Лю(бить)

      В конце девятой недели выдаётся на удивление спокойный вечер: ещё днем все пацанки вернулись из леса, где проходили съёмки очередного выпуска. Девушки собираются в одной комнате — все, даже отвергнутая коллективом Настя. Выглядят они не очень: невыспавшиеся из-за ночёвки в лесу, уставшие и замученные, но при этом довольные — всех радует возвращение обратно в школу, к более-менее нормальной еде и тёплым постелям.       Одноклассницы болтают обо всём и ни о чем одновременно: обсуждают сначала выбывших участниц, которых так и не взяли обратно на проект, потом говорят об идиотских испытаниях и не менее отвратительной еде, которой пришлось питаться в лесу, а затем перескакивают на совершенно иные темы. Постепенно разговор заходит куда-то не в то русло: Ксюша с Наташей начинают обсуждать всех своих многочисленных бывших парней; постепенно к интересной теме подключаются остальные.       — Я помню, у меня первый парень в пятнадцать лет был, — Прокофьева забавно дёргает бровями, вызывая этим тихие смешки с разных углов комнаты. — Хороший мальчик такой.       — Да у тебя все мальчики — хорошие, — беззлобно фыркает Наташа, улыбаясь.       Ксюша смеётся, мечтательно выдыхает и вдруг спрашивает:       — А у тебя, Ник?       Ну да, они ведь тут организовали свой собственный «крыссовет», из-за чего постоянно поддерживают общение друг с другом. Нике, правда, откровенно похуй: она просто держится хоть за кого-нибудь, чтобы её здесь окончательно не сожрали — и уже давно совсем ничего не чувствует.       Несмотря на собственные ощущения, она, ухмыляясь, отвечает:       — В шестнадцать.       И всё — никаких вам больше подробностей. Некоторые одноклассницы даже не обращают внимания на эту фразу, но, конечно, Петрова не из их числа. Она раздражённо выдыхает, закатывает глаза и вновь специально цепляется к словам.       — Ничего другого от тебя и не ожидала, Жукова, — раздражённо выдаёт Настя.       Ника, развалившись на втором этаже двухъярусной кровати, улыбается слегка, понимая, что именно сейчас девушка её уже не тронет.       Поэтому с вызовом отвечает:       — Завидуй молча, ладно?       — Чему, блять? — выкрикивает Петрова, подскакивает с кровати, но тут же садится обратно, сама себя сдерживая. — Тому, что ты по малолетке дала кому-то, по-любому пьяная, в каком-нибудь ущербном клубе?       — В пизду иди, — фыркает Ника, болтая ногами в воздухе, видимо, ощущая себя в полной безопасности.       Странный диалог на этом заканчивается — они ведь никогда, блять, не разговаривают. Одноклассницы сначала подшучивают над краснеющей Костьей, а затем переключаются на что-то другое и быстро теряют интерес как к Нике, так и к Насте. Эти двое, в принципе, тоже к друг другу интерес теряют, только иногда злобно переглядываются, ничего не говоря.       Вероника тяжело буравит взглядом потолок, перевернувшись на спину: в голове роится куча мыслей и странных воспоминаний из шестнадцатилетнего возраста, когда она искренне, по-настоящему влюбилась в первый раз. Она проводит рукой по уже почти зажившей щеке, подмечая, что та уже совсем не болит. Но шрам, скорее всего, останется: как напоминание о собственной силе и слабости одновременно.       Не совсем понимая, что делает, Ника медленно слезает с верхней кровати и становится посреди комнаты, раздумывая. А затем, быстро преодолев расстояние до противоположного угла, берёт акустическую гитару, на которой периодически играют некоторые девочки.       Она ловко подхватывает инструмент и присаживается на край ближайшей кровати. Девушки в комнате моментально замолкают, только смотрят ошеломленно, не понимая, что вообще происходит. Ника осторожно проводит кончиками пальцев по грифу, ногтями задевая струны. Они неприятно звенят, и кто-то в комнате усмехается, видимо, решив, что девушка просто вновь решила повыёбываться. Но Жукова, неожиданно абсолютно для всех и даже для себя самой, сначала слегка крутит колки, прислушиваясь, а затем, удовлетворённо хмыкнув, ставит пальцы на гриф и, чёрт возьми, играет.

этот легкий грустный джаз, расскажет вам о том

      Комнату наполняет популярная джазовая мелодия, и кто-то удивлённо присвистывает, когда Ника ловко переставляет пальцы, перебирая аккорды. Никто, даже самая вспыльчивая Настя, не говорит ни слова: только смотрят на девушку словно на восьмое чудо света. Мелодия медленная, приятная и успокаивающая, но есть при этом в ней что-то… безысходное? Или что-то безысходное можно найти во взгляде девушки, которая ловко перебирает струны, бессмысленно пялясь в стену напротив.       Будто руки играли эту мелодию столько раз, что пальцы наизусть помнят все аккорды.       Ника не доигрывает до конца — это никому и не нужно вовсе. Заканчивает резко, обрывая мелодию, отставляет гитару в сторону и, пока никто ещё не успел прийти в себя, поднимается с кровати.       А потом тихонько бормочет, объясняя:       — Это джаз. Я не люблю, — выдыхает медленно, словно все слова позабыла.       И спустя пару секунд оглушающей тишины продолжает:       — Но мама любила. Когда она заболела, я выучила эту мелодию: единственное, что я умею играть, — усмехается, а глаза пустые совсем. — И играла ей перед сном.       А затем, не дождавшись ответа ни от кого из девушек, накидывает на голову капюшон чёрной толстовки и медленно выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь. Одноклассницы даже прийти в себя не успевают, когда следом за ней выходит Настя: также ни на кого не взглянув и ничего не говоря.       

***

      Ника не знает, нахуя она это сделала, но на объяснение не хватает никаких моральных сил. Девушка выходит из школы и тут же зябко ёжится, когда её встречает сильный порыв ветра. На улице сумеречно и пасмурно, а звёзд совсем не видно, но Жукову это не особо волнует: она осматривает двор школы цепким взглядом, ища место, где можно спрятаться от всего на свете. И находит: неподалёку от ворот насажены деревья, крона которых отлично скрывает всё происходящее от посторонних глаз.       Да и какая разница, скрывает ли, всё равно в этой школе всем на всё насрать.       Ника пытается бесшумно пробраться сквозь деревья, но у неё, конечно, не получается: сначала она цепляется рукавом толстовки за какой-то куст, а затем острая ветка оставляет на руке глубокую царапину. На бледной чувствительной коже тут же выступают капельки крови, и девушка вздрагивает.       Преодолев наконец баррикаду из деревьев, Жукова проходит чуть дальше, опирается спиной о забор и буквально скатывается на землю, пряча лицо в ладонях. Воспоминания о матери больше не действуют на неё так, как раньше: ей не грустно, не страшно и не совестно — нет, ей абсолютно похуй. И это осознание пугает девушку больше всего.       Интересно, что страшнее: чувствовать всё и сразу или не чувствовать абсолютно ничего?       Ника не может дать однозначный ответ на этот вопрос — она, в принципе, ни на один вопрос сейчас не может дать однозначного ответа. В голове одно перекати-поле, руки дрожат, а внутри нет совсем ничего, словно кто-то вдруг взял и вырубил свет одним точным движением. Дышать становится тяжело, и девушка слегка расстегивает молнию толстовки, давая себе чуть больше пространства. Вдыхает вечерний осенний воздух, пытаясь успокоиться, и это, кажется, даже помогает. Но…       Всегда ведь есть это чёртово «но», правда?       Петрова, словно танк, пробивается через плотные кусты, ловко уворачиваясь от острых веток. Затем, увидев заёбанную одноклассницу, оглядывает её медленно, закатывает глаза и, пройдя чуть дальше, садится рядом прямо на холодную землю. Девушка бесцеремонно вытягивает ноги и абсолютно не показывает своей заинтересованности: будто бы так и надо, будто бы это не она пришла сюда специально, чтобы убедиться, что Ника на эмоциях не съебалась из школы.       Вероника хмурится слегка, смотрит на одноклассницу исподлобья и раздражённо дёргает плечами. Последнее, что ей сейчас необходимо — это чьё-либо присутствие. Настя же совсем этого не замечает: шарит руками сначала по внешним карманам куртки, которую явно наспех накинула на плечи, затем лезет во внутренний карман и наконец достаёт оттуда пачку сигарет. Вытаскивает одну, выдыхает расстроенно, а затем протягивает эту сигарету Жуковой.       Брови Ники в недоумении взлетают вверх: она хмурится, склоняет голову, смотрит недоверчиво и аккуратно забирает сигарету из рук своей обидчицы. Настя усмехается, понимая, что вредная привычка оказывается чуточку сильнее страха и недоверия.

