Рука убийцы

Аида тошнит от дежавю: та же площадка перед храмом, такая же морозная ночь и другой, но такой же упрямый противник, винящий его во всех своих бедах. - Моя мать тоже прорывалась на поверхность с боем? - Загрей щурится, небрежно опираясь на Стигийский меч. - Зная тебя, ты не мог отпустить ее так просто, отец. - Верно, мальчишка, - Аид слишком устал, чтобы что-то объяснять, оправдываться, пытаться обелить себя в глазах сына. - Я удерживал ее дома всеми силами, даже пытался посадить под замок, но она находила способ выбраться. Пробивалась сквозь Тартар, Асфодель, потом Элизиум и умирала от моей руки здесь, на этом самом месте. Загрей замирает, шокированный то ли смыслом его слов, то ли легкостью, с которой Аид их произносит. - Какой же ты ублюдок, - растерянно говорит он наконец и поднимает меч. - Твоя мать сбежала с девятой попытки, мальчик. Ты и вполовину не так силен, как она, но, если тебе так неймется, нападай. Позабавь меня. - Неудивительно, что она захотела уйти. Ты отвратителен. Ты поднял на нее руку! Ты держал ее дома, как пленницу! - Все так. - Будь ты проклят, отец, - шипит Загрей, срываясь с места. На Аида это производит мало впечатления: он и так проклят слишком много раз. Он хладнокровно отражает удары, выжидая, когда сын откроется, чтобы закончить бой быстро и кроваво. Аид убил своего отца. Восемь раз убивал жену. Теперь он повергает сына недрогнувшей рукой убийцы. Он будет верить, что защищает ее покой, если уж не смог защитить ее саму. *** Все начинается с этого треклятого ребенка. Когда тельце, исторгнутое из чрева Персефоны, оказывается безжизненным и бездыханным, когда она издает горестный стон, прижимая мертворожденного сына к груди и отказываясь отпускать, что-то новое селится в ее взгляде. Аиду известно, что Мойры жестоки, но он еще не представляет насколько. Персефона не отдает тело. Она нежно обтирает его от крови и слизи, баюкает, как живого, сворачивается вокруг него клубком и затихает, не реагируя ни на что, лежит так сутки, двое, неделю, не откликаясь на слова, не вздрагивая от осторожных прикосновений мужа, пока Никта не говорит: - Моя царица, мне жаль. Но дитя нужно похоронить. Тогда Персефона поднимает голову и с тихой яростью бросает: - Пошла вон. Никта вздрагивает, как от удара, но молча покидает покои, кивая Аиду, чтобы тот шел следом. - Я попрошу Гипноса наслать на нее сон, - говорит она. - А сама возьму дитя и пойду к Мойрам. - Зачем? - тупо спрашивает Аид. - Они мои дочери. Может быть, мне удастся их разжалобить. Я не могу смотреть на то, что происходит с царицей. *** Проснувшись, Персефона беспокойно вертит головой, шарит руками по постели, как слепая, повторяя: - Где он? Где мой сын? Аид колеблется, прежде чем рассказать о плане Никты, не желая давать напрасной надежды. - Где он, Аид? Где мой мальчик? - она обхватывает себя руками и раскачивается на кровати, не прекращая, даже когда он ее обнимает. И он сдается, объясняя, куда ушла Никта. - Значит, нужно ждать, - бормочет Персефона, уткнувшись в его плечо. - Нужно подождать... И ненадолго успокаивается. Время идет, Никта не возвращается, Персефона почти не встает с кровати. Она вскидывается, когда кто-то заходит к ней в покои, и вновь впадает в апатию, когда понимает, что это не те, кого она хочет видеть. Ожидание сводит ее с ума. - У нее ничего не получится, - шепчет Персефона, когда Аид приходит ее проведать. - Я чувствую. Все напрасно, никто не вернет мне моего мальчика. Он не знает, чем ее утешить. - Я бы назвала его Загреем, - бормочет она, скорчившись у пустой колыбели. - Я бы не отходила от него ни на шаг. Аид велит унести колыбель, и Персефона даже не пытается помешать выполняющим приказ теням, только говорит: - Она ему уже не понадобится. А потом смотрит на мужа: - Я хочу уйти, Аид. Мне нечего больше делать в Подземном мире. У него вырывается беспомощное, эгоистичное: - А как же я? - Прости, - роняет она почти равнодушно. - Я так больше не могу. - Куда ты