грустные люди (больше не будем)

подержи меня в секрете от всех

Когда в очередной раз всё летит по пизде, Хиджиката даже не удивляется — только курит будто дольше, оттягивая грядущий сложный разговор. Удивительно, но в этот раз как-то легче. В штабе затевается генеральная уборка перед массовым выселением, суматоха с самого утра, и всё на задоре и шутках, будто не к роспуску подготовка, а к новогодним праздникам. Сого угрюмничает на крыльце — свидетель очередного передела, мир на его глазах в который раз бьётся в конвульсиях, перемены всегда болезненные и бесцеремонно сметают всё старое. — Я надеялся, что вы этого не допустите, Хиджиката-сан, — бурчит он, привалившись спиной к дверному косяку, упрёк без желчи, но с различимой в голосе почти детской обидой. Хиджиката стоит к нему спиной, пялится в раскрытый свёрток, а текста будто не видит. Для Хиджикаты это вообще открытие, что Сого на него надеялся и что-то от него ждал. В прошлый раз c ролью бесстрашного лидера он не справился — скорее брошенный старший, который после ухода взрослых не знает, что делать с взваленной на него малышнёй. И когда Сого — ни тени выделывания, беспомощность неприкрытая и доверенное бессилие — стоял перед ним в ожидании приказа, Хиджиката лишь равнодушно курил — дань бесполезному, но завораживающему пафосу — смотрел будто непричастно и вместо ответа бросил усталое делай, что хочешь. И удивительно, как фраза, предлагающая выбор, вместо свободы накидывает на шею удавку и запасает бессонницами на месяц вперёд, и Тоширо до сих пор осмыслить не может, как Сого ему в итоге простил эти побеги от реальности и ответственности — и ждал его, господи, у Хиджикаты в голове никогда не уложится, что Сого его ждал. Вот чего Хиджиката точно не допустит, так это повторения своего мудачества. Поэтому в этот раз он с Сого говорит. Чтобы больше никакого молчания по разные углы задушенной дымом и полумраком комнаты, никаких сброшенных звонков и попыток притвориться незнакомцами посреди людного перекрёстка. Чтобы никаких больше кошмаров, в которых на него застывшим стеклом смотрит отрубленная голова Кондо, а пустившегося в бега Окиту где-то в лесах добивает новая тайная полиция правительства. Чтобы никаких больше порознь. Первым с поста уходит Кондо — исчезает так основательно, улетая в ссылку на другую планету. Хиджикате при всех безумных обстоятельствах последних месяцев творящееся всё равно кажется сюрреализмом, пока его не охватывает вполне себе реальный страх — вот только не хватало ещё, чтобы и их с Сого куда-то вывезли, причём раскидав по разным концам галактики. Тоши идёт делиться опасениями с Сого, но тот панику не поддерживает, наоборот загорается предвкушением, как будто курорт выбирает в турагентстве, и заранее забивает себе планету с цветовой дифференциацией штанов. Мацудайра приезжает за ними ночью — крайне беспардонно, всё-таки у них планировался марафон сериала в честь мировой тоски и безысходности. Хиджиката садится в машину — Мацудайра за рулём лично, серьёзность ситуации подчёркивается отсутствием в салоне лишних ушей. Хотя Хиджиката не удивился бы, обнаружив какое-нибудь ухо, к примеру, в бардачке. — А вам за руль-то можно в столь почтенном возрасте? — осведомляется он и достаёт из кармана сигареты, разделяя так-то идею послать куда подальше последние остатки порядка и благоразумия. — Знаешь, Тоши, ты не в том положении, чтобы выёбываться, — Мацудайра тоже сидит с сигаретой в зубах, вентиляция справляется из последних сил, а повесившаяся ёлочка вся скукожилась от дыма и трепыхается в жалких попытках выдавить из себя хоть малейший ароматный шлейф. Хиджиката замечает снаружи Сого — идёт он как-то странно и почему-то в другую машину, с кучкой каких-то сопровождающих, и руки держит за спиной. Хиджиката едва шею не сворачивает и старательно прищуривается, пока не разглядывает в темноте наручники. — Чё за херня, куда его повели? — отплёвывает он тут же сигарету. — Его что, арестовали? Это прикол такой? — Да, я променял кабаре и девок на то, чтобы специально приехать и над вами поржать, — Мацудайра мрачно фыркает и заводит машину. — Сого поедет отдельно, так надо. — В смысле? Куда его одного, он же хуйни натворит! — А, то есть мне посадить вас вдвоём, чтобы вы хуйню творили вместе? Сиди уже, тоже мне, Болек и Лёлек. — Я поеду с ним, — Хиджиката решительно открывает дверь и дёргается наружу. — Да чёрт тебя дери, Хиджиката, как же ты меня заебал за эти годы! — Мацудайра хватает Тоширо за плечо и рывком усаживает на место. — Новые времена требуют новых мер — весьма ебанутых, но неоспоримых. И раз новой верхушке нужен этот спектакль, то мы должны подыгрывать. Хиджиката ни в чём подыгрывать не намерен — он максимум готов посодействовать в кукольном театре, чтобы под конец сорвать с руки куклу из носка и продемонстрировать этой самой новой верхушке средний палец. А ещё ему категорически не нравится, как стремительно его увозят прочь от Сого, которому он вроде как ещё утром обещал держаться вместе несмотря ни на что. — Это же маразм. Что ему вообще предъявлять собрались? — Ты серьёзно? А превышения должностных полномочий, которые ты постоянно покрывал? Хиджиката даже теряется с таких поворотов. Вот уж нашли до чего доебаться, совсем заняться там в своих верхах нечем, кроме как копать под молодого капитана, который к тому же все свои “превышения” за время службы компенсировал с лихвой. — Я тоже превышал… — Ой завались ты ради бога, мне только твоей жертвенности сейчас тут не хватало, — Мацудайра раздражённо дёргает руль, пуская машину в опасный занос. — В новой эпохе каждый должен