как тяжело отвести глаз и подавить ком.

      Жукова только успевает поднести сигарету к губам, а перед ней уже материализуется зажигалка: Настя держит палец на кнопке, а маленький огонёк, что может потухнуть от любого дуновения ветра, бережно прикрывает широкой ладонью. Ника прикуривает аккуратно, тут же делая глубокую затяжку: оказывается, никотин сейчас ей был гораздо нужнее, чем она предполагала.       Петрова кивает, ухмыляется, убирает зажигалку обратно в карман и отворачивается, с интересом разглядывая деревья вокруг. Следующая минута проходит в полнейшей тишине: Ника курит быстро — рваными, глубокими затяжками, — параллельно удивляясь такому неожиданному жесту доброты со стороны одноклассницы.       Кажется, разговаривать эти двое не научатся никогда.       До Ники неожиданно доходит: несмотря на то, что Петрова поделилась сигаретами, сама она не курит; только расфокусировано пялится вперёд, на эти ебучие деревья, будто бы они — самое интересное, что есть в этом мире.       — А ты? — бормочет Жукова еле слышно.       — Бросаю, — так же тихо отвечает Настя, разочарованно выдохнув.       Вероника усмехается слегка, делает ещё затяжку и молча передаёт сигарету Петровой: та кивает, улыбается еле-еле и делает две глубоких тяжки. Фильтр обжигает пальцы, пепел падает на штаны, и девушка недовольно его стряхивает, выругавшись. Ника наблюдает за всем этим, склонив голову и подперев щеку рукой, пока в голове крутится: «Какого хуя вообще происходит?».

зачем вообще ты пришёл сюда? для чего разрушил жизнь?

      Несмотря на это, Вероника чувствует благодарность: внутри становится чуточку спокойнее, руки перестают дрожать, а дыхание постепенно выравнивается. Она кивает и молча поднимается: находиться здесь нет никакого смысла, если, конечно, ей не хочется получить сегодня по лицу.       — У тебя там… — Настя поднимается следом и проводит кончиками пальцев по руке одноклассницы. — Кровь немного.       Ника раздражённо отдёргивает руку, резко опускает закатанный до локтя рукав толстовки и, ни слова не говоря, пытается уйти. При попытке выбраться снова цепляется за куст, фыркает и матерится недовольно, когда замечает, что дурацкая ветка разорвала ткань любимой толстовки.       — Кажется, ты в ловушке, — бормочет Петрова, ухмыляясь.       — Отъебись, — грубит Ника и, предприняв ещё одну попытку, наконец пробирается сквозь колючие кусты.

и как теперь вспоминать года, что сломали весь мой мир?

      А затем, пробормотав ещё что-то обидное, быстрым шагом направляется в сторону школы, искренне стараясь не думать о том, какого чёрта только что произошло.

***

      После этого вечернего инцидента Ника ещё долго не может понять, с какого хуя Петрова целенаправленно пришла и молча поделилась сигаретами. Она не хочет думать об этом, но мысли всё равно возвращаются к однокласснице, которая вела себя слишком нетипично для того человека, что одним точным ударом рассёк ей щеку на прошлой неделе.       Непонимание происходящего загоняет её в ловушку из мыслей, и уже следующей ночью девушка не может уснуть: крутится на кровати, пару раз порывается встать, но в итоге остаётся в тёплой постели и буравит взглядом потолок. Судя по тяжёлым раздражённым вздохам одноклассниц, Жукова уже умудрилась кого-то разбудить, поэтому девушка всё же поднимается и, аккуратно ступая, бредёт в сторону общего балкона, который соединяет комнаты обоих факультетов.       Она искренне надеется, что свежий воздух приведёт её в чувство — Ника выходит на балкон, аккуратно прикрывает за собой дверь и, пройдя чуть вперёд, вымученно опирается на перила. Холодный осенний порыв ветра треплет волосы, и девушка фыркает, недовольно откидывая их с лица. Но, конечно, ни о каком покое в этой школе не может быть и речи: дверь, что ведёт во вторую комнату, приоткрывается, и спустя несколько секунд Ника видит уже знакомый силуэт.       — Никакого покоя, блять, — недовольно бормочет Жукова, даже не глядя на одноклассницу.       — Я услышала шум и решила проверить, — отвечает Настя, подходя ближе. — А ещё, если ты не заметила, балкон немножко общий.

ведь

      Ника не отвечает: не видит никакого смысла ни в этом диалоге, ни вообще в разговорах со своей обидчицей. Ей не хочется делать вид, что всё в порядке — благодаря этой сумасшедшей её недолюбливает коллектив, а на щеке виднеется свежий шрам, который останется напоминанием на всю оставшуюся жизнь. Напоминанием того, что она хотела бы забыть, как страшный сон.       Петрова становится рядом, прикуривает сигарету, которую всё это время держала в руках, и, так же, как и одноклассница, опирается на перила. Смотрит на девушку исподлобья, оглядывая с ног до головы; Ника закатывает глаза и делает попытку уйти, дёрнувшись чуть назад. Настя же в последний момент цепляет её за рукав толстовки, слегка потянув на себя, — Жукова от этого жеста в недоумении замирает, нахмурившись.       — Что?       Настя не отвечает: одной рукой держит тлеющую сигарету, другой — рукав толстовки одноклассницы. Жукова боится даже дёргаться: мало ли, снова прилетит ни за что, а второго рассечения щеки она точно не переживёт — причём ни морально, ни физически.       Они замирают посреди этого балкона: в воздухе витает недоумение и невысказанные претензии, но при этом ни одна не пытается уйти — Настя этого явно не хочет, а Ника просто боится одноклассницу до дрожи в коленях.       Петрова, затянувшись, бормочет:       — Ты вчера даже не опровергла, что впервые дала кому-то пьяная и в клубе.       Что ж.       Жукова может поклясться, что это самая странная попытка завести диалог за всю её чёртову жизнь: она хмурится, выдёргивает руку из твёрдой хватки и с прищуром смотрит на девушку. В груди грохочет возмущение, а Настя безразлично выдыхает плотное облачко дыма практически в лицо однокласснице.       Ника разгоняет дым рукой, отходит чуть дальше и отвечает наконец:       — Странно, что тебя так это волнует.       Петрова вспыхивает тут же, словно спичка:       — Да мне похуй как бы.       На балконе вновь повисает тишина: Ника вымученно проводит ладонью по лицу, но уходить не стремится — что-то внутри ей подсказывает, что это далеко не конец. Она снова опирается на перила, свешивает руки и, прищурившись, смотрит вверх: звёзды сегодня на удивление яркие — слишком яркие для осени.       — В лагере это было, — неожиданно бормочет Жукова.       Настя кашляет от неожиданности, выдыхая остатки дыма. Она явно не ожидала, что одноклассница ответит: её вопрос скорее был очередным язвительным подколом, нежели чем искренним любопытством. Ей, как бы, глубоко похуй, где, когда и что у Ники с кем-то было.       Вероника же бросает напряжённый взгляд на девушку и вдруг продолжает:       — Вожатая, она была старше.       Петрова замирает, резко поворачивается и смотрит на одноклассницу так, как никогда ещё не смотрела. На лице — демонстрация крайнего удивления, в руках — тлеющая сигарета, а в голове протяжное: «Охуе-е-еть».       Ника фыркает, закатывает глаза и протягивает руку: девушка молча передаёт ей сигарету, практически не моргая. Чего-чего, а подобных ночных откровений Петрова точно не ожидала.       — Ничего не было, — оправдывается Жукова. — Почти.       Настя наконец отмирает и смотрит на одноклассницу с хитрым прищуром:       — Почти?       Жукова кивает, желая поскорее закончить начатое: то, в какое русло постепенно уходит этот разговор, ей определённо не нравится. Она уже искренне жалеет, что вообще открыла свой рот и сболтнула лишнего, но тут скорее сыграла её собственная гордость, нежели чем желание откровенного разговора с одноклассницей.       — Так ты, получается… — Петрова забавно разводит руками в воздухе, так и не дождавшись ответа.       — Я замужем, дура, — фыркает Ника, закатывая глаза.       Настя ухмыляется — причём ухмыляется настолько пугающе, что Жукова вздрагивает, отводя взгляд. Происходит что-то странное, но, видимо, недостаточно странное, раз никто из девушек не пытается позорно съебаться с балкона. Ника докуривает сигарету и бессовестно бросает тлеющий бычок вниз, в траву, видимо, надеясь, что ей удастся спалить это чёртово место дотла.       — Можно подумать, это когда-то кому-то мешало, — бормочет Петрова спустя ещё пару секунд.       Вероника вдруг обращает внимание, насколько её голос поменялся: он какой-то хриплый, сиплый, низкий — а девушка наивно думает, что это всё из-за выкуренной только что сигареты.       Ника, нахмурившись, смотрит на одноклассницу и отвечает уверенно:       — Мне мешает.       Настя усмехается и, отойдя от перил, подходит к однокласснице уже ближе. Замирает, смотрит хитро-хитро, заставляя собеседницу нахмуриться и сделать шаг назад.       — Проверим? — ухмыльнувшись, спрашивает Петрова.       Вероника выдыхает резко, когда до неё наконец доходит смысл происходящего. Она испуганно делает очередной шаг назад и упрямо вертит головой в разные стороны — этого ей ещё не хватало. Девушке достаточно ежедневных нападок и бесконечного насилия — всё остальное её интересует мало. Ника бросает беглый взгляд на балконную дверь, что ведёт в комнату, и дёргается вправо, но Настя грубо хватает её за грудки, удерживая на месте.

