Quite Terribly

Зима 1989 года Ближний Восток — Ну и пожалуйста! — слышит Абдул голос Джозефа, — Как тебе будет угодно!       Затем следует тихое шарканье и металлическая рука на перилах, когда Джостар спускается по лестнице. — Ты можешь поговорить с ним?       Абдул не видит Джозефа, но практически чувствует, как тот хмурится. Он хмурится и сам. — Почему? — Он отказывается говорить по-английски, — произносит старик, встав перед Абдулом, со сложенными на груди руками. Он на самом деле хмурит брови и смотрит довольно знакомым взглядом, будто натворил дел перед женой.       И этому есть причина, ведь его поступок ужасен. И Джотаро тоже, как и Нориаки. Но они лишь дети, до сих пор учащиеся в школе. Ранить чужие чувства — это совершенно нормально для кого-то, кому всего семнадцать лет. А вот Джозефу следовало быть предусмотрительнее.       В свои шестьдесят восемь он должен был понимать. — Вы говорите так, будто это моя проблема.       Джостар вздыхает, кладя руку на бедро, и надувает губы. Необычное зрелище. — Насколько помню, из нас четверых лишь ты знаешь французский. Поэтому именно тебе нужно поговорить с ним. — Вы хотя бы извинились? — Ты вновь разговариваешь со мной как с ребёнком, — возмущается Джозеф, — Иди наверх и поговори с ним. Я…       Мужчина опускает глаза в пол, скрывая виноватый взгляд. — Я не силён в этом.       Мухаммед смотрит на него несколько секунд, прежде чем встать. Рана на его спине всё ещё болит, и это оказалось куда более трудной задачей, чем ему казалось. — Ясно, — бормочет он, — Мне кажется, мистер Джостар, что будет неправильно, если я извинюсь перед ним от вашего имени. — Абдул, — серьёзно говорит старик, некоторое время помолчав, — Ты прав. И у тебя есть полное право злиться на меня за всё это. Но я хочу просто разобраться с ним, чтобы завтра мы могли спокойно сесть в чёртову подводную лодку и поскорее забыть обо всём.       Если бы это был кто-то другой, Абдул бы разозлился. Но он был готов дать ему поблажку: его глаза печальны, а слова честны. Холли всё ещё в тяжёлом состоянии и Джозеф испытывает стресс. Любой хороший отец испытывал бы.       Как бы отвратительно не поступал Джозеф Джостар, он никогда не был плохим отцом. — Что я должен ему сказать? — спрашивает Абдул, глядя на лестницу. Свет обрывается примерно на половине ступеней. — Без понятия. Ты ведь красноречив. Просто скажи ему, что я прошу прощения, — заканчивает Джозеф, уставившись в стену, и Мухаммед чувствует себя стыдливым школьником перед учителем. — Почему вы не извинились перед ним самостоятельно? — Я извинился, — отвечает Джостар, нажав на кнопку телевизионного пульта, — Но я не люблю, когда меня упрекают двадцатилетние сопляки на языке, которого я не знаю. Разговоры никогда не были моей сильной стороной, Абдул.       Он сжимает пульт в руке и в нём раздаётся скрип. — Но я могу сказать обратное о тебе. Что бы ты не сказал — это будет лучше моих жалких потуг, я уверен в этом.       Абдул кладёт руку на потёртые перила из гладкого красного дерева. — Ладно, — говорит он и бросает последний усталый взгляд на старика, после чего медленно поднимается по лестнице.       Крошечное пламя возгорается на кончике его пальца, когда он проходит по коридору, направляясь в гостевую комнату, в которой находится Польнарефф.       Дверь туда закрыта, ни единого луча света не проникает наружу. Мужчина осторожно стучит. — Польнарефф? — зовёт он, но в ответ лишь тишина, — Польнарефф, открой дверь.       Наконец, изнутри раздаётся французская речь. — Открыто.

