленной головой Гарри Лодж. Барнет оценил положение: люди Мануэля заметили их и теперь разделились — часть их сдерживала Кераньяка и его присных, а прочие, в том числе несколько всадников, устремились к берегу на пиратов.       — Огонь! — рявкнул Барнет во весь голос, так, что у самого зазвенело в ушах. «Ты же слышишь меня, Анна! Ты знаешь, что я здесь! И черт меня дери, если я позволю убить себя сегодня!»       Три всадника упали, два добрались до позиции пиратов. Теперь прятаться не было толку. Оба уцелевших работорговца расстреляли свои заряды и схватились за сабли. Одного стащили с лошади и прикончили пираты во главе с Вудом. Второй кинулся было на Барнета, распознав в нем предводителя. Капитан «Сирены» отразил удар кинжалом, а саблей полоснул врага по спине, рассекая от почек до поясницы. Его обдало горячей кровью, рукавом он вытер лицо и огляделся. Весьма вовремя.       «Как глупо, Раваль!» Барнет поневоле усмехнулся, заметив помощника Кераньяка, который вместе с другим лакеем целился в него из пистолетов. В суматохе битвы никто из матросов «Немезиды» этого не видел. Зато увидели пираты «Сирены». Барнет привычно увернулся, бросившись наземь, и тотчас вскочил на ноги с пистолетом наготове. Несколько выстрелов грянули, как один. Никто из пиратов так и не узнал, чья именно пуля сразила дю Раваля. Не узнал этого и Кераньяк.       Никто из посланников Мануэля не ушел живым. Португалец Хорхе, увидев, что дело проиграно, попытался спастись бегством, но его расстреляли дружным залпом — последним. Тяжело дыша, Барнет велел своим подобрать раненых и убитых, а сам зашагал к Кераньяку и его уцелевшим людям. Но взгляд его был прикован к Анне, которая уже выбралась из укрытия и смотрела на него, словно на привидение.

***

      — Бен… — едва слышно прошептала Анна и шагнула к нему. Он тоже шел к ней — исхудавший, залитый кровью, а глаза его странно блестели. Этот блеск вовсе не походил на боевую лихорадку — скорее, на плохо сдерживаемые слезы радости.       Она видела, как он сражался за нее. Возможно, все прочие проявили не меньшую доблесть и отвагу, но Анна видела только его одного. Она готова была броситься в его объятия, прямо здесь, при всех, но ее остановил Кераньяк — остановил так, словно имел на нее некие права, как жених.       — Осторожнее, мадемуазель. — Француз вновь подхватил Анну под руку, хотя она попыталась вырваться, но сил у нее больше не осталось. Сам же Кераньяк обратился к Барнету, как будто с долей некоего недовольства: — Ты выполнил свою часть договора. В порту я заплачу тебе и твоим людям, и можете убираться.       — Не спеши, Кераньяк, — хрипло выдохнул Барнет, еще не остывший после боя. — Мы с тобой не разрешили еще один спор, если помнишь. — Он поглядел на Анну. — Пусть мисс Анна сделает свой выбор. И, мне думается, она уже готова его сделать.       — И ты тоже не спеши, — с довольной улыбкой отозвался Кераньяк. — Мадемуазель знает не все. Пусть сперва выслушает, и тогда посмотрим, на чью сторону склонится чаша весов ее сердца.       — Я не понимаю… — прошептала Анна, но здесь обоим предводителям пришлось отвлечься. Кераньяк бросился к тяжело раненному дю Равалю и стоял рядом, пока слуги и матросы укладывали его на собранные наспех из мушкетов и плащей носилки, которые велели нести индейцам. Мишель сумел поймать одну лошадь, на нее взвалили убитых и раненых, как и на освободившегося третьего мула. В отряде пиратов потерь было меньше, но им не из чего было сделать носилки, поэтому они несли погибших и пострадавших товарищей на руках.       Кераньяк так и не позволил Анне перемолвиться словом с Барнетом. Он ехал рядом с нею, по-прежнему держа поводья ее мула, и порой бросал на пиратского капитана откровенные взгляды торжествующего победителя. Анна прекрасно понимала, что Бен со своими людьми мог бы сейчас без труда перебить отряд Кераньяка, но не сделал этого. Не то, чтобы она сама того желала… В воздухе витала некая тайна, сдерживающая обоих мужчин, которые явно соперничали — Анна не сомневалась в этом — за ее сердце.       — Ну все, Кераньяк, хватит, — сказал наконец Барнет, когда они почти прибыли в порт, где Анна с радостью увидела такие родные очертания «Сирены». — Вот теперь время пришло. Пусть Анна решает сама, кого из нас двоих она выберет.       — Да, пусть решает. — Кераньяк слез с мула, приосанился, глаза его пылали торжеством. — Пусть выбирает, кем ей быть — шлюхой грязного мерзавца, пирата и пьяницы, или же благородной дамой, наследницей огромного богатства, которой она рождена быть.       — Что? — Анна покачнулась в седле. Весть о выборе ошеломила ее, но упоминание богатства — ее богатства — едва не заставило упасть без чувств. — О чем вы говорите, месье? Откуда у меня богатство? Вы же знаете…       — Но вы не знаете, мадемуазель. — Кераньяк вновь помог ей спешиться, с поклоном поцеловал руку и бросил на соперника очередной ликующий взгляд. — И ты не знаешь. Мадемуазель Анна Сомерсет — настоящая наследница имения и богатства Сомерсетов, которого ее подло лишил дядя, сэр Чарльз. Понимаю, вы удивлены, мадемуазель, но у меня есть все письменные доказательства. С их помощью адвокат Венсан поможет вам подтвердить свои права и вступить в наследование. Вы считали себя нищей бесприданницей, но на самом деле вы — богатая и свободная женщина, мадемуазель. И вы вправе сами распоряжаться своим достоянием.       Анна слушала и не верила ушам. Барнет рядом казался столь же ошеломленным, изумление в его глазах соперничало с чем-то еще… Анна содрогнулась, когда поняла, что это походило на страх.       — Невероятно… — с трудом выдавил капитан «Сирены». — Значит, все-таки та…       — Да, Барнет, именно та, — вскинул голову Кераньяк, закрепляя победу. — Не Кэтрин, а она, Анна. А теперь решай сам, если правда любишь ее так, как говоришь. Какой судьбы ты пожелал бы любимой женщине? Скитаться по морям с тобой на грязной посудине — или жить в почете и роскоши, как подобает красивой и благородной даме?       — М-да, настоящая леди удачи не отказалась бы от такого куша… — пробормотал капитан едва слышно. Он поднял голову и посмотрел Анне в глаза. И по его взгляду она поняла, что он ждет ее решения, ее выбора — и дает ей полное право выбрать не в его пользу.       В который раз за сегодняшний день Анна ощутила пробирающий ее холод.       — Я… не могу… так сразу… Это слишком невероятно… — Она вскинула голову, глядя в глаза Кераньяку: — И я еще не видела ваших доказательств. Когда вы получили их, месье, и от кого?       — О, я предъявлю их вам на борту моей «Немезиды», мадемуазель, — ответил Кераньяк, уже не замечая Барнета, словно тот был пустым местом. Пират и вправду стоял молча, потрясенный до глубины души. — Доказательства привез мне капитан Ле Саж, в тот самый злосчастный день… — Он потупил взор и покраснел, но мгновенно оправился. — Но у вас будет время ознакомиться с ними — с письмами ваших покойных родителей, сэра Чарльза и прочими любопытными документами. А теперь идемте со мной на борт, вы нуждаетесь в отдыхе.       — Капитан… — Анна оглянулась через плечо, не смея позвать по имени. Бен смотрел на нее, не отрываясь, с таким выражением, которого она никак не могла ожидать от этого человека. «Выбирай то, что лучше для тебя», — словно говорил его взгляд, потускневший, как море в непогоду. — «Что бы ты ни решила, ты будешь права. Ты и вправду заслуживаешь лучшей судьбы, чем я».       — Нет… — начала было Анна, но Кераньяк перебил ее:       — А вы, капитан Барнет, не беспокойтесь. Сейчас вам доставят деньги, после чего вас ничто не будет удерживать у здешних берегов. Как, впрочем, и нас. — Кераньяк с улыбкой посмотрел на Анну, но не получил ответа. — Идемте, мадемуазель, горничные позаботятся о вас.