пойдешь, Персефона? Хочешь вернуться к матери? - Нет, - гримаса отвращения искажает ее лицо. - Я хочу быть одна. Мне никто больше не нужен. Мой мальчик, мой Загрей... Она плачет. На следующий день - или через день, или чуть больше, - она говорит: - Я задыхаюсь в этой темноте. Мне нужно солнце. Аид без лишних разговоров помогает ей встать и переносит их к выходу из храма Стикс. Стоит раннее морозное утро, они вдвоем щурятся от рассветных лучей, Персефона льнет к его руке, и кажется, что, быть может, еще не все потеряно. - Мы можем прогуляться? - Конечно, моя царица, - это опасно, их могут увидеть, остается лишь надеяться, что сила Никты защитит их от обнаружения, где бы сейчас сама Никта ни была. Однако отказать Персефоне он не может. Снег хрустит под ее босыми ногами и шипит под его, обращаясь в пар. Персефона пошатывается, но идет целеустремленно, пока вдруг не отталкивает Аида и не бросается бежать. У него уходит целая секунда, чтобы осознать случившееся, только потом он догоняет ее в несколько шагов и прижимает к себе. Персефона дрожит и опирается на него всем весом. Она ослабела, она упала бы, если бы он ее не держал, но все же она просит: - Отпусти меня. - Ни за что. - Но я хочу уйти, Аид. Ты правда меня не отпустишь? Он смотрит на нее - она осунувшаяся, поблекшая, погасшая, словно смертная. Он должен позаботиться о ней, а не отпускать в неизвестность. Он говорит: - Нет. Она поднимает голову и смотрит на него, и то новое, страшное в ее глазах разгорается ярче, когда она бросает ему в лицо: - Да будь ты проклят. Ему кажется, что он ослышался. - Это твоя вина, - выплевывает его любовь, его царица, самое светлое, что у него есть. - Твое гнилое, мертвое семя. Будь не ты его отцом, мой мальчик был бы со мной! - Но я же говорил тебе, что он не выживет! Ты знала, на что шла, - он пытается ее образумить, но она словно не слышит, шипит разъяренной кошкой: - Все из-за тебя! - Персефона... - он гладит ее по плечам, пытаясь успокоить, но она высвобождает руки и впивается ногтями ему в лицо, раздирая кожу до крови и пытаясь добраться до глаз. *** Она начинает тренироваться. Аид не возражает. Это лучше, чем видеть, как она сутками лежит, безразличная и неподвижная, на их общей кровати. Ему ли не знать, как схватки помогают выплеснуть боль и гнев. - У тебя прекрасно получается, моя царица, - говорит он однажды, взглянув на ее спарринги с вызванными из Элизиума тенями. Персефона срывает с себя венец и швыряет ему в лицо. - Я больше не твоя царица. Я уйду, Аид, и ты меня не остановишь. Только тогда до него доходит, зачем она учится драться. *** Персефона - бледная, растрепанная, в крови. Сжимает кулаки в слишком массивных перчатках, которыми когда-то владела ее мать. Дочь благополучного времени, которой не пришлось убить родителей, чтобы не быть убитой ими. Она никогда не была воительницей, и, видят боги, Аид все бы отдал, чтобы ей никогда не пришлось ею стать. Наверное, у него просто нет ничего стоящего, чтобы умилостивить судьбу, раз они здесь, на площадке перед храмом Стикс, на последнем рубеже, разделяющем Подземный мир и поверхность. - С дороги. - Пожалуйста, Персефона, не вынуждай меня. Хотя бы дождись Никту. Даже если ты больше не любишь меня, ты можешь остаться ради сына... - в его голосе больше отчаяния, чем веры в успех Никты, и Персефона это чует. - Мой сын мертв, Аид. Никта не всесильна, никто не сможет мне его вернуть! И все из-за тебя. Она нападает, не слишком ловко метя ему в солнечное сплетение. Аид без труда парирует удар копьем. - Пропусти меня, - змеей шипит она, и зелень ее глаз - яд, и он не понимает, куда делась женщина, которую он любит и которая любила его. - Нет. Твое место здесь, ты царица этого мира. - Пропусти меня! Она бьет, бьет и бьет, выбиваясь из сил и проклиная его. Аид отражает атаки и молчит, ожидая, когда она выдохнется. Но она вдруг оказывается слишком быстрой, он не успевает отвести копье, и зубцы Гигароса пробивают ее живот. Она кричит. Аид