найти себе место. Если места нет — то и в новой эпохе делать нечего. — То есть, место Сого в тюрьме? — Конечно! И тебе место в тюрьме, и всей вашей шайке, и мне вместе с вами, ебантяями! Хоть в тюрьме бы и отдохнул от вас, так куда мне, надо же жопы ваши постоянно спасать от трибунала или эшафота! Хиджиката молчит, пристыжённо отвернувшись к окну. Внутри желчно так и мерзко ворочается желание ударить по больному и предъявить начальнику в ответку, что он тоже ни черта не святой, и не ему, не уберёгшему в своё время сёгуна, говорить сейчас о некомпетентности и служебных косяках. Но не время сейчас включать сволочизм — тем более перед человеком, который за всё это бедовое сборище под названием Шинсенгуми трясётся день и ночь, вон даже кабаки ради них бросает и мчится спасать. И смерть Шигешиге для Мацудайры — не просто проваленная миссия, но и личная потеря, и напоминать о ней вот так — упрёком и ударом под дых — было бы верхом подлости. Да и напоминать по правде нет смысла — он этот груз и так с себя никогда не сбросит. — И какой у тебя в итоге план, папаша? Мацудайра тяжело вздыхает. Идёт тоже на примирение, хотя на топливе ярости мог бы читать лекции всяким неблагодарным Хиджикатам хоть сутки напролёт. — Мы убираем вас, — цедит он хрипло, обрамлённый ледяным светом встречных фонарей. — Пока это не сделала новая власть. Следующим убирается Хиджиката. Снятый с должности и переведённый в деревню наводить там шороху на сельскую преступность — расследовать злодеяния от воровства куриц до обрыва проводов линий электропередач — он покидает пустой штаб с манатками за спиной и картинно уходит по пыльной дороге в горизонт. Можно было, конечно, с ума не сходить и не тащиться до нового места пешком, но что-то странное было в настроении, и солнце светило как-то по-особенному и располагало к спонтанному одинокому путешествию. Деревня встречает во всей красе — рисовые поля, раскиданные в зелени домики, небо разливается лазурью над холмами, а не над частоколом многоэтажек. Красиво, тихо и наконец-то спокойно. Хуёво, но клёво — сказал бы Сого, но рядом его нет, сейчас небось гундосит Мацудайре список претензий, доводит и без того бешеного деда до трясучки, если тот умудрился до сих пор его не пристрелить. От исчезновения Сого требуют радикальных и зрелищных мер, поэтому его приговаривают к сеппуку — Хиджиката успевает поседеть туда и обратно, пока Мацудайра не объясняет ему, что это лишь постановка. Успокоиться всё равно не получается — во-первых, Хиджиката никому не доверяет Сого, во-вторых, он не доверяет самому Сого — у чертёныша слишком большой соблазн вспороть себе кишки по-настоящему, феерическая отбитость и набитая загонами башка его к этому только подтолкнут. Да и что они там собрались инсценировать? Фокусы с обманом зрения, бутафорный пластиковый меч, раздавленная брусника вместо крови? Хиджиката всё напрашивается в их бродячий цирк на роль кайсяку, но ему в грубоватой форме советуют пойти лучше поковыряться в огороде. Вот Хиджиката и ковыряется. Со злости перекапывает весь участок, гремит вёдрами и стучит лопатой на всю деревню. Огородничество никогда его особо не привлекало, да и откуда бы взяться времени, но сейчас как будто искра пролетела, и Хиджиката не упускает момент. К полудню к дому начинают приходить местные бабушки, оглядывают испуганно раздеребошенные грядки и осторожно дарят Хиджикате семена. Хиджиката ненадолго стирает суровость с разгорячённого от пыхтений лица — и так весь Эдо перепугал своими угрюмыми рожами, хотя бы тут веди себя прилично — с благодарностью принимает подношения и вежливо улыбается. Бабушки краснеют. Так потихоньку и строится новая жизнь. Об исполнении приговора Хиджиката узнаёт из газет — на чёрно-белой фотографии невозмутимое лицо бывшего капитана Окиты не выражает ни единой эмоций, но Хиджикате мерещится на нём ухмылка. От самого Сого никаких новостей — то ли часть плана, то ли рад наконец-то вырваться из-под надзора одного вечно недовольного ублюдка. Так начинается одна из самых бесконечных и невыносимых недель. Сого после постановочного сеппуку объявляется с одним единственным посланием — со мной всё ок, я теперь беспредельщик, для нашей же безопасности нам пока лучше не видеться. И сам приходит к Хиджикате на следующий вечер. Тоширо курит на крыльце в свете подплывающих фар, на выдохе сшивает полумрак нитями дыма, пуская завесу на выбравшийся из машины силуэт. — Ясно, — усмехается он под стук захлопнутой дверцы и удивлённо вскидывает бровь. — Ого, у нас маскарад? Предупредил бы, чтобы я тоже нарядился. — А чего наряжаться, ты и так в костюме дурачка, — Сого подходит ближе — глаза-червоточины из-под шляпы, пальто длинное и белым мазком маячащий воротник рубашки с галстуком. — Или для последнего штриха не достаёт атрибута в виде дебильной шапочки с моторчиком? Он замирает совсем рядом и вглядывается насквозь — мысленно выписанные штрафы за вторжение в личное пространство, не говоря уже о моральном ущербе за потрёпанные за неделю нервы — тьма очеловечилась и заглянула в гости, чтобы разделить вечернюю тоску с таким же неприкаянным. — Впустишь? Хиджиката хмыкает и жестом приглашает Сого в дом — тот скрипит половицей на пороге и проскальзывает случайной тенью в дверной проём, оглядывает без особого интереса кухню-наполовину допросную, скидывает пальто на скучающую без дела табуретку и сам садится за стол — полубоком и нога на ногу, подперев голову рукой, какой-то по-особенному загадочно красивый, за мальчиком явно не прочь погоняться не только власти, но и модельные агентства. Хиджиката стоит посреди комнаты в