нам было достаточно, даже если в огне плясать.

      — Я не разрешала тебе уходить, — проговаривает она, нахмурившись.       — С каких хуёв мне нужно твоё разрешение? — тут же взрывается Ника.       — Потому что я так сказала, — отвечает Петрова, притягивая одноклассницу к себе ближе.       Ника пытается вырваться: дергается обратно, но, конечно, никакого толку от этого нет — одноклассница ведь сильнее её как минимум в несколько раз. К удивлению, страха она не чувствует — она, в принципе, нихуя уже не чувствует, кроме искреннего желания свалить отсюда и больше никогда не возвращаться.       Но у Насти, видимо, другие планы: она крепко держит девушку за грудки, но при этом даже не пытается ничего предпринять. Просто бегает глазами сверху вниз, подмечая детали: свежий шрам на щеке, синяки под глазами, потухший незаинтересованный взгляд, искусанные в хлам губы. Все эти моменты заставляют её испытать какое-то странное, не совсем здоровое наслаждение — кто же знал, что ломать людей, оказывается, настолько приятно?       Жукова дёргается обратно, слабо понимая, что вообще происходит. Настя в этот же момент, наоборот, делает резкое движение вперёд и замирает в нескольких сантиметрах от губ девушки. Всё происходящее настолько глупо, бессмысленно и неправильно, что никакими словами не описать. Нике плевать; она ничего не чувствует даже к своему мужу, что уж говорить об агрессивной однокласснице. Петровой же, кажется, не плевать совсем: взгляд её пугает до чертиков, ведь в нём только одна агрессия и никакого намёка на нежность.       Вероника не успевает среагировать, когда на её губах уже оказываются чужие обветренные губы; она понимает только, что ей это всё не нужно — что лучше бы Петрова и дальше продолжала её избивать, нежели чем сейчас силой целовала на промозглом балконе. Конечно же, Ника не отвечает: сжимает губы и не позволяет девушке ничего, несмотря на то, что может получить парочку переломов за отказ.

наши чувства загадочны, наше кредо — всегда молчать.

      Настю это не особо интересует: она привыкла добиваться того, чего хочет, и никто не имеет права ей отказать. А если и откажет — значит, у человека исключительно дурной вкус. Именно поэтому она даже не отстраняется, несмотря на ярые протесты одноклассницы: прижимает её к себе ближе за талию и, увлекшись, пропускает момент, когда Ника ловко выворачивается и отступает на пару шагов назад.       Жукова, не особо стесняясь, залепляет однокласснице пощёчину, причём с такой силой, что аж ладонь неприятно покалывает. И тут же одёргивает руку, чуть ли не зашипев от боли. Настю это всё забавляет — ей даже практически не больно, разве что кожа на щеке слегка чешется от удара, а всё происходящее напоминает какой-то грёбаный цирк.       — Успокоилась? — меланхолично спрашивает Петрова, глядя на разъярённую девчонку напротив.       Ника отчаянно трясёт головой в разные стороны и с опаской сжимает руки в кулаки:       — Какого хуя ты делаешь?       — Что хочу, то и делаю, — фыркает Настя и снова двигается вперёд.       Сказать, что Вероника в ахуе — это не сказать буквально ничего. Последнее, чего она ожидала, находясь в этой школе, это того, что её на промозглом балконе поцелует девушка, что все девять недель с завидным упорством пыталась разбить ей лицо. Такой неожиданный интерес со стороны Петровой заставляет Нику думать, что что-то здесь всё-таки не чисто.       Настя же решает изменить тактику: снова подходит ближе и медленно протягивает руку, проводит пальцами по линии подбородка; большим пальцем задевает нижнюю губу одноклассницы, заставляя ту вздрогнуть, затем одним ловким движением убирает волосы с лица девушки.       И бормочет:       — Расслабься.       А затем целует снова. Ника настолько в ахуе, что даже неожиданно следует совету: слегка расслабляется, подаётся вперёд и отвечает — поначалу лениво и неохотно. Но нужно признать, что одноклассница явно знает, что делает: Настя ведёт в поцелуе уверенно и даже не слишком грубо, видимо, чтобы не напугать. А когда замечает, что девчонка отвечает, ухмыляется довольно и кусает её за нижнюю губу, мысленно отмечая, как Ника неосознанно подаётся вперёд и выдыхает.       Жукова даже не может понять, какого хуя происходит: руки слегка подрагивают, в голове испаряются все мысли, и остаётся только происходящий вокруг пиздец.       Пиздец — иначе и не назовёшь.       Настя отстраняется на секунду, смотрит на девчонку как-то слишком довольно, с ухмылкой, а затем вновь целует, уже гораздо грубее, чем в прошлый раз. Проводит языком по нижней губе, с силой прикусывает и углубляет поцелуй. Ей, в принципе, похуй — она просто делает то, что ей хочется, а на всё остальное ей глубоко плевать.       Нике, видимо, плевать тоже — она отвечает гораздо активнее, выдыхает, жмётся ближе. Подумать особо не успевает — не до того сейчас совсем. Она вся состоит из этого момента, до крайности ебанутого момента, который заставляет её выдыхать в поцелуй и неловко цепляться пальцами за спину девушки напротив.       Петрова грубо углубляет поцелуй, слышит слабый то ли выдох, то ли стон, и усмехается довольно — знала ведь, что всё равно добьётся своего. Девушка опускает сильную ладонь на талию одноклассницы, но больше ничего не предпринимает. На удивление, но дальше она двигаться не хочет: не сегодня точно. Достаточно и того пиздеца, который происходит непосредственно в данный момент.       Вероника пару раз пытается всё прекратить: кусается в ответ, упирается маленькими кулаками, разрывает поцелуй; но тут же, передумав, сама подаётся обратно. Как будто бы не хватает ни моральных, ни физических сил просто закончить весь этот пиздец. Да Настя и не позволяет ей это закончить: крепко держит за талию и не даёт девчонке вырваться, только целует грубо-рвано и дышит слишком тяжело.       А потом, вдруг остановившись, бормочет:       — Я же сказала, что ты в ловушке.