***

      Атмосфера в комнате была приятной, с интерьером прямо из семидесятых. На полу расстелен белый ворсистый ковёр, на тиковом столике у окна стоит лавовая лампа, а в углу — большая стопка альбомов. Польнарефф сидит на кровати, тупо уставившись в стену перед собой, с сигаретой в руках. Абдул гасит огонь и делает неуверенный шаг вперёд. Оборачивается назад, чтоб закрыть за собой дверь и вздыхает. — Старик сказал мне, что ты собираешься говорить только на французском. — Он не хочет слышать меня, когда я говорю по-английски.       Мухаммед разочарованно качает головой. — Ты же знаешь, что этим ничего не добьёшься. — А почему это я должен чего-то добиваться? — рявкает Польнарефф.       Он оборачивается в сторону Абдула и его глаза, похожие на мирное, прозрачное море, уже покраснели. — Если вдруг ты не заметил — они виноваты передо мной. — Не похоже на тебя — вести себя так, будто ты жертва, — он хочет сказать, что понимает, как обижен Польнарефф и что это вполне нормально, но его прерывает звонкий, фальшивый смех. — Прошу простить, я забыл, что мне нельзя расстраиваться. Глупая моя голова, буду держать это при себе. — Я не это имел в виду… — сдавленно произносит Мухаммед и Польнарефф широко распахивает глаза. — А что же ты имел в виду, Абдул? — за грустью на его лице начинает зарождаться гнев.       Это напоминает египтянину самого себя, его внутренне пламя. В детстве он с трудом сдерживал свои способности и это часто выливалось во вспышки ярости, обжигающие и неконтролируемые. — Ты хотел сказать, что мне нужно было быть умнее? Что у меня должно было хватить ума понять, что ты на самом деле жив? Даже после того, как мои так называемые друзья сообщили мне, что похоронили тебя?.. — кричит Польнарефф, а в глазах его горит огонь. — Это не так… — Или ты хотел сказать, что если бы я использовал свою тупую голову, то понял бы, что близкие люди, которым я должен доверять, лгут мне? Это ты имел в виду? — Послушай, я их не защищаю! — отзывается Абдул. — Тогда почему ты здесь? Дай-ка угадаю, — Польнарефф щёлкает пальцами, — Старик послал тебя извиниться за него, потому что со мной сложно? Немного глупо, не думаешь? Наверное, стоило вместо этого послать твоего отца.       Абдул моргает, удивлённый количеством яда в чужих словах. В горле встаёт ком.       В это было трудно поверить, но теперь он полностью убеждён, что Польнарефф не только умнее, чем его считают, но и куда более выразительный и откровенный. — Прости меня за всё это, — произносит Мухаммед, и это исходит от чистого сердца, — Я не собираюсь извиняться за кого бы то ни было. Я хочу поговорить с тобой. Поговорить на равных.       Жан-Пьер отворачивается от него, прижав подбородок к плечу. — Нам с тобой не о чем говорить. Уходи.       Абдул поднимает бровь, глядя на друга. — Ты действительно хочешь этого? Остаться один?       Польнарефф издаёт слабый, выжатый вздох. — Нет, — отвечает он после этого. Он будто съёживается, увядает, обхватив себя руками в слабой попытке самоутешения.       Этот жест причиняет Абдулу такую боль, какой он не испытывал очень и очень давно. Возможно, потому что он сам провёл в таком положении много ночей, желая, чтобы его мать восстала из могилы и поговорила с ним.       Но его мать, как и отец, как и его детство, прорастают корнями на дне многометровой ямы где-то в восточной части Каира. — Нет, — повторяет Польнарефф чуть громче шёпота, — Я не хочу, чтобы ты уходил.       Мухаммед понимающе кивает. — Что я могу сделать, чтобы помочь тебе?       Глаза Жан-Пьера вновь заполняются слезами и это жжёт сердце мужчины. — Я не знаю. Мне… — Польнарефф сжимает челюсть, — Мне больно. Мне очень больно.       