***

      Мгновенно позабыв о пиратах, Дезире отвел Анну на борт «Немезиды», где препоручил заботам уже знакомых ей Жанны и Роз. Девушка выглядела утомленной и обессиленной — неудивительно, после всего, что ей довелось пережить. Странно: точно таким же опустошенным выглядел Барнет, когда услышал новость о богатстве Анны. «Должно быть, кусает сейчас локти, что упустил столь крупную добычу!» — мысленно радовался Дезире. — «Поделом ему! Он так уверился в своей победе, почитал Анну своей — и остался с носом. Пусть довольствуется моей последней подачкой — и радуется, что ушел живым».       Вскоре Роз доложила ему, что мадемуазель очень утомлена и желает отдыхать до самого вечера. «Она очень просит, чтобы вы, месье, не тревожили ее», — сказала горничная. Дезире лишь кивнул и отмахнулся от служанки, точно от назойливой мухи. Хорошо, пускай Анна отдыхает — Бог свидетель, она это заслужила. А у него еще оставались дела.       — Ранение серьезное, — объявил лекарь, когда Дезире спустился навестить по-прежнему бесчувственного дю Раваля. — Пуля пробила легкое, но он может поправиться, если будет на то воля Божия — и достанет собственных сил. Пока не могу ничего вам обещать, месье де Кераньяк.       — Понимаю… — Дезире поник головой. Потерять верного друга и помощника сейчас, на пороге счастья, было бы суровым ударом судьбы. Впрочем, Господь милостив, а сам Луи дю Раваль — не из слабых. Было ли это ранение случайным, или же Барнет разгадал их умыслы и нанес удар первым, теперь уже не узнать. Но дю Раваль сумеет по-настоящему отомстить пиратам и их гнусному капитану, если выживет.       Дезире оставил помощника под присмотром лекаря, а сам удалился в свою каюту. Проскучав там с час, он вновь вышел на палубу — и, выходя, едва не столкнулся с Мишелем. Глаза слуги горели, щеки раскраснелись.       — Сударь, они уплыли! — радостно выпалил он. — «Сирена» уплыла!       — Слава Тебе, Господи! — Дезире возвел очи горе и едва не воздел руки к небу. И тотчас же радость его развеялась, сменившись привычным уже подозрением. — Ты уверен, Мишель? Ты сам видел?       — Да, сударь, и я, и капитан Ле Саж. Еще не прошло и получаса. Если хорошенько приглядеться, можно увидеть издали их паруса…       Стремительно, точно вихрь, Дезире помчался на шканцы. Ле Саж округлил глаза, когда хозяин выхватил у него подзорную трубу и посмотрел туда, куда тыкал пальцем Мишель.       — Уплыли! — выдохнул Дезире, опуская трубу. В порыве чувств он крепко стиснул Ле Сажа в объятиях, отчего тот разразился бранью и сердито вырвался. — Господи, воистину, милости Твои велики!       Сердце Дезире пело хвалебную песнь. «Ты ушел, ты сдался, ты отказался! Ты признал свое поражение — так поделом! Теперь мы оба знаем, что есть на свете истинная справедливость, она дарует награду правым и достойным и заслуженно карает подлых негодяев». Ему казалось, что все недавние сомнения, терзания и муки стоят вот этого мгновения — мгновения победы. Если было бы нужно, он вновь пережил бы то же самое, лишь бы вторично ощутить это упоение.       — Ну и бешеный же вы, сударь! — фыркнул капитан «Немезиды», возвращая Дезире с небес на землю. — Точно мальчишка какой. И что вам так неймется?       — Неужели не понимаете? Неужели вы никогда не любили по-настоящему, капитан? — И вдруг Дезире осекся. — Кстати, месье Ле Саж: если пираты отплыли, почему не отплываем мы? Что нас держит у этих проклятых берегов?       — Ждем доставку воды и провизии, сударь, — отозвался капитан.       — Вам что, было мало тех дней, что мы простояли здесь? — изумился Дезире. — Неужели нельзя было закончить погрузку раньше?       — Можно-то можно, но вы же сами знаете этих торгашей: то не привезли вовремя, се не привезли… Может, отговорки, а может, и правда. Но вы не волнуйтесь — вы же сами велели закупить для вашего с мадемуазель стола свежее мясо и фрукты. Скоро все доставят.       Дезире с сомнением качнул головой, но промолчал. Пришлось вернуться в каюту и вновь то мерить ее шагами туда-сюда, то бессмысленно смотреть в иллюминатор, то тщетно пытаться занять себя чтением. Чем скорее они отплывут, тем скорее вернутся на Эспаньолу. И тем скорее он сыграет свадьбу с прекрасной и богатой мадемуазель Анной Сомерсет.       Не прошло и двух часов, когда Дезире услышал на палубе крики и шум усердной работы, грохот якоря о борта корабля. Сердце его встрепенулось от радости: не иначе, «Немезида» отплывает! И он не ошибся: вскоре корабль заскользил по волнам на северо-восток, влекомый добрым ветром. А сам Дезире вновь поднялся на палубу и смотрел, как медленно тают вдали проклятые берега Панамы.       Солнце еще стояло высоко над бирюзовым морем, когда Дезире позвал к себе обеих горничных.       — Мадемуазель все еще отдыхает? — спросил он. Девушки переглянулись.       — Да, месье, — ответила Жанна. — Мадемуазель велела не тревожить ее до вечера…       — Я знаю, — оборвал Дезире. — Но, думаю, она отдохнула достаточно. Я иду к ней, а вы ступайте.       Горничные вновь переглянулись, но Дезире не обратил внимания. Едва ощущая палубу под ногами, он подошел к двери Анны и постучал. Ответа не было.       Дезире постучал громче, но опять не получил ответа. Тогда он толкнул дверь — она оказалась не заперта. А каюта — пуста, и лишь на туалетном столике лежал одинокий лист бумаги, сложенный вдвое.       — … Капитан, что это значит?! — Взлохмаченный Дезире влетел на шканцы, размахивая смятым листком.       — Знаете, сударь, — с достоинством ответил Ле Саж, — я, конечно, человек любопытный, но читать чужие письма… тем более, письма женщины, это не по мне, увольте…       — Не увиливайте от ответа! — Дезире казалось, что он сейчас сгорит от праведного гнева. — Она не могла покинуть «Немезиду» без вашего ведома… и без вашего согласия! Отвечайте, вы помогли ей?       — Месье де Кераньяк, — тем же тоном отозвался капитан, — я был свидетелем вашей дуэли и вашего спора с этим храбрым парнем, пиратским капитаном. Вы договорились, что выбор должна сделать сама мадемуазель. Что ж, она его сделала, пускай и не в вашу пользу, и я счел, что не мне мешать этой даме. Я отнюдь не дурак, чтобы препятствовать женщине в сердечных делах. Тем более, ее храбрость вполне под стать…       — Замолчите! — В бешеной ярости Дезире отвернулся, глядя в пылающий горизонт. Такой же горячей кровью исходило сейчас его разбитое сердце, а пальцы судорожно стискивали забытое письмо. Оно было не особо длинным и гласило следующее:       «Месье де Кераньяк!       Поверьте, мне больно разбивать вам сердце, но вы утверждали, что я должна сделать выбор. Я готова его сделать и сделаю, за что прошу простить меня. Я же в свою очередь прощаю вас за то, как вы приказали поступить со мною, и за то, что я пережила в последние недели. Молю вас, не держите на меня зла, как я не держу его на вас.       