нам было достаточно, даже если на иглах лежать.

      Ника тут же замирает, а затем ловко выскальзывает из крепкой хватки и делает пару шагов к двери. Будто бы ей плевать, будто бы не она сейчас тут творила чёрт-те что, будто бы она не целовалась с Настей, блять, Петровой посреди ночи на промозглом балконе.       Настю это явно раздражает: она хватает девчонку за плечо и резко разворачивает к себе, а затем целует снова. Грубо сминает губы, прижимает к себе, нетерпеливо шарит руками по телу и просто будто бы не позволяет ей уйти. Спустя пару десятков бесконечных секунд Петрова отстраняется, ухмыляется довольно и долго-долго смотрит на ошарашенную одноклассницу исподлобья.       А после проговаривает твёрдо:       — Вот теперь можешь идти.       Где-то в этот момент Вероника, что снова не смогла найти в себе силы отказать, чувствует что-то странное. На губах горят остатки поцелуя, сердце по-глупому сопливо грохочет, словно сумасшедшее, руки трясутся, а внутри, кажется, что-то взрывается. Эти чувства, что резко накрывают её с головой, не похожи на какие-то пресловутые и дурацкие бабочки в животе — вовсе нет. Эти чувства похожи на неё: грубые, резкие, с горьким привкусом сигарет, которые она постоянно курит, хоть и вечно говорит, что бросает; с привкусом агрессии и ненависти ко всему происходящему; с привкусом какой-то странной безысходности и абсолютного похуизма.

наши чувства загадочны, наше вето — всегда молчать.

      В эту ночь Ника думает, что на таких девушках, как Петрова, должна гореть красная неоновая вывеска «Не влезай — убьёт».       Но, кажется, уже слишком поздно.

***

      То, что происходит после странного ночного инцидента, сложно описать цензурными словами. Они, как и всегда, не разговаривают: Настя старательно игнорирует девчонку, а та пытается всеми правдами и неправдами выжечь из себя ощущение чужих обкусанных губ на своих. Ей с трудом удаётся думать и выполнять какие-то идиотские испытания: мысли всё равно возвращаются к одному и тому же моменту. Внутри, помимо этого, грохочет ещё и обида вкупе с непониманием: шрам на щеке иногда побаливает, и даже всё произошедшее не может этого исправить.       Вечер после съёмок в особняке мог бы пройти относительно спокойно.       Ключевое слово — мог бы.       Но ведь в этой школе вечно всё наперекосяк, правда?       Несмотря на то, что Петрову в коллективе все недолюбливают ещё со времен седьмой недели, она всё равно пытается строить из себя самую главную. Именно поэтому сейчас она буквально влетает в комнату соседнего факультета: взъерошенная, злая, с горящими глазами — всё как всегда.       Ника, почуяв неладное, тут же пятится назад от туалетного столика, возле которого спокойно смывала косметику после трудного дня. Какое-то шестое чувство ей подсказывает, что грядёт очередной пиздец — а это чувство обманывает её ну очень редко.       — Ну и какого хуя вы устроили? — злобно проговаривает Настя, глядя на притихших одноклассниц.       Те переглядываются между собой, кто-то даже умудряется закатить глаза.       Костья, видимо, как самая смелая, отвечает:       — А чё случилось-то опять?       — Нихуя! — взрывается Петрова. — Ты, как обычно, нажралась, долг нихуя не покрыли, эти двое вообще попиздились.       Настя показывает рукой в сторону Ники и Тины — в толпе слышатся тихие смешки, но спорить с Петровой, конечно, никто не смеет. Тина закатывает глаза и цокает недовольно, а Жукова бросает на соперницу многозначительный обиженный взгляд.       — Как вы меня заебали, — фыркает Настя, слегка улыбаясь.       Видимо, уже передумала избивать половину населения школы: девушка расслабляется, выдыхает, разжимает сжатые в кулаки руки. Да, конечно, ситуация напрягает её до крайности, но она, видимо, уже слишком привязалась ко всем участницам и происходящему вокруг цирку.       — Взаимно, — еле слышно бормочет Ника из дальнего угла.       Петрова возмущённо (или восхищённо) вскидывает брови: смелость и безрассудность одноклассницы никогда не перестанет её удивлять. Она делает пару шагов вперёд — Ника, наоборот, пятится назад.       Веронике, конечно же, страшно, но её собственное, будь оно проклято, самолюбие, снова не даёт ей заткнуться вовремя. Девчонка ухмыляется, глядя на соперницу исподлобья: что-то внутри ей твердит о том, что после произошедшего прошлой ночью Настя больше не поднимет на неё руку.       Наивно.       Слишком наивно даже для Ники.       — Начинается, блять, в деревне утро, — выдыхает Прокофьева и закатывает глаза.       Остальные в комнате согласно кивают: все, кроме этих двоих. Они, как обычно, никого вокруг себя не видят: Настя уже чертовски злится, но всё ещё старается держать себя на безопасном расстоянии от одноклассницы. Всё-таки вылететь из школы за драку на десятой неделе — идея сомнительная.       А Жукова будто специально провоцирует:       — Что ты мне сделаешь-то?       Эта фраза для Насти как красная тряпка для быка; да что там говорить, если сама Ника для Насти — как красная тряпка для быка. Петрова тут же двумя широкими шагами сокращает расстояние и уже привычно хватает девчонку за грудки — Вероника вздрагивает и сглатывает, ощущая отнюдь не страх.       Петрова наклоняется чуть ниже и шепчет еле слышно:       — Или ты заткнешься, или я тебя убью нахер.       Ника только усмехается и безразлично пожимает плечами. Этого вполне достаточно: Петрова, прорычав какие-то оскорбления, разжимает руки и заносит кулак для удара. Вероника, что явно этого не ожидала, в последний момент успевает среагировать — уворачивается вправо, ощущая, как рука соперницы проносится буквально в сантиметре от её лица.

но не мешало нам бить, бить, бить друг друга так сильно, любить, бить, бить тебя и меня.

      Никто даже не пытается их разнять: всем уже давно откровенно похуй. Ни одна из одноклассниц не лезет в гущу событий, придерживаясь правила «Сами разберутся». А эти двое, конечно же, разберутся.       Жукова, как и всегда, пытается дать отпор: ей удается даже перехватить руку одноклассницы и оставить на ней парочку глубоких царапин, прежде чем Настя, сориентировавшись, снова бьёт её с кулака по лицу. Сумбурность ситуации не даёт ей возможности отработать на Нике профессиональный удар, поэтому кулак лишь вскользь проходит по скуле одноклассницы. Веронике этого достаточно: она выдыхает от боли, чувствуя, как горит лицо от удара, и неосознанно отступает назад.       Настю, однако, это не останавливает — да её вообще нихуя никогда не останавливает. Она наносит ещё пару ударов девчонке, что от шока даже не успевает прикрыться руками: один проходит мимо, второй попадает куда-то в район плеча.       — Да хватит, всё, успокойся, — как обычно, откуда-то сзади подлетает всё пропустившая Лика и подхватывает Петрову под локти.       Настя пытается вырваться: дёргает плечом, чувствуя, как с локтя ударяет ещё одну одноклассницу. Внутри грохочет что-то страшное, что нельзя даже назвать яростью — то, насколько быстро она выходит из себя, пугает даже её саму. Точнее, напугает позже, когда она придёт в себя. Сейчас Петрову вообще ничего не пугает — она всё ещё пытается вырваться из хватки, но на помощь приходит кто-то ещё из одноклассниц, и девушка наконец понимает, что рыпаться уже нет никакого смысла.       Ника, чувствуя, как сильно ломит плечо, проводит дрожащей рукой по лицу — кровь. Немного совсем и даже непонятно откуда, но этот вид заставляет её вздрогнуть ещё сильнее. Забавно, а она ведь и вправду была уверена, что Петрова её больше не тронет — иначе какого чёрта вообще вчера произошло?