Абдул не привык видеть его таким разбитым и это заставляет его чувствовать себя отвратительно. — Я им доверял. Я думал, что и они мне доверяют. А они солгали мне, а потом посмеялись надо мной за это, — Польнарефф вдруг встаёт и его стенд начинает материализовываться позади него, — У них хватило наглости вести себя так, будто это я веду себя неразумно.       Он поворачивается к Мухаммеду спиной и Silver Chariot смотрит на того живыми, детскими глазами. — Как они смеют так относиться ко мне?! Они понятия не имеют о том, через что я прошёл. Не представляют, что я испытываю. — Польнарефф… — Джостару наплевать на всех, кроме себя! Ему всё равно, что нужно сделать или кем пожертвовать, чтобы… — Польнарефф! — Абдул прекрасно знает, что в таком состоянии француз часто говорит то, чего на самом деле не имеет в виду; как, впрочем, и Джозеф, — Ты должен поставить себя на его место. Я не говорю, что он был прав, но если бы ты мог вернуться и спасти Шерри от мучительной смерти, ты бы это сделал, так?       Польнарефф оборачивается и его яростный взгляд жжёт Абдула мощнее перекрёстного огня. — Как ты смеешь?.. — шипит он, его руки дрожат, — Не делай из него героя, отправившегося в крестовый поход! Это лишь маленький, эгоистичный человек, который… — Он ведь отец! — решительно говорит Мухаммед и сплетает руки на груди, смотря на друга исподлобья, — Он — человек, который любит свою дочь. Повторюсь — я не защищаю его и мне очень жаль, что он поступил так с тобой, но я доверяю ему и знаю, что у него были причины. — Ну значит, все его причины — чушь собачья!       Раздаётся грохот и звон стекла, когда рапира Silver Chariot пронзает зеркало, висящее на стене и то разбивается вдребезги. С таким же звоном срывается и голос Польнареффа, навсегда поселяясь в мыслях Абдула. — Эгоистичная чушь! Я же не ребёнок! Я не идиот и мне надоело, что со мной так обращаются! — Так вот в чём дело? В твоём образе?       Польнарефф недоверчиво смеётся и всплёскивает руками. — Боже, всё, чего я хочу, это правды! Всё, что мне нужно, это чтобы со мной обращались как с союзником, а не как с навязчивым балластом! Я стою большего и я заслуживаю большего! — он разводит ладонями, — Тебе этого не понять, потому что ты — не клоун.       Абдул раздражённо вздыхает и закатывает глаза. — О чём ты, чёрт возьми, говоришь?       Польнарефф подходит ближе и тычет пальцем ему в грудь, с трудом сдерживая дыхание. — Ты, кажется, достаточно умный, чтобы понять, как они ко мне относятся. Я постоянно шучу, ставлю себя в неловкое положение и они смеются надо мной. Они не видят во мне равного себе, они видят во мне шута. И знаешь, я был счастлив играть свою роль, потому что так я был частью чего-то. Но, как оказалось, нет. Я… — он отворачивается и Silver Chariot исчезает, — Я — чужой, где бы я ни был.       Первой мыслью Абдула было отчитать его. «Ничего страшного, — хотел сказать он, — Переступи через себя!» Но когда он всё-таки вглядывается в Польнареффа, то понимает, что не может позволить себе сделать это. Он видит перед собой одинокого, напуганного человека, не имеющего ни семьи, ни дома, куда можно было бы вернуться. Он просто хотел того, чего хочет любой человек — быть принятым где-то, принадлежать к чему-то.       Он хотел быть любимым.       Он страдал, считая себя виновным в смерти Абдула, а радость от того, что Мухаммед был жив, была развеяна предательством людей, к которым он привязался. Людей, с замиранием сердца осознаёт Абдул, которых считал своей семьёй.       