Я должна признаться вам еще кое в чем. Вы слишком хорошо думаете обо мне, но я правда вас обманула. Я говорила вам, что ввела в заблуждение капитана Барнета и его команду и выдала себя за Кэтрин. Это неправда: капитан знал все, и мы с ним сговорились обмануть вас. По воле Божией нам это не удалось, за что все мы были наказаны, каждый по своей мере. Пусть это утешит вас и облегчит вашу совесть, ведь вам было бы больно связать свою жизнь с нечестной женщиной.       Вы говорили о богатстве, которое мне якобы принадлежит. Оно не нужно мне, даже если это правда. Если же именно оно сподвигло вас отправиться мне на выручку, то для нас обоих было бы позором воспользоваться им. Однако те документы, которые вы столь любезно предоставили мне, я забираю с собой. Если сэр Чарльз правда виновен передо мной и моими покойными родителями, он ответит за это. Вас же я могу лишь благодарить за помощь.       Еще раз прошу прощения за то, что отвергаю ваше предложение. Сидеть в клетке — не по мне, даже если эта клетка из золота. Я предпочту быть свободной, быть там, где мое сердце. Ибо я поняла, что люблю капитана Барнета и предпочту остаться с ним. Вы сами дали мне право выбора, и я его сделала.       На сем попрощаюсь с вами, поскольку великодушие капитана Барнета наверняка торопит его быстрее выйти в море, и я могу опоздать. Прощайте, месье де Кераньяк, и да пошлет вам Господь счастье и достойную женщину, которая сделается вашей женой, не бросая тени на вашу репутацию.       И, прошу вас, не браните из-за меня Жанну и Роз. Они всего лишь исполняли мои приказы и не знали о том, что я замышляю.       С глубоким почтением к вам,       Анна Сомерсет».

***

      Капитан Барнет сидел в своей каюте и пил — так же беспробудно, как несколько недель назад на Тортуге. Хотя нет, не совсем так. Теперь все было кончено навеки.       Мог ли он поверить, что сам откажется от любимой женщины, — после всех своих громких слов и не менее громких дел? Но теперь, когда ее нежданное наследство встало между ними, точно штормовая волна, разве можно было поступить иначе? Такая девушка, как Анна, достойна самого лучшего — богатства, роскоши, честной жизни и имени, всевозможных благ, которые может подарить ей этот француз. А он сам — не может. Теперь Барнет понимал, что, стремясь отыскать Анну и удержать ее подле себя, он думал лишь о своих желаниях, но не о чувствах самой девушки. Как может она любить его теперь, если бы знала все? Что она бы сказала, если бы узнала, как он сбежал с Эспаньолы и бросил ее, точно жалкий трус?       Барнет со стоном сжал раскалывающуюся голову руками, запустил пальцы в волосы. Нет, хватит думать, лучше топить чертовы мысли в стакане — благо, рома на борту «Сирены» — хоть залейся. Он опрокинул горлышко бутылки над стаканом, но оттуда капнули всего лишь пара жалких капелек.       Снаружи послышались осторожные шаги, тихо скрипнула дверь.       — Длинный, черт тебя раздери, где ты бродишь? — громыхнул капитан, заодно хватив кулаком по столу. — Я тебе когда велел принести еще пойла? Шкуру с тебя спущу…       — Что же ты делаешь с собой, Бен? — раздался за спиной нежный голос, дрожащий от слез и боли. — Ты же погубишь себя…       — Анна! — Барнет вскочил, опрокинув стул. Она стояла перед ним, одетая в роскошное платье, увешанная драгоценностями, а в глазах ее сверкали слезы. Он протянул к ней руку — и опустил. — Нет… — выдавил он и отвернулся. — Черт меня дери… Видно, я так успел допиться… что мне уже мерещатся… призраки…       Нежные, горячие пальцы сжали его руку, душная вонь рома сменилась шорохом шелка и ароматом духов. И теплом девичьего тела.       — Неужели я похожа на призрак? — прошептала Анна и крепче прильнула к нему. Ее руки легли Барнету на грудь, и он, не помня себя, стиснул девушку так, что едва не задушил. Но она не противилась, все так же прижимаясь к нему и гладя по волосам и худым, заросшим щекам. Протрезвевший от рома, но пьяный от любви, Барнет схватил ее руку и покрыл горячими поцелуями, постепенно поднимаясь все выше.       — Ты хотел оставить меня, — шептала Анна. — Неужели ты правда решил, что я смогу быть счастлива с Кераньяком? Он мне не нужен, как и богатства, мне нужен ты, как и я — тебе. И теперь, — она отняла руку и приблизила свое лицо к его, — я никуда от тебя не уйду.       — Анна, я просто… — Барнет судорожно вздохнул, уже не ощущая, как горит лицо, как пылает все тело. — Я просто дурак, как и все мужчины…       — Как все влюбленные мужчины… — подхватила Анна, но договорить не успела.       Слова были больше не нужны, на смену им пришел иной язык, понятный и доступный всем, кто переживал хоть однажды в жизни настоящую любовь и порыв истинной страсти. Где-то снаружи светило солнце и шумело море, кипела жизнь, и люди радовались и страдали, отчаивались и гневались, любили и ненавидели. Но сегодня, сейчас, в эту минуту, во всем мире не осталось других людей, кроме них двоих, сделавшихся единым целым.

***

      — Ты куда, Длинный? — осадил юнгу Вуд. — А ну, назад. Ишь чего удумал, разве ж это можно — мешать влюбленным?       — Да я быстро, — тряхнул лохматой головой Том — и заодно помахал зажатыми в руках бутылками. — Капитан же посылал меня за выпивкой — вот я и принесу. Ну и, — он покраснел, как краснеют в семнадцать лет, — может, подгляну чего, а потом расскажу… Любопытно ведь…       — Вот я тебе подгляну! — рявкнул боцман, показывая кулаки, но сам расплылся в ухмылке. — Иди давай, только мигом!       Том-Длинный помялся у капитанской двери для вида, потом постучал и ответа, конечно же, не получил. Тогда он толкнул дверь, прижимая к груди бутылки. И едва не выронил их.       Капитан, растрепанный, раскрасневшийся, в распахнутой до пояса рубахе, яростно обернулся. Анна, такая же румяная, с визгом спряталась за его спиной, едва успев прикрыться лифом платья и распущенными волосами.       — Пшел вон отсюда! — прогремел капитан на всю «Сирену». — И только попробуйте кто-нибудь помешать нам! Плывите хоть к дьяволу на рога… пусть Джон командует, а я… А нас — не тревожить, понял?       — Понял, капитан! — отозвался Том и со всех ног помчался прочь, на палубу, где его встретил оглушительный хохот товарищей. Пираты занялись привычной работой, порой с ухмылками переглядываясь и стараясь не прислушиваться к звукам, что доносились из капитанской каюты.       А для Бена Барнета не осталось ничего — только сияющие глаза и алые губы Анны, и неведомое доселе блаженство, какого он не знал прежде ни с одной женщиной. Все они испарились из его памяти, в том числе из памяти телесной, словно он вновь сделался неопытным юным мальчишкой, впервые держащим девушку в объятиях. Ибо он слишком любил и уважал Анну, чтобы оскорбить и унизить ее бешеной мужской яростью. Ей подобает не ярость, но нежность. И они вместе учились этой нежности, ощущая, как никогда прежде, что для этого у них впереди вся жизнь — и все же ее может оказаться мало.