бить, бить, бить друг друга так сильно, любить, бить, бить — мм, я запуталась.

      Петрова выдыхает разъярённо и смотрит на свою руку: сначала даже не может понять, то ли одним точным ударом умудрилась рассечь костяшку, то ли на её руке чужая кровь, что слегка сочится из царапины на лице одноклассницы. Она смотрит на Нику — а у той в глазах даже не страх или боль, а откровенное непонимание. Этот взгляд заставляет Настю стыдливо выдохнуть и резким движением плеч сбросить с себя чужие руки.       Одноклассницы, что пытались её удержать, чуть отступают назад: понимают, что всё закончилось гораздо лучше, чем могло бы. Петрова хмурится и снова смотрит на девчонку — Вероника вздрагивает, но при этом смотрит в ответ, даже не отводя глаз. Этот своеобразный жест заставляет Настю слегка усмехнуться, но не надменно, как она всегда это делает, а с толикой уважения к сопернице — ей богу, эта девчонка не боится ни бога, ни черта, что уж там говорить о какой-то Насте Петровой.       Девушка чуть протягивает руку — тут же подмечает, как одноклассница по инерции дёргается, — а затем одним аккуратным движением стирает кровь с её щеки. Ника замирает, выдыхает недоумённо — щека горит, но не столько от удара, сколько от этого странного, абсолютно бессмысленного прикосновения.       Слабо похоже на извинение, правда?       Настя снова уже привычно ухмыляется, пожимает плечами и, резко развернувшись, выходит из комнаты, оставляя Жукову в полнейшем недоумении от произошедшего, причём уже второй раз за последние два дня.       

***

      Спустя пару-тройку часов после произошедшего Жукова устало плетётся в сторону кухни: спускается со второго этажа, чуть было не навернувшись со скользкой лестницы. Глупо было предполагать, что в коллективе её хоть кто-то поддержит: за вечер она вдоволь наслушалась справедливых обвинений от одноклассниц.       После того как Настя, испугавшись самой себя, трусливо убежала с поля боя, девочки буквально накинулись на Нику, мол, «Зачем ты опять её провоцируешь?», «Почему ты не можешь просто вовремя заткнуться?», «Нахуя ты к ней лезешь вообще?».       Вероника сама не знает, нахуя, — знает только, что ей срочно нужно приложить к опухшей скуле что-нибудь холодное; что-нибудь, что хоть немножко облегчит боль. Может после этого она сможет хоть немного поспать.       Последние дни сон её покинул окончательно: в голове настолько много чувств и мыслей, что девушка буквально не успевает за ними. Причём мысли эти настолько противоречивые, что аж самой смешно становится: начиная от «Боже, как же я её ненавижу» и заканчивая «Блять, а ведь целуется она охуенно». Ника думает, что ей нужно поспать, иначе завтра она просто уснёт во время выполнения испытания, и никакой тоналки не хватит, чтобы замазать огромные мешки под глазами.       Девушка наконец добирается до холодильника: открывает его и осматривает придирчивым взглядом. Он весь забит фруктами и овощами, и Вероника фыркает недовольно — это чёртово правильное питание скоро сведёт её в могилу. Жукова обращает внимание на свежие зелёные яблоки, что лежат в дверке справа, и тут же морщится, вспоминая, насколько они кислые. После открывает морозилку, уже привычно достаёт оттуда пару кубиков льда и прикладывает к щеке.       Пару недель она делала тоже самое, когда Петрова рассекла ей вторую щеку — неожиданное чувство дежавю заставляет её тяжело выдохнуть. Лёд тает очень быстро, но при этом холод приносит долгожданное облегчение.       — Больно? — слышится сиплый низкий голос, который Ника узнает, кажется, даже лет через двадцать.       Жукова вздрагивает — в этот момент лёд из руки выскальзывает и с глухим стуком падает на пол. Она закрывает дверь холодильника и оборачивается: Настя стоит неподалёку от кухонного стола, скрестив руки, и смотрит так, будто совсем нихуя не произошло.       — Ни капли, — упрямо фыркает девчонка.       — Врёшь, — улыбается Настя, подходя чуть ближе.       Ника не отвечает, только фыркает недовольно и глаза закатывает. Всем своим видом она упорно показывает, что не хочет видеть свою одноклассницу — ни сейчас, посреди ночи, ни когда-либо ещё.       Петрова усмехается довольно и отступает назад — Вероника в этот момент облегченно выдыхает, — а затем огибает кухонный стол и подходит к девчонке уже вплотную. Наклонившись, Настя поднимает с пола уже совсем маленький кусочек льда и бросает его в кухонную раковину: не хватало ещё поскользнуться кому-нибудь.       — Отъебись от меня, — шёпотом проговаривает Ника, сглатывая.       — А ты хочешь разве? — спрашивает Петрова, вопросительно склонив голову.       Чёрт.       Конечно же Вероника не хочет — иначе уже бежала бы от этой ходячей катастрофы куда глаза глядят.       Настя улыбается довольно, воспринимая молчание как знак согласия, и говорит спокойно:       — Будешь так со мной разговаривать — я тебе точно что-нибудь сломаю.       «Ага, например, жизнь», — думает Ника, но вслух не произносит.       Она, конечно, вся такая дохуя безрассудная и бесстрашная, но умирать посреди ночи ей как-то не очень хочется. Девушка пытается по инерции сделать шаг назад, но не получается, ведь она уже как-то неожиданно упирается лопатками в дверцу холодильника. Поэтому Ника поднимает взгляд и с вызовом смотрит на соперницу, заставляя Петрову ухмыльнуться.       Настя протягивает руку и резко хватает девчонку за подбородок: сжимает сильные пальцы как раз на том месте, где виднеется небольшой синяк. Жукова дёргается недовольно, шипит, вздрагивает — больно ведь. Настя, замечая реакцию, сжимает пальцы ещё сильнее: специально давит на больное место, чувствуя, насколько же ей это всё-таки нравится.

бить, бить, бить друг друга так сильно, любить, бить, бить тебя и меня.