какой-то дурацкой неловкости — навыки гостеприимства на нуле, да и после годов жизни под одной крышей сложно перестроиться и воспринимать Сого как гостя. Спрашивает неуверенно: — Будешь чего-нибудь? — А чего есть? — Колбаса есть жареная. — Вау. — Чай могу сделать. — Туалет у тебя на улице? — А? Ну да, во дворе. — Тогда не надо чай. — А колбасу надо? — Ничего не надо, просто посидим погрустим. Сого постукивает пальцем по стеклу лампы, спугнув мельтешащего вокруг огонька вялого мотылька. Оранжевые мазки-отсветы подскакивают и заходятся по стене мелкой дрожью. — Свет в этом сарае по-человечески включить нельзя, я правильно понимаю? — А что, не нравится обстановка? — В ней хочется раздеться. Хиджиката ладонью стряхивает со стола крошки и так и зависает с рукой в воздухе — серьёзно? Спроси хоть для начала, как у меня прошёл день. — Что тебе мешает? — Эти чёртовы тряпки охереть как долго снимать. Хиджиката оценивающе оглядывает костюм новоиспечённого мафиозника и садится на стул напротив. — Да ну, не дольше чем нашу форму, как мне кажется. — Скучаешь по ней кстати? — Не знаю даже. Никогда не любил платочек. — И камзол, — Сого весь вульгарно изгибается — что за возмутительное поведение в допросной — и стягивает пиджак. — Ах, я дьявольский замком Хиджиката, я слишком горяч для одежды, ой подождите, я расстегну пару пуговичек рубашки, которая между прочим трещит на моей дьявольской бицухе. Прекращает свои бесстыжие ёрзанья и аккуратно накидывает снятый пиджак на спинку стула. Хиджиката теряется в восхищённом молчании. — Ты настолько по мне соскучился? — А ты по мне нет? — Истосковался страшно, — Хиджиката пододвигает стул ближе — неудобно беседовать через угол стола — ставит перед собой уже и так забитую пепельницу и закуривает. — Так что теперь? Ты перешёл на сторону зла? — У зла есть эффектные костюмчики, — Сого подмигивает из-под шляпы — её вот он не снимает, сразу видно, ради чего весь косплей. — Да и можно ли нынче понять, что есть зло? Мы оказались неугодны новой власти, отошли временно в тень, но работу свою мы не прекратим. Правосудие вне закона, как тебе такое? — И как скоро вы повылезаете на свет? — О, ты узнаешь один из первых, поверь. О да, Хиджиката точно узнает. И не надо будет даже включать детектива — просто сработает старая добрая чуйка на то, что Сого где-то творит херню. Для драматичности ещё и чашка с утра из рук выпадет в охватившем предчувствии. — Боже мой, у тебя ж там уже труха вместо лёгких, — Сого морщится на маячащую перед глазами сигарету. — Люди, которые сейчас с тобой, — Хиджиката игнорирует замечание и нарочно выдерживает паузу на затяг-выдох. — Действительно ли им можно доверять? Теми ли ты окружил себя в эти весьма херовые времена? — Они все из наших, ребята из моего отряда и отряда Сайто, плюс несколько человек Харады. — Ты помнишь “наших”, которые подняли бунт и попытались убить Кондо-сана? — А помнишь, кто с них глаз не спускал и выкосил их потом весь вагон? — ядовито бросает в ответ Сого — не напоминает, где в то время был Тоши, и на том спасибо. — Если где-то рядом и засела крыса, то я её выявлю и перерублю лично. — Сайто хоть не обижаешь? — Во-первых, Сайто я обожаю, во-вторых, он сам кого угодно обидит и следов не оставит. — Повезло тебе заиметь в друзья его, да? Молчит, не перебивает и во всём с тобой соглашается. — Многое обо мне говорит, да? — усмехается Сого, снимает всё-таки шляпу и ерошит пятернёй волосы. — Все такие вокруг послушные, вот и захотелось срочно к тебе. Хиджиката тянет руку пригладить Сого волосы — растрепались по бокам, топорщатся как прижатые щенячьи уши, терпеть ещё такой кошмар. Хиджиката часто гладит Сого по голове машинально, порой даже не отрываясь от чтения отчётов, потому что подползли ведь и требуют внимания, или просто улеглись рядом, угомонившись наконец после целого дня безобразий и пакостей. Вот и сейчас он гладит будто неосознанно, завороженно глаза в глаза и подавшись слегка навстречу, притягивает вдруг за затылок и целует. Сого какие-то глупые вопросы задаёт — скучал ли по нему Тоши. Соскучишься ещё как, когда привязанность сродни болезни и зависимости, когда в былые времена по ночам надеешься увидеть скользнувшую тень за дверьми или услышать за спиной осторожные шаги к футону, а тут вдруг молчащий телефон и неизвестность, никаких ориентиров и стёртые координаты, и хуже всего незнание, живой ли вообще, и добивает непонимание, а стоишь ли ты того, чтобы к тебе возвращались. Но всё-таки вернулся же — бунтарь-потеряшка на подбитых парусах приплывает на сигналы своего единственного оставшегося маяка. — Знаешь… — у Сого в тишине всегда голос до хрипотцы, саднящий и будто простуженный, когда вот так доверительно близко. — Сайто — он хотя бы друг, который меня не бросил. Растревоженный мотылёк отбрасывает на лицо Сого лёгкую тень. Хиджиката ловит её на кончики пальцев, оглаживает невесомо щёку — шёлковая совсем и тёплая, да что же это за издевательство — молчит и вздыхает сочувствующе. У Сого с друзьями как-то не ладилось никогда, а тут вроде завёл парочку, так и те пропали со всех радаров и оставили его позади. Ёрозуйские, конечно, ту ещё глупость учудили — вечно носились всех мирили, а сами умудрились в такие непростые дни распасться и разойтись каждый по своим дорогам. Вокруг и так всё хреново, а без главных возмутителей спокойствия и порядка и вовсе накрывает непроходимая тоска, и разделённая Ёрозуя кажется неправильностью вселенских масштабов. Хиджиката ни за что не признается вслух, но сам страшно скучает по Гинтоки, с которым и в забеги по барам, и в битвы плечом к плечу, и