цепенеет от ужаса, беспомощно глядя, как ее алая человеческая кровь протапливает канавки в снегу. Персефона хватается за копье и растерянно моргает. Ее светлые ресницы слиплись - от слез? снега? Безумный взгляд проясняется, рука, стиснувшая древко копья, тянется к Аиду, и он не может не подойти. - Аид... что же мы творим, - потерянно шепчет она. - Прости меня, - умоляет он. Персефона успевает погладить его по щеке. Потом ее забирает Стикс. Аид долго стоит посреди истоптанной их ногами площадки, вспоминая ее крик, хруст костей, кровь на снегу и внезапный проблеск ясности в зеленых глазах. Кого он увидит дома? Может ли случиться чудо, может ли она вернуться к нему, чтобы ему больше никогда не пришлось поднимать против нее оружие? *** Она больше не подпускает его к себе и проводит дни и ночи в сражениях с вознесенными. Ее сад начинает увядать, и Аиду приходится заботиться о нем самому. В следующий побег она бьет точнее - и кулаками, и словами. - Не можешь смириться с тем, что твой утешительный приз хочет уйти? - удар, блок, она отступает, чтобы продолжить: - Ты отнял у меня сына, а теперь хочешь отнять свободу? - Прекрати! - он срывается на рычание, и Персефона торжествующе выплевывает: - Чудовище. Ты такой же, как твои братья, Аид. Хочешь сломать меня, запереть меня в своем царстве? Твоя любовь - это посадить меня в клетку? Он так хочет, чтобы она замолчала, чтобы перестала топтать осколки его сердца, что его рука, рука убийцы, оказывается быстрее разума. - Будь ты проклят, - хрипит Персефона, умирая. *** - Зачем ты так рвешься к ней, мальчик? Ты понятия не имеешь, что тебя ждет, и, поверь, лучше пусть так и останется. - Хуже, чем с тобой, быть не может, - заявляет его высокомерный, дерзкий сын. Аид мог бы обвинить его в том, что случилось с Персефоной, сказать, что это его появление на свет свело ее с ума. Он бы так и поступил, если бы сам в свое время до тошноты не наслушался незаслуженных упреков. Он пытается уберечь ее от Загрея или наоборот? Что будет, если она увидит сына? Во что годы превратили ее разум? Нет, неважно, лучше никогда не узнать. Сталь звенит о сталь, пока не находит брешь в защите. Загрей снова отправляется домой, но без сомнения скоро вернется. Насколько же болезненным должен быть урок, чтобы он его усвоил? Если Аид сломает каждую кость в его теле, если превратит сына в бесформенный страдающий кусок плоти, будет ли этого достаточно, чтобы тот покорился отцовской воле? Загрей тоже его ненавидит - видно, таков удел Аида: быть ненавидимым теми, кого он больше всего хочет защитить. *** В девятый раз ничто не предвещает иного исхода, чем в предыдущие. - Отсюда не сбежать, - устало говорит он ей, зная, что все бесполезно. Он больше не боится ее ударить. Чем быстрее он ее убьет, тем быстрее это кончится, тем быстрее настанет передышка, пока она копит силы и пробивается наверх сквозь миры мертвых. Но сейчас, когда ее кровь окропляет снег, из мерзлой земли прорываются узловатые цепкие корни, оплетая лодыжки Аида. Ненависть Персефоны распускается яркими цветами с ядовитой пыльцой, ее безумие раздирает его шипами, и ток ихора разносит отраву по его венам. Она выбивает копье из его рук и с наслаждением бьет Аида по лицу, когда тот падает на колени, слабея. - Убийца. Тиран. Палач, - говорит она, перемежая слова ударами, от которых ломаются хрящи и трещат кости. - Будь ты проклят. То, что она оставляет от него, мало похоже на всемогущего властителя царства мертвых, но все же он еще живет и дышит, когда она бросает в снег не нужные больше перчатки. - Не уходи, - хрипит он и тянется к ней, но она брезгливо отталкивает ногой его руку. - Я сделаю что угодно, только не уходи! - Прощай, Аид. Она уходит, позволяя морозу довершить начатое. Стужа гасит его гнев, притупляет боль. Свивает себе гнездо в его груди и больше никогда не уходит. *** Когда Никта возвращается - измученная, словно бы истончившаяся, но с живым плачущим ребенком, - у Аида уже нет для того ни капли тепла.