      Ника выдыхает и пытается скинуть с себя чужую руку: ногтями впивается в запястье девушки, пытаясь хоть как-то противостоять. Петрова в ответ на это только усмехается — кому-кому, а ей уж точно не больно; больно ей сделать могут только соперники на ринге, да и то не всегда.       — Успокойся уже, — фыркает Настя и слегка ослабляет хватку.       Жукова снова упрямо вертит головой, выдыхает, и опять пропускает тот момент, когда одноклассница, резко приблизившись, целует её. Ника, как и в прошлый раз, упрямо сжимает губы — Петрова же в этот момент разжимает пальцы, заставляя девчонку резко выдохнуть и тем самым пропустить её.       Веронике кажется, что она сделала это специально — будто бы заранее всё продумала и знала, как правильно поступить. Ника всё равно не отвечает на поцелуй: вся эта странно-страшная ситуация её уже порядком подзаебала. Жукова упирается маленькими кулаками и пытается оттолкнуть одноклассницу; та, на удивление, поддаётся, отстраняется слегка и замирает, вопросительно глядя на девушку напротив.       — Ты не можешь, — Ника сглатывает, чувствуя, как дрожит голос. — Ты не можешь сначала бить меня, а потом целовать.       Произнесённая фраза звучит настолько жалко, что Петрова смеётся в голос. Она откидывает упавшие волосы с лица, улыбается и смотрит на девчонку так, будто она сморозила самую большую глупость на свете.       А потом говорит:       — Это кто тебе сказал такую глупость?       Действительно — глупость.       — Да бля-я-ять, — тянет Вероника в недоумении. — Это так не работает.       — У меня работает, — пожимает плечами Настя и снова тянется вперёд.       В этот раз Ника уже не может отказать — она чувствует, как внутри рушится чёртов последний бастион, когда она подаётся вперёд и отвечает на поцелуй. Она не думает ни о чем: ни о саднящей щеке, ни о муже, который ждёт её дома, ни о том, что по собственной воле лезет во что-то очень страшное. Она вся состоит из этого до крайности сумасшедшего момента и чувствует так много, что, кажется, сейчас просто сломается. Особенно на контрасте, когда последние три недели она чувствовала одно сплошное ничего — причём по Настиной же вине.       Петрова разрывает поцелуй, слышит протестующее мычание и усмехается довольно. Всё происходящее сильно тешит её самолюбие, и девушке это чертовски нравится. Настя ловко подхватывает девчонку под бёдра и разворачивает, замечая, как Вероника с готовностью цепляется руками за её шею. Удерживая одноклассницу на весу, Петрова ногой умудряется отодвинуть стул, а затем резко усаживает девчонку на кухонный стол, слыша слабый выдох.       Нике уже глубоко похуй: она подаётся вперёд и целует обидчицу сама, заставляя её в удивлении приподнять брови. Жукова слабо понимает, что происходит — на осознание не хватает ни моральных, ни физических сил. Она просто слишком много чувствует и слишком мало думает — в этом её главная ошибка.       Однако, единственное, что Петрова чувствует в данный момент, это то, что Ника на удивление неплохо целуется. Всё остальное её интересует мало: она самым наглым образом запускает руки под футболку одноклассницы, видя, что та даже не сопротивляется.       Ника вздрагивает и снова выдыхает, чувствуя, как ледяные пальцы касаются разгорячённой кожи. Она двигается чуть ближе и обхватывает спину одноклассницы ногами, скрещивая их; руками же снова цепляется за Настину шею, впивается ногтями и чуть ли не силой прижимает девушку к себе ближе — хотя ближе уже некуда.       Петрова выдыхает слегка, чувствуя, как ногти впиваются в кожу на шее; такая реакция одноклассницы вызывает у неё удивление, ведь очень редко люди реагируют на неё подобным образом. Настя отстраняется, оставляет смазанный поцелуй на шее, затем с силой прикусывает кожу — девчонка протестующе бормочет что-то несвязное, видимо, безуспешно пытаясь сказать, чтобы та не оставляла следы.       Удержаться очень сложно: Петрова слегка оттягивает футболку одноклассницы и оставляет укус на ключице, зная, что его легко можно будет скрыть под одеждой. Ника вздрагивает снова, откидывает голову назад и стонет еле слышно, подставляясь под эти смазанные укусы-поцелуи. Она буквально не знает, куда деть свои руки: смелости на то, чтобы прикоснуться к однокласснице под одеждой, не хватает, поэтому она изо всех сил царапает ей шею, оставляя алые следы.       Настя же, в принципе, ничего никогда не стесняется: одну руку собственнически опускает на грудь одноклассницы, вторую ведёт ниже, цепляя пальцами резинку домашних штанов с каким-то дурацким детским принтом.       Жукова дёргается от неожиданности, но понимает, что ни капельки не боится одноклассницу — скорее, просто чертовски сильно стесняется. Это смущение заставляет её даже слегка покраснеть, и Ника стыдливо упирается лбом в плечо одноклассницы. Подобного стеснения она не чувствовала уже очень давно — если вообще чувствовала, конечно, — поэтому девушка закрывает глаза и просто позволяет однокласснице делать с ней то, что она захочет.       — Не боишься? — спрашивает Петрова, чуть отстранившись.       Ника, ещё сильнее уткнувшись головой в крепкое плечо, бормочет:       — Нет.       — Знаю, — кивает Настя.       Жукова в отместку за издевательства кусает девушку за оголённое плечо, а Настя усмехается довольно, в который раз за ночь удивляясь такой странной реакции. Одной рукой она проводит по спине одноклассницы в каком-то странном, даже немного заботливом жесте, а вторую нагло запускает под штаны, понимая, что девчонка уже не в том состоянии, чтобы спорить.       Ника выдыхает резко и собирает по кусочкам всё своё самообладание, лишь бы не застонать в голос и не податься вперёд, навстречу сильной руке. Она бормочет что-то невнятное, жмется ещё ближе, словно хочет навсегда остаться и раствориться в этом чёртовом, до безобразия неправильном моменте, который точно не приведёт ни к чему хорошему.       Глупо надеяться на то, что с Настей хоть какой-нибудь момент может привести к чему-нибудь хорошему.       Петрова сама уже ощущает себя странно: мысли путаются, дыхание учащается, а руки слегка подрагивают. Она с силой закусывает нижнюю губу, а свободную ладонь со спины одноклассницы перемещает на бедро. Настя слегка приподнимает девчонку, слыша рваный выдох, ловко отодвигает ткань и подставляет два пальца, замирая.       — Сама, — шепчет Петрова, ухмыльнувшись довольно.       Нике кажется, что она сейчас умрёт — причём далеко не самой храброй смертью. Она чувствует, как от смущения даже горят кончики ушей, но ей, блять, настолько некомфортно, что на споры не остаётся никаких сил. Она вновь недовольно кусает одноклассницу за плечо, поднимает голову и растерянно смотрит девушке прямо в глаза. Настя смотрит в ответ, замерев — только как-то слишком агрессивно кусает губы, понимая, что надолго её не хватит. В этот момент Вероника посылает всё к чёрту и, не отводя взгляда, двигается чуть вперёд и насаживается сама.       Кто-то из них — даже не понять, кто — издаёт протяжное: «Чё-ё-ёрт».       Петровой глубоко похуй: в их странных «отношениях» нет никакого места для нежности или заботы — она двигается грубо, рвано, головой слабо понимая, что, возможно, девчонке вообще может быть больно.       Нике на самом деле немного больно — первые несколько секунд. Она шипит слегка, пытается двинуться назад, но Настя не даёт ей этого сделать: свободной рукой цепляет одноклассницу за ворот футболки и тянет на себя, целуя. Этот отвлекающий маневр помогает — Жукова отвечает на поцелуй с какой-то сумасшедшей готовностью, понимая, что потихоньку расслабляется, а спустя ещё какое-то время уже еле слышно стонет в приоткрытые губы напротив.       Настя прижимает девчонку за затылок к себе ближе, с силой кусает её за нижнюю губу, запоздало чувствуя знакомый металлический привкус, а пальцы второй руки выгибает слегка. Ника дрожит, словно лист на ветру, стонет уже громче и чуть ли не всхлипывает даже.       — Да тише ты, — отстранившись, бормочет Петрова.       Они всё ещё в школе, у которой, кажется, даже в стенах есть уши, и последнее, что этим двоим сейчас необходимо — чтобы кто-нибудь особо любопытный спалил эту картину. Ника жмурится неловко, закусывает нижнюю губу, кивает — собирает буквально всё своё самообладание, чтобы заткнуться наконец.       Настя ей в этом помогает слабо: с силой вновь кусает девчонку за ключицу, а движение руки ускоряет, заставляя Нику грязно выматериться. Жукова уже давно нихера не понимает: по позвонкам как будто бы гонятся токи, тело с каждым движением пальцев прошибает, а низ живота сводит настолько сильно, что Вероника даже сама себя пугается.       Всё происходящее настолько отвратительно и неправильно, но при этом настолько приятно, что остановиться никто из них не смог бы — да и не захотел бы. Секс посреди ночи на кухонном, чёрт возьми, столе, напоминает сцену из какого-то слишком качественного порно: Ника была уверена, что в жизни такое бывает ну очень редко — если вообще бывает.       Жукова выгибается бесстыдно, жмется ещё ближе, дышит громче и всеми силами пытается, блять, не стонать. Получается не очень, но, видит бог — а лучше бы не видел, — она старается изо всех сил. Настю эта реакция одноклассницы настолько сильно задевает, что она сама уже с трудом на ногах стоит: собственное самообладание посылает её к черту, причём далеко и надолго.       На кухне просто пиздецки темно, а уличный фонарь, что до этого давал хоть какую-то капельку света, вдруг резко гаснет. Теперь они даже не видят лиц друг друга — но этого и не нужно вовсе. В темноте будто бы обостряются все ощущения: слышится только тяжелое сбитое дыхание, маты, стоны и попеременные вдохи-выдохи.       Ника, набравшись смелости, запускает руки под одежду одноклассницы и царапает спину, намеренно оставляя следы — не ей ведь одной потом прятать засосы на ключицах. Настя шипит и в отместку ещё больше ускоряет движение руки, замечая, как девчонка уже сама насаживается сильнее. Но в последний момент, буквально за секунду до окончания, останавливается и усмехается.       — Ты… — Жукова бормочет это растерянно, абсолютно нихуя не понимая.       — Я, — довольно кивает Настя, с прищуром глядя на девчонку.       — Бесишь, — фыркает Ника.       И, послав к чёрту всё своё смущение, опускает ладонь на Настино запястье, в немой просьбе умоляя закончить начатое. Петрова выдыхает тяжело, понимая, что этот момент теперь отпечатан у неё на внутренней стороне век: настолько это было бесстыдно, пошло и красиво одновременно. Настя кивает медленно, улыбается и тут же чувствует, как у самой потихоньку планка слетает: она ускоряется слишком сильно и то ли стонет, то ли рычит — непонятно.       Ника не успевает подумать, насколько стыдно ей будет смотреть в глаза однокласснице завтра утром — всё тело напрягается, руки дрожат, ногти как-то слишком сильно впиваются в спину девушки напротив, вновь оставляя следы. Вероника думает, что ещё буквально пара секунд, и собственное тело пошлет её к чёрту, а если вдруг Петрова снова решит остановиться, то она сама лично пошлёт её к чёрту.       Конечно, пошлёт, ведь самообман — штука хорошая.       Жукова выдыхает нетерпеливо, двигает бёдрами слегка — Настя тут же понимает, чего она пытается добиться, и, усмехнувшись, снова выгибает пальцы. Ника стонет как-то особенно громко, тут же прикусывая нижнюю губу, и откидывает голову назад. Удержаться в сидячем положении ей удается только с помощью сильной руки одноклассницы, которая до сих пор придерживает её за спину — особенно в тот момент, когда тело, наконец, прошибает, и девчонка устало выдыхает, расслабляясь.       Петрова хмыкает довольно, вытаскивает пальцы и усмехается:       — А ты сопротивлялась ещё.       Блять.       До Ники, что всё ещё тяжело дышит и чувствует приятную дрожь в теле, наконец доходит. Осознание произошедшего очень сильно бьёт девушку по голове, и она буквально кубарем слетает с этого чёртового стола, отходя назад.       — Блять, блять, блять, — Вероника прячет покрасневшее лицо в руках, чувствуя, как сильно дрожат руки.       — Да ладно, не так уж и плохо всё было, — смеётся Настя, с довольной улыбкой глядя на растерянную девчонку.       Петрова пожимает плечами, выдыхает, понимая, что в который раз добилась своего — теперь ей, в принципе, не особо-то интересно всё происходящее. Она разворачивается и быстрым шагом уходит с кухни, будто бы ей абсолютно похуй.       Хотя ей, кажется, на самом деле абсолютно похуй.