в разговоры по душам, и в соревнования по сальто с крыши кофейного автомата. — Они все вернутся. Просто иногда некоторые ответы на вопросы можно найти только в одиночном путешествии. — Ого, ты сборник тостов начал писать со скуки? — А что насчёт Шимуры? Он же вроде единственный в городе остался, ты с ним не виделся? — Ну я пока особо не свечусь, плюс он вроде как засел безвылазно в додзё своём, да и не думаю, что он хочет со мной тусоваться. Пусть хоть наконец-то отдохнёт от всех пацан. Сого отстраняется, опустив взгляд на колени, откидывается обратно на спинку стула и заправляет за ухо прядь — приходящая привычка, стоит только волосам отрасти и начать мешаться у виска, и Хиджиката всегда рад её возвращению, потому что ловит в ней нечто изящное и трогательное. Сого одёргивает рукава пиджака, мелькая манжетами рубашки — оголяет запястье, и Хиджиката знает, как оно порой будто надламывается, протянутое в застывшем жесте, как оно ловится в кольцо пальцев, как никогда на нём с первого раза не прощупывается пульс, будто Сого в любой момент готов притвориться мёртвым и подарить Хиджикате седину и новую порцию кошмаров. Хиджиката иногда сам себе поражается, насколько он любит Сого разглядывать. И иногда не верит сам, насколько сильно он его — — Расскажи лучше, как ты тут? — Сого дёргает Хиджикату за свесившийся рукав кимоно и улыбается, огоньки скачут в карих глазах и делают их тёплыми-родными. — Не свихнулся ещё? Ты не переживай, мы тебе скоро всколыхнём твою тухлую сельскую преступность. — А знаешь, я как-то внезапно даже втянулся, — веселеет Хиджиката неожиданно даже для себя. — Думаю наладить здесь серьёзное хозяйство. — О как. Поросят заведёшь? — Так у меня уже есть один. Сого в ответ звучно хрюкает. Поддевает со стола шляпу, вертит на пальце и подкидывает в воздух — вроде весь из себя такой флегматичный с виду, но на месте никогда спокойно усидеть не может, весь в каких-то мелких шевелениях и суетливых шебуршаниях. И что бы там Сого из себя ни строил — копа вне закона или главаря мафиозной шайки — но новый имидж ему определённо к лицу. Пальто только в плечах показалось великоватым, но в этом есть даже что-то умилительное. — Но если серьёзно… — Тоширо засматривается на тлеющий осыпающийся кончик сигареты и медленно стряхивает пепел на горку окурков. — Может, вот она — возможность наконец-то осесть и угомониться? На пенсию ухожу, представляешь? Будешь приезжать ко мне по выходным клубнику есть? Сого смотрит на Тоши крайне невпечатлённый. Щурится с каким-то недоверием, будто представляя осевшего и угомонившегося Хиджикату, шаркающего по полу тапочками и скрючившегося из-за больной спины, с блаженной улыбкой хвастающегося гигантской тыквой или кабачком-мутантом. Картинка явно унылая и мало чем привлекает дерзкого и двинутого юнца с моторчиком в заднице, Сого не согласится вписаться в подобное ни за что на свете и со спокойной размеренной жизнью Хиджикаты просто окажется несовместим, а потому однажды просто исчезнет — не из благородства, а от собственной скуки. — Я всё равно никуда не денусь, — Сого будто мысли читает, смотрит остро, царапины незримые и жалящие оставляет на коже без касаний. — И спокойной жизни тебе не дам. Хиджиката улыбается — ну и прекрасно, а то он уже запереживал. Мысленно раскопал грядку и лёг в неё сам. Они сидят ещё долго — часы встали, из ориентиров только густая темнота за окном и переливы сверчков — говорят обо всём, кроме самого важного — как они всегда и делают. Это как по утру сонно бубнить в стаканчики с кофе и не вспоминать, как прошлым вечером Сого лез целоваться с таким отчаянием, будто мир за пределами комнаты гибнет в огне, это как не обсуждать ночные караулы у чужой постели и не подмечать вслух попытки в неё пробраться — и в ответ лишь обнимать крепче — это как не спрашивать, почему в решающий момент Сого не повёл отряды сам, а ждал возвращения погрязшего в личностном кризисе Хиджикаты, чтобы тот взял командование на себя — ты же умный мальчик, Тоши, понимаешь прекрасно, что на руинах перед походом в ад ждут только того, с кем хотят пойти туда за руку. Когда Сого встаёт из-за стола и начинает неспешно собираться, Хиджиката его не останавливает, наблюдает молча, как тот надевает пиджак и шляпу, пытаясь отловить своё искажённое отражение на стекле вытянутой лампы. И не свяжешь его, хоть он и сам порой об этом просит, но теперь ведь он сам по себе — большой уже мальчик, самостоятельный, в праве идти куда пожелает и не тратить вечера на всяких прокуренных огородников-любителей. И всё же. — Так ты не останешься? Сого косит на Тоширо задумчивый взгляд. Шляпа под наклоном, тень срезает пол-лица — мальчик-прицел, вечно кутающийся в мрак и лезвия, не подпускает к себе никого, а если кто-то и решится подобраться близко, то уже не выберется — без порезов уж точно. — Я думал, ты так и не попросишь. — Просто ты мог уйти мне назло, из принципа сделать поперёк, — Хиджиката дуется сразу за все былые выходки. — Ты вредный. Сого молчит — ни раскаяния, ни попыток возразить. Он вредит прежде всего себе, стихия вне прогнозов и абсурдная спонтанность, и ты можешь знать его привычки, повадки и манёвры, насчитать десятилетие его присутствия в твоей жизни, но всё равно замирать рукой в волосах, когда он укладывается головой на колени и дремлет под трели ошалевших от жары цикад, застывать и смотреть неотрывно, силясь разгадать, что на этот раз зреет в спутанном клубке из мыслей и навязчивых идей, надеясь предотвратить, спастись или спасти, и ты не отыщешь ответ никогда, и ты свихнёшься постоянно думать-думать-думать и мучиться при этом чувством вины. Хиджиката не будет Сого удерживать, потому что сам же тогда ему сказал — делай, что хочешь — и теперь вопреки себе же говорит: — У меня это… Вино есть. — Опа. Ты хвастался колбасой, но скрывал от меня вино? — Я решил не выкладывать все козыри сразу. — Перебрался из столицы в ебеня, чтобы тут коррупцию разводить без присмотра? — Да нет же. Просто подарили. Мне не могут просто подарить вино? — Отравленное только если. — Я выпью первый, чтобы проверить. — Но какова твоя цель? Споить меня и радоваться жизни? — Просто после вина ты точно не сядешь за руль и не уедешь. Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Сого и алкоголь неизбежно складываются в катастрофу, и случаться ей конечно же лучше всего под присмотром Хиджикаты. Хотя здесь тоже не знаешь наверняка — Сого, закупоривающий и копящий свои эмоции, может в итоге сорваться в какой-нибудь скандально-драматичный припадок, выскочить пьяный во двор и помчаться к машине, вырываться и требовать ключи, пинать колёса и бить стёкла, чтобы на крики обязательно проснулась вся деревня и сбежалась глазеть на театральное представление двух бесноватых. — Тебе не нужно ухищряться, чтобы я остался, — Сого подходит почти вплотную, смотрит так близко и пристально, что мир отплывает на фон и мутнеет. — Прикинь? — Да ну? — Тоширо скептично фыркает. — Ты правда так можешь? — Сам в шоке. Сого дёргает концы повязанного на шею Хиджикаты шарфика — не любит он платочки, как же. Тянет туда-сюда и вертит, завязывает узелок и тут же распускает, перекидывает и наматывает по кругу слои. — Мы с тобой такие грустные. — Думаешь? — Очень грустные, — прискорбно кивает Сого. — Нам бы перестать. Нельзя нам так. — А знаешь, как ещё нам нельзя? — М? — Друг без друга. Сого прикусывает дёрнувшуюся улыбку — оценил трогательность момента, сам бы не сказал лучше и сопливее. Он всё возится с шарфиком, безуспешно перевязывая концы, бросает в итоге это дело и стягивает платок с шеи совсем. Хиджиката цыкает и наклоняет голову завязать всё сам, но Сого пользуется моментом и ловит его в поцелуй. Обвивает руками и прирастает моментально, будто огнём полыхнуло и перекинулось на тело ожогами и надрывами, пятится назад и тянет за собой к столу, не отрывается ни на секунду и отбрасывает шляпу не глядя куда-то под ноги. Наряд начинающего гангстера и правда снимается как-то долго и сложно — хорошо, что Хиджиката любезно приходит на помощь. Рассвет на крыльце разливается ледяным, скрипнувшая под ногой доска режет по остывшей тишине и эхом уносится к застывшим в безветрии кронам, к переливам незримых на высоте птиц. Хиджиката запахивается плотнее и скрещивает на груди руки, не пуская к телу озноб, бросает беглый взгляд на грядки — днём ранее на кочках ошивался заяц, шебуршал землю и хлопал ушами, вдруг забрёл опять. Сого рядом ёжится тоже, поднимая заострённые края ворота пальто, оглядывается слегка воровато, будто тайком покидает место преступления. — Так что насчёт нас с тобой? Я всё хотел вчера аккуратно спросить, но… — Сого интеллигентно покашливает и поправляет галстук. — Отвлёкся немного. — Ты у нас теперь мафия, а я всё ещё отвечаю за порядок, так что мне остаётся только одно — ловить тебя буду. — Ух, я весь в предвкушении. — Ты только никому другому не ловись и не погибай там нигде. — Я сама неуловимость, — Сого складывает пальцы пистолетом, стреляет куда-то в сторону и перенаправляет прицел на себя, держит у виска секунду и спархивает с крыльца на землю. — А если что, то приду даже призраком тебя доставать. Хиджиката машинально ступает следом за ним — оттягивает момент прощания из последних сил, жмурится от блеснувшего ореола лучей, расцветшего у Сого за спиной, заглядывается, чтобы позже кадром проявилось под веками. Сого сам не спешит уходить — подступает вдруг на шаг ближе, тянется порывисто и целует, ловко прикрыв поцелуй от воображаемых зрителей снятой шляпой. Эффектный приём, подглядел наверняка в одном из сериалов — Хиджиката знает, они смотрели одни и те же и вместе. И время всё такое же неосязаемое, не привязанное к циферблату и не оцарапанное стрелками, рассвет будто застыл в одной точке и солнцем разливается по небу совсем неспешно, не торопясь будить мир. Отрываются они друг от друга от раздавшегося рядом выразительного мычания — поворачивают медленно головы и обнаруживают наблюдающую за ними корову. Нарисовалась будто из воздуха, жуёт увлечённо траву и подёргивает ухом, отгоняя уже с утра надоедающих мошек. — Ты не говорил, что у тебя есть корова, — хмурится Сого. — Это не моя корова. — В смысле? — Сого переглядывается с коровой, будто ждёт объяснений хотя бы от неё. — А чё она припёрлась сюда? — Понятия не имею, — Тоши разводит дурашливо руками в нервном смешке. — Вот такая теперь моя жизнь. Сого прыскает и сочувствующе кивает. Мозгов у него хватает близко к корове не подходить — у Сого поразительная способность беспричинно обращать на себя гнев всего живого, на него набрасывались даже черепашки, вот уж действительно чёрт какой-то, и под шляпой как раз удобно прятать рожки. — Чтобы никаких поросят в этом доме, — ревностно предупреждает Сого, грозя для устрашения пальцем. — Ещё увидимся, пенсионер. Отсылает с театральной грацией воздушный поцелуй и садится в машину. Хиджиката провожает его под солидарное грустное мычание, косится на свою неожиданную спутницу в непонимании, куда её вести и что с ней делать, но варианты пока не продумывает, предпочитая задержаться в абсурдности момента. Хиджиката обещает никаких посторонних поросят на территории, зато уже задумал завести козлёнка — но это пока секрет.

*

Хиджиката красочно матерится, выруливая по наводке Ямазаки в нужный квартал, несётся под рёвом городской сирены и с разгона прорывает дымовую стену. И время идёт, а некоторые вещи не меняются, и если где-то взрывы — то там и Сого. И вот он вырисовывается сам — пальто и шляпа, добрый день, молодой человек — рядом ждут Кагура и Шинпачи, Ёрозуйская троица почти в сборе, не считая одной бедовой кучерявой башки. Уже нарвались на какие-то разборки — благодаря Сого, естественно, кто ещё тут притягивает проблемы, между осторожностью и манией расхуярить всё вокруг всегда выбирая второе. Хиджиката подъезжает к ним на петле заносов — сам поражён, что так умеет, но погордится он собой попозже. — Запрыгивайте! — рявкает он, едва удерживая на тормозах машину и себя самого. Сого залетает в машину первым — и единственным, потому что Хиджиката тут же жмёт по газам. На резком развороте машину клонит вбок, и Сого под тягой гравитации заваливается плечом к плечу водителя, прижимая к голове чудом уцелевшую в беготне шляпу. Кагура с Шинпачи едва ли успевают зацепиться за крышу, и Хиджиката не видел эту ребятню почти два года, но это же ни в какое сравнение не идёт с Сого, с которым они не виделись аж два дня. За ними погоня, сирены в дыму, подбитые фонарные столбы слетают на дорогу костяшками домино, что-то неразборчиво вопит с крыши Шинпачи, но Сого решает, что это лучшее место и лучший момент для того, чтобы вместо приветствия промурлыкать “ты всё-таки приехал, хоть тебя никто и не звал”, при этом не кривиться и не язвить, хотя мог бы ради приличия поворчать, что у него всё под контролем и помощь ему не нужна, но он лишь жалуется, что не нанимался нянькой всяким потерявшимся детишкам, про которых, впрочем, благополучно забыл, стоило Хиджикате киношно влететь из ниоткуда супергероем без плащика. И Хиджиката ведь тоже рад поделиться насущными проблемами и признаться, что копать картошку он задолбался, что ему больше нравится быть в гуще безумных событий, чем на пенсии, и что мирный сельский быт не заменит ему жажду приключений и тягу к идиотским безнаказанным выходкам. — Тем более мы с тобой не созданы для спокойной жизни, так ведь? — Хиджиката отвлекается от дороги лишь на секунду, чтобы обменяться с Сого влюблёнными взглядами и счастливо поулыбаться — опять же, когда ещё, если не сейчас. И это стоит всего, чтобы Сого смотрел на него с нескрываемым восхищением, потому что — ты приехал, ты не мог остаться в стороне — потому что — ты не укрылся в подполье, ты так спешил и боялся упустить свой звёздный час — потому что — ты не хочешь покоя, ты жаждешь безумств, ты это всё обожаешь — и это абсолютно нечестно, что Хиджиката сейчас за рулём и не может пялиться на Сого беспрерывно, но всё поправимо, и в голове стучит-заходится-сигналит — вот как притормозим сейчас, как выйдем, как встану смотреть на тебя и любоваться. Путь перекрывают блокирующие патрульные машины, но их разносят из гранатомётов нагнавшие отряды Сайто и Харады — подмога прибыла, истинная полиция Эдо во всей своей бессовестной красе мчит навстречу торжественному моменту долгожданного воссоединения. По прибытии на точку сбора Кагура с Шинпачи разумно покидают опасную зону, пока Хиджиката с Сого, окрылённые восхитительной идеей в честь символизма переодеться в прежнюю униформу, уморительно путаются в штанах на фоне огня и катящихся горящих покрышек. — Ширинка заела, представляешь? — Хиджиката задыхается то ли дымом, то ли дурным весельем. — Как в тот раз, когда я нас на цепь посадил? — Боже, люблю тебя. — Я тебя тоже, пиздец. Перед выстроившимися отрядами они стоят вдвоём — наученные прошлым разом, что у края ни в коем случае нельзя разделяться, и что бежать друг от друга и оставлять штаб в руинах без командования — идиотизм космических масштабов. И дело ведь даже не в должностях и авторитете, и Оките по-хорошему стоять бы в ряду перед Хиджикатой и отдавать ему честь, как высшему по званию, но Хиджиката уже такую картину видел — клеймом в памяти, когда от чувств и осознания выламывало рёбра — и в этот раз для Сого самое правильное — стоять рядом, потому что это их путь на двоих, доверие до последней секунды, потери и боль поровну, и они сами друг другу — болевые точки и вечное неизлечимое. И это о них — всё и всегда о них. Одна из тех самых всесильных истин, которым суждено починить вселенную. Кагура и Шинпачи отделяются от полиции и убегают искать Гинтоки — Хиджиката обещает догнать их позже с подкреплением и смотрит им вслед просветлённо и мудро, будто пожил в отшельничестве и от скуки разгадал все загадки бытия, а присутствие Сого добавляет шальной неуязвимости и готовности выделывать сальто под дождём из гранат. И хочется ему срочно поведать, что нет ничего лучше, чем задорно снимать штаны на фоне расцветающего апокалипсиса, или обсмеивать самого себя за чудачество и придурковатость, или не замечать целого мира, потому что Сого рядом и улыбается так, будто в нём одном заключили цветущую весну и апрельские закаты — но от поэтических бесед отвлекает грохот со стороны терминала. Кондо прибывает зрелищно и с размахом — Хиджиката теперь даже жалеет, что их с Сого не погнали с планеты прочь, чтобы они тоже спустя два года прилетели на звездолёте в виде свиньи или гигантского члена, который на посадке пропорол бы половину города под светомузыку вращающихся прожекторов и разрывающих ушные перепонки колонок. До Кондо они вдвоём добираются только после того, как вернувшегося командира вдоволь покачали на руках ликующие подчинённые — а отлипают от него раскрасневшиеся от объятий и с зацелованными макушками. Хиджиката отступает подальше от торжествующей толпы и обнаруживает рядом Сого — тоже, видимо, выкрадывает момент наедине, потому что чёрт его знает, когда они ещё перекинутся словом в грядущем хаосе. — Мне показалось, или Шинпачи теперь выше тебя? Сого заметно дёргается. Хиджиката едва сдерживает победную ухмылку, будто хулиганисто щипнул чувствительный к щекотке бок. — Не знаю, не присматривался и рядом не вставал. — Кагура кстати тоже скоро тебя догонит и перерастёт. — Может, я тоже ещё вырасту. — Тебе двадцать. — А тебе скоро тридцать, начнёшь стаптываться и расти в обратку. — Капитан Окита, объясните свою маленькость. — Щас бы утверждаться за счёт младших. — И крошечных. — Да иди ты. — Бу-бу-бу, — Хиджиката угрожающе нависает над Сого. — Страшно? — На каблуки ещё встань, чучело. — Ну что ты, куда мне тягаться в твоей сфере. Это не подкол ни разу. Сого на каблуках не просто постоит и пройдётся — он на них ещё и за преступником погонится со всем своим набором акробатических трюков и обязательно поймает, и да, бывали и такие перфомансы, за службу чего только ни случалось. Хиджиката в любом случае не пытается растормошить Сого на бурчание и грызню, ему бы просто подержать его у себя ещё немного, и чтобы никого больше вокруг. Он разворачивает Сого за локоть и обнимает со спины, как будто их никто никуда не торопит, никто не на краю, никто не под ударом. Сого с удивлением опускает взгляд на поймавшее его кольцо рук. — А, то есть настолько нам теперь плевать? — Сослуживцы скандировали нам призыв поцеловаться — думаешь, нам реально есть смысл скрываться? Сого пожимает неопределённо плечом и теребит пуговицу на рукаве обнимающей его руки — мир явно подобрался к очередному своему концу, раз даже Сого предпочитает просто побыть рядом в многозначительной тишине, чем перебрасываться едкими репликами. У них какие-то минуты в запасе перед очередным эпичным забегом то ли на героическую гибель, то ли в светлое будущее, и хочется взять с собой в бой какое-нибудь обещание оберегом, что-то вроде планов на выходные, будто они точно наступят, будто небо над ними не трещит по швам. — Давай уедем, когда всё кончится. — Рассчитываешь так легко отделаться? — Сого страдальчески вздыхает. — Когда всё кончится, нас заставят отстраивать заново город. Такой срач тут наворотили. — Ёрозуйские вон хвастаются, что они умельцы на все руки, вот пусть они и строят. — Некрасиво всех бросать, Хиджиката-сан, как же так? Совесть на огороде осталась? — Мы сделаем вид, что мы поехали за стройматериалами, а сами сбежим. — Ты такой негодяй. — Ты со мной? — Конечно. — Мы такие негодяи. — А куда поедем? — К морю. — А какой план мероприятий? — М-м-м… Красиво на фоне моря и заката побубним о наших чувствах? А потом поцелуемся? — Фу, какая банальность, — Сого морщится и тюкает Хиджикату затылком в плечо. — Хочу немедленно. Хиджиката улыбается — вот и договорились. Он нехотя выпускает Сого из рук — последнее замедленное мгновение, фрагмент растушёванный и выцветают контуры, мир с минуты на минуту закружит вихрем и расколет на отзвуки всё запоздавшее и невысказанное. — Слушать мой приказ, капитан Окита, — Хиджиката торжественно поднимает вытянутый из ножен меч. — Не умирай, потому что я ещё должен тебе море и закат. — Вы только поглядите, замком от силы пять минут, а уже раскомандовался, — Сого восхищённо усмехается и перекрещивает свой меч с мечом Хиджикаты. — Ещё приказы будут? — Да. Будь рядом. Как Сого умудряется круглить свои и без того тарелочные глазищи — всегда загадка. Он всё смотрит растерянным щенком и понять никак не может, что это за просьбы такие трогательные вместо расчётливых боевых тактик — никакого самопожертвования, мой хороший. Никакого пафосно-самоотверженного “иди по расчищенному мною пути и не оборачивайся”, потому что Хиджиката на такой концепт не согласен, он нахуй слал такой расклад, при котором Сого кидается в расход, а Хиджиката даже не оглядывается на его труп. Потому что если и погибать, то вместе, на расстоянии вытянутой-дрожащей, растечься друг к другу кровью по выжженной земле и на обрыве пульса застыть зрачки в зрачки. За спиной звучит боевой клич, и Сого успевает только коротко кивнуть, прежде чем их нагоняет Кондо, и уже втроём они мчатся на битву с неизвестным исходом — неисправимые упрямцы, к которым смерть уже давно привязалась вместо собственной тени. Вот только последние годы перепрошили нутро и перечеркнули основной самурайский принцип — Хиджикате теперь из всех битв хочется возвращаться живым.