Всё, что сейчас происходит, создаёт камень у него на душе. — То, что они сделали — неправильно, — мягко говорит он, протягивая руку и укладывая её на плечо Польнареффа, — Ты заслуживаешь большего. Ты сам — нечто большее.       Немного тепла проходит по его коже, но это, кажется, не срабатывает. — Мы доберёмся до Египта, а потом разойдёмся своими дорогами, — говорит Польнарефф, глядя в пол, — Как только я разрежу своей шпагой сердце Дио — ты больше никогда меня не увидишь. — Не говори так. Ты нам нужен. — Им? Не нужен. — Нужен. И мне тоже.       Жан-Пьер снова уставился в стену и Абдул заметил, как он задрожал. — Шерри была не только моей сестрой. Она была моей ответственностью. Я знаю, что чувствует Джостар. Знаю, какого это — идти на край света, чтобы защитить свою семью, — говорит он, его плечи вздрагивают, — Но я думал, что они — моя семья.       Он поворачивается к Абдулу, и тот видит, что его глаза заполонили слёзы. — Я думал, что ты — моя семья. И я сожалею о том, что с тобой случилось. Мне жаль, что ты получил ту пулю. Это должен был быть я… — с глухим, жалобным всхлипом, он обнимает Мухаммеда и начинает рыдать ему в плечо, — Это должен был быть я, Абдул!.. Мне жаль, что всё так вышло! Мне так жаль… — Польнарефф, я… — так вот, каково это.       Раньше, когда он работал провидцем, люди часто кричали Абдулу: «Я заблудился! Я потерял веру! Пожалуйста, Абдул, помоги мне найти свет!» Но то было совсем другое. Польнарефф не хочет знать, что преподнесёт ему будущее. Он лишь хочет его в настоящем, такого, какой он есть. Тёплого и живого.       Так ласково, как только может, Абдул обнимает его в ответ. Он думает, что может дать ему хотя бы это сейчас, проводя пальцами по серебристым волосам. — Всё в порядке, Польнарефф, — шепчет он, — Всё в порядке. — Я больше не хочу быть один, — хнычет Жан-Пьер, и Мухаммед поднимает подбородок.       Когда он смотрит в чужие глаза, то видит всех богов, которых только знал и помнил, видит всю вселенную со всеми её звёздами и планетам, обрамлённую звёздной пылью. Видит искреннее уважение.       Тогда он просто целует его, мягко и искренне.       Польнарефф издаёт вздох и замирает, не ожидавший этого, но пламя Абдула возвращает его к движению. Он закрывает глаза и с охотой наклоняется вперёд, растворяясь в чувствах. — Ты не один. Ты нам нужен, и даже если мы разной крови, — говорит Абдул, отстранившись, — Мы — твоя семья. Мы любим и доверяем тебе. И если я могу тебе это доказать — я сделаю это. — Абдул… — Пожалуйста, не плачь. Я жив и я тут, — говорит он, вытирая большим пальцем слёзы с чужой щеки, — Я никуда не уйду и никто из нас не уйдёт.       После он подводит его к кровати и усаживает на неё, крепко обнимая.       Возможно, он не самый лучший предсказатель, ведь понятия не имеет о том, что их ждёт в будущем. Но сегодня вечером они есть друг у друга и он не оставит это без внимания.

***

      Когда он спускается по лестнице, Абдул видит, что Джозеф заснул на диване. Он осторожно касается руки старика и тот, вздрогнув, просыпается. — А? Что такое? — Я говорил с ним. — О… — тянет он и его тон смягчается, — Как всё прошло? Он в порядке? — Думаю, с ним всё будет хорошо, мистер Джостар. — Надеюсь. Он — хороший парень, — отвечает старик и поворачивается к телевизору, возвращая своё внимание неизвестной программе, слетающей с экрана, — Спасибо, Абдул. Я, как всегда, склоняюсь перед твоим умением успокаивать людей.       Абдул улыбается и садится рядом с ним, зевая. — Всегда рад это сделать.       Джозеф тоже улыбается и Абдул радуется, что жив. Они сидят вместе и смотрят телевизор, пока оба не засыпают.