бить, бить, бить друг друга так сильно, любить, бить, бить, — мм, я запуталась.

      — Стой, — тихо-тихо бормочет Ника.       Настя оборачивается, вопросительно вскидывает брови:       — Чего?       — Я запуталась, — фыркает Жукова.       — А я тут при чём? Распутайся, я не знаю, — безразлично проговаривает Петрова.       Настя снова пожимает плечами, показывая, что её абсолютно не интересует моральное состояние одноклассницы, и, наконец, уходит с кухни — молча поднимается на второй этаж и пропадает из поля зрения.       Ночью Ника думает, что эта девушка её уничтожит.       Либо морально, либо физически, но обязательно, блять, уничтожит.

***

      Следующий день начинается с какого-то тотального пиздеца: девушки с трудом успевают проснуться, прежде чем их запихивают в машину и куда-то везут. Ника, что в прошлую ночь с трудом добралась до кровати, вырубилась сразу же — общая усталость организма и весь произошедший пиздец всё-таки дали о себе знать. Поэтому просыпается она исключительно разбитой и долго ещё не может понять, что все вокруг от неё хотят.       Она успевает наспех накраситься — окончательно приводит себя в порядок уже по пути на испытание, прямо в машине, одолжив косметику у Ксюши. Периодически бросает смущённые взгляды на Петрову, что сидит поодаль и, как обычно, делает вид что ей на всё кристаллически похуй. Девчонка фыркает недовольно и неловко подтягивает ворот толстовки выше, ведь ещё проснувшись обнаружила на ключицах следы, которые теперь непонятно когда пройдут. Настя краем глаза замечает этот жест и усмехается довольно, тут же отворачиваясь — Жукова в ответ только закатывает глаза.       Машина подъезжает к месту выполнения испытания, и девушки выходят из неё гурьбой, толкаясь и матерясь. Ника, замешкавшись, выходит предпоследней — и вздрагивает, когда Петрова, что идёт следом, по пути кладёт руку ей на талию и слегка сжимает. А потом, будто ни в чём не бывало, обходит девчонку справа и встаёт рядом с остальными одноклассницами. Жукова даже не успевает охуеть как следует, ведь в следующую секунду им рассказывают о том, что финальное испытание недели будет происходить на чёртовом теплоходе. Краем разума Ника понимает, что ей придется максимально постараться, иначе она вылетит уже на сегодняшнем выгоне за извечные провокации.       Боязнь за свою дальнейшую судьбу на проекте заставляет Жукову взять себя в руки, проснуться и сосредоточиться. Образ одноклассницы, конечно же, из её головы никуда не уходит, но Ника всеми силами загоняет его вглубь разума, слушая распределение ролей на сегодня. И, конечно же, именно ей, как человеку, который просто ненавидит готовить, достаётся роль повара. Жукова едва-едва усмехается, но недовольства не показывает — опять ведь кто-нибудь прикопается к недостаточно счастливому выражению её лица.       Из-за творящейся вокруг суматохи день проходит на удивление быстро и безболезненно — Ника практически не думает о Петровой, всеми силами стараясь выполнять задания. Когда испытание наконец заканчивается, Жукова прямо в форме выходит из каюты к остальным девочкам и тут же подмечает, что вечеринка уже успела повернуть куда-то не в то русло.       Ника прислушивается к музыке, играющей на теплоходе, подмечает одну из знакомых мелодий и улыбается довольно. А затем цепким взглядом осматривает одноклассниц — те, оказывается, уже явно навеселе. Кто-то бесстыдно танцует с гостями теплохода, вокруг снуют обалдевшие операторы, некоторые девочки со скоростью света уничтожают бокалы с алкоголем… А посреди всего этого, словно вишенка на торте, танцует в хлам пьяная Петрова.       И когда только успела.