*

— Мне не продали сигареты, поэтому я купил мороженое, — докладывает Сого, усаживаясь на водительское и ногой пытаясь закрыть за собой дверь. Хиджиката услужливо перехватывает у него из рук потёкшие вафельные стаканчики, пока он не заляпал ими руль. Оглядывается на заднее сидение в безуспешной попытке отыскать среди наваленных пакетов пачку салфеток. — Паспорт просили? — Да! — Сого звучит смесью разочарования и восторга. — Ох уж это бремя вечно молодого и ослепительно красивого мальчика. У них в машине будто что-то взорвалось — валяется всё и повсюду, тут не то что салфетки, тут себя бы найти среди хлама, а ещё выяснить, зачем им надутый круг и сачок, который постоянно заваливается вбок и стукает Хиджикату по голове. — Мог бы удостоверение показать. — Это только ты любишь в каждой забегаловке пофлексить корочкой своей, — Сого опускает стекло — ветер тут же треплет незримой ладонью макушку. — Тем более мы договорились — никакой полиции, никаких должностей, мы в отпуске. Они действительно от всех сбежали — на три дня от силы, но Сого намерен не объявляться неделю как минимум. Отпрашивались торжественно, будто благословения припёрлись просить — побег побегом, но уезжать без ведома Кондо оба как-то не решились — ещё и как назло в штаб притащился Мацудайра, опечаленный временным закрытием всех увеселительных заведений, прогнал ожидающую разрешения парочку раздражённым “да валите вы уже, счастья и любви, окна только затонируйте ради приличия” и принялся нетерпеливо расставлять перед растроганным Кондо пиалы с бутылкой. На выезде из города попалась Ёрозуйская троица, тащащая домой огромную деревянную балку, — Гинтоки с Кагурой проводили проезжающую машину средними пальцами, и только Шинпачи вяло помахал высунувшимся рожам, опрокидывая в себя банку с энергетиком. И позади теперь — город тающими очертаниями, догонялки на заправке и пролитая на карту газировка, а впереди — небо без дыма и расчищенный горизонт, солнце скатится в подставленную ладонь, и в багажнике ждёт своего часа сложенный воздушный змей. — С какой историей мы вернёмся домой? — Хиджиката оглядывает мелькающие за стеклом просторы с видом преисполнившегося философа. — Что мы поведаем в кругу воссоединившихся друзей, чем их порадуем? — Я всем скажу, что ты помер. Тоши косится на Сого осуждающе. — Ты понимаешь, что я наверняка в этот момент буду стоять неподалёку и вносить некие неточности в твой рассказ? — Как же ты любишь всё портить, это просто неслыханно. — А почему ты так любишь нас хоронить? — В жизни, полной риска, надо быть готовыми к любому печальному исходу. — Ну так мы же вроде разобрались, что спокойная жизнь нам не подходит? — А знаешь, в чём прикол? Погибнуть в бою для тебя слишком банально, ты чересчур крутой для этого. Твой удел, как мне кажется, откинуться максимально по-идиотски — убиться об грабли, например, и валяться на грядках с тупым лицом и шишаком, пока через тебя перескакивает растерянный козлёнок или щипает за нос гусь. — Скажи, тебе хоть чуть-чуть было бы жалко, или только смешно? Сого молчит, смотрит сосредоточенно в развёрнутое полотно дороги — и бессовестно прыскает, дёрнувшись и мокнув нос в пломбирный шарик. — Ясно, — Хиджиката отворачивается в наигранном огорчении и заодно находит упавшие за сидение салфетки, обворачивает свой разваливающийся стаканчик и наконец-то ест по-человечески. Сого утирает нос об запястье, лыбится счастливой дуростью в перетянутых лучах, небо так хочет коснуться его улыбки, что влетает бездумно и разбивается о лобовое. Сого на удивление всегда водит аккуратно — Хиджикату же нужно усаживать за руль только в том случае, когда конечная отмечена пунктирной стрелкой с отвесного обрыва вниз, а у них в планах слегка иной маршрут. Но вот оно преимущество пассажирского места — на Сого наконец-то можно засматриваться. Любоваться им, таким очаровательным и отчаянно юным, сбросившим с себя извечно выматывающий груз и свободным настолько, чтобы улыбаться легко и откидывать голову под порывы врывающегося в окно ветра, смеяться в голос и выкручивать громкость песне, перекрикивая на припеве вокалиста. Обычно он себе будто не разрешает, даже когда есть повод, порой он улыбается и тут же спохватывается, оказавшись замеченным, мрачнеет и заостряется чертами, отводя взгляд и обратно в мрак мыслей, как будто иначе ему нельзя, как будто ему не идёт. Хиджикате осознать страшно, насколько они все проебались, если Окиту гораздо привычнее видеть перепачканного чьей-то кровью, а не растаявшим мороженым, не улыбающегося беззаботно слепящему солнцу, а скалящегося хищно перед роковым замахом меча. И он смотрит на него — растрёпанного и исцелованного ветром, дурашливый пластырь на щеке со смешными пришельцами, и его карие в осколках заката отливают карминовым — и если нужно за него умереть, то Хиджиката готов прямо сейчас. С мороженым тем временем совсем беда — растеклось по руке и капает куда-то на колени, Сого изворачивается и ловит фисташковые потёки языком, вытворяет что-то ужасное и извозюкался уже чуть ли не по уши. — Что ты выёб… Да не свинячь ты! — Хиджиката выдёргивает из пачки стопку салфеточных квадратиков, хватает Сого за руку и вытирает испачканные липкие пальцы. — За дорогой следи и не вертись! Сого перестаёт вырываться и позволяет привести себя в подобие порядка, доедает наконец-то свой обкусанный многострадальный рожок, пока Хиджиката вытирает ему руку и лицо. Не отвлекается от дороги и подставляет намекающе щёку — Тоширо её целует, комкает использованные салфетки и бросает в раскрытый кулёк возле подёргивающегося в ритм музыке колена. — Если мы ещё увидимся, я поцелую тебя так, что стёкла разлетятся вдребезги, в ночи, в ночи*, — Сого поёт без кривляний, по нотам и от души, высовывает в окно руку и пропускает сквозь пальцы расписанную штрихами скорость. — А ты будешь целовать меня в ночи? — И не только, — обещает Хиджиката — выполнять обещания, оказывается, так здорово. — Класс, — Сого воодушевлённо похлопывает по рулю и мурлычет в мотив гитарному проигрышу. Справа за окнами у горизонта расцветает полоса моря — кистью неотрывно и ровно по обугленной кромке закатного неба — облака в пожаре и стемнеет ещё нескоро, чтобы успеть доехать и подойти к самой воде, зачерпнуть в ладони соль и лицо подставить бризу, чтобы волосы ветром растрепало в бардак, чтобы вечер опустился на плечи, пока горячая рука сжимает такую же — покачивающуюся на весу в сплетении пальцев и отзывающуюся пульсом из-под навешанных фенечек. Грустные люди пропадают на километре между океаном и гибнущим солнцем — и сами сияют ярче пылающих сверхновых.