этот лёгкий грустный джаз, подробно разъяснит

      Жукова с этой картины смеётся настолько громко, что все вокруг оборачиваются. Когда её вечно правильная одноклассница успела нажраться, она не знает, но зрелище перед ней открывается презабавное. Ещё спустя минуту смеха Ника подмечает, что операторы уже тут как тут: снимают Петрову крупным планом, а та даже этого не замечает, продолжая вливать в себя алкоголь.       Вероника думает, что ей похуй. Ну, вот, максимально похуй — Настю ведь всё равно не выгонят, разве что она получит нагоняй от преподавателей, и всё на этом. Нике бы о себе подумать и о своём месте на проекте — поэтому ей и похуй. И именно из-за своего похуизма она пробирается к однокласснице, ловко лавируя между пьяными людьми, а затем требовательно подхватывает девушку под руку.       — Пойдём со мной, — проговаривает Ника, пытаясь перекричать музыку.       — Отвали от меня, Жукова, — пьяная девушка уступать и заканчивать вечеринку так просто явно не собирается.       Вероника приподнимается на цыпочках, цепляется рукой за Настину и шею и быстро-быстро шепчет ей на ухо:       — Ты дура, блять, тебя же снимают. Пошли, пожалуйста.       Петрова воспринимает этот жест как-то иначе: пьяно усмехается и забавно дёргает бровями. Ника закатывает глаза недовольно, буквально проглатывая возмущённое: «Об одном только и думаешь». Хотя, если быть откровенной, она сама только об одном и думает.       Настя наконец кивает и позволяет девушке увести себя в сторону кают. Пьяные одноклассницы этого, конечно же, не замечают — впрочем, как и всегда. Ника тащит девушку за собой чуть ли не на буксире, но, конечно, с её позволения, иначе бы ей просто не хватило сил даже сдвинуть Петрову с места. Вероника открывает дверь в маленькую каюту, которую приметила ещё во время испытаний — там есть раковина, а значит, можно будет умыться.       Жукова буквально силой впихивает нихуя не соображающую девушку в эту каюту и прикрывает дверь с другой стороны. Терпеливо ждёт пару минут — слышится шум воды из крана — и выдыхает, чувствуя облегчение. А затем каюта резко открывается, и пьяная Настя за грудки притягивает девчонку к себе, тут же за её спиной закрывая дверь на защёлку.       Места настолько мало, что один человек едва поместится — чего уж говорить о двоих. Ледяная вода Петровой явно не помогла: она холодными от воды пальцами тут же хватает одноклассницу за шею и грубо целует, впечатывая в стену. Ника фыркает, не успевает среагировать и слегка бьётся головой о поверхность — но внимания на это особо не обращает, резко отвечая на поцелуй.       От Насти несёт дешёвым алкоголем и крепкими сигаретами — Жукова каждый раз удивляется тому, откуда эта девушка в строгих условиях школы постоянно умудряется добыть табак. Но сейчас ей, в принципе, плевать — так же, как и плевать Насте, которой, видимо, море по колено. Девушка дрожащими руками пытается пробраться под поварскую форму, путается в ткани, хмурится и встречается с абсолютно трезвым насмешливым взглядом. Ника усмехается, мягко отстраняет ладони одноклассницы, а сама ловко открывает защёлку позади её спины.       — Успокойся, блять, — девчонка смеётся уже громче, глядя на ничего не понимающую Настю. — Умойся и приди в себя, я прикрою.       А затем выскальзывает из каюты, возвращаясь в общий зал и всё ещё чувствуя легкое покалывание губ от недавнего поцелуя.       Больше Настя в её поле зрения не попадает, однако, когда девушки садятся обратно в машину, Жукова обращает внимание, что одноклассница уже практически не пьяна, а взгляд её расфокусирован гораздо меньше, чем несколько часов назад.

***

      Наступает вечер — правда, наступает он, кажется, прямо на Нику. Она стоит на балконе, пытаясь унять дрожь в руках и коленях: впереди съёмка выгона, а она, конечно же, под угрозой отчисления. Несмотря на общие старания, долг покрыть им не удалось, а значит, сегодня уйдут сразу две участницы. Ника вздрагивает, обхватывает плечи руками и смотрит вниз с высоты второго этажа — во дворе уже никого нет, ведь все съёмки из-за холода были перенесены в помещение.       Жукова слышит звук приоткрывшейся двери и, даже не оборачиваясь, спрашивает:       — Как думаешь, кого сегодня выгонят?       Настя улыбается, подходит ближе, уже привычно свешивает руки через перила балкона — спиздила эту привычку у одноклассницы — и прикуривает сигарету, которую до этого держала в ладонях.       — Надеюсь, что тебя, — фыркает беззлобно, затягиваясь.       — Врёшь, — смеётся Ника.       Петрова не отвечает: оглядывается воровато, смотрит сквозь стекло балконной двери на одноклассниц, что, как обычно, толпой сидят в комнате и страдают хуйнёй. Им абсолютно плевать на то, что девушка курит прямо на балконе: не она первая, не она последняя. Настя наклоняется чуть ближе к девчонке, затягивается снова, выдыхает плотный клуб дыма.       А затем шепчет:       — Я пиздецки сильно хочу тебя поцеловать.       Ника смущённо выдыхает, приподнимает брови и поворачивает голову, глядя на одноклассницу исподлобья. Эта фраза выбивает весь воздух из лёгких, посылая по позвоночнику раздражающую дрожь — Жукова прикусывает нижнюю губу и аккуратно забирает из рук девушки сигарету.       Больше они ничего не говорят — Ника только делает затяжку и отрицательно качает головой, всем своим видом показывая, что сейчас не время и не место для таких разговоров. Настя кивает: сама всё прекрасно понимает. Только стоит молча и ждёт, пока девчонка сделает пару затяжек и отдаст сигарету обратно. В тот момент, когда Жукова возвращает сигарету, Настя будто бы невзначай проводит кончиками пальцев по её запястью, чувствуя, как её руки слегка подрагивают. А затем, как обычно, надменно ухмыляется, докуривает в две быстрых затяжки, бросает горящий бычок вниз с балкона и, развернувшись, снова уходит.

как вокруг была лишь грязь, которая нам грозит.

      Ника, конечно, иногда бывает наивна в своих суждениях, но сейчас шестое чувство ей подсказывает, что сегодня выгонят именно её. А это чувство, как помнится, никогда не обманывает. Ощущая на языке терпкий привкус дешёвого табака, а на руке остатки такого странного прикосновения, девчонка хмурится.       В этот вечер Ника думает, что, кажется, это была их последняя сигарета, раскуренная на двоих.

***

      Когда Жукову наконец выгоняют, все в школе облегченно выдыхают — абсолютно все, включая Настю. Ника, которая абсолютно была к этому готова, всё равно размазывает косметику по лицу, чувствуя подступающую истерику. Она медленно собирает вещи, оттягивая момент, ведь абсолютно не знает, что делать дальше. Возвращаться придётся прямиком в Уфу, к своему мужу, в их общую квартиру.       Ах, да, у неё же есть муж.       Вот чёрт.       Воспоминания о всех пройденных в школе испытаниях всё равно вызывают слезы: как бы её ни ненавидели в коллективе, она-то всё равно успела ко всему этому привязаться. Ника обречённо снимает форму, переодеваясь в вещи, в которых приехала — и в этот момент, не сдержавшись, прячет лицо в ладонях.       — Сама же виновата, — безразлично фыркает Настя, что сидит на дальней кровати и меланхолично наблюдает за происходящим.       Одноклассницы вокруг согласно кивают: даже Тина, что также собирает вещи. Ника стирает с лица размазанную тушь и неожиданно чувствует подступающую злость. Она, дёрнувшись, бросает остатки вещей в чемодан, с трудом закрывает его и проходит вперёд, становясь посреди комнаты. Смотрит на Настю злобно-злобно — та, как всегда, пожимает плечами.       — Может, тогда, расскажем всем о том, в чём ты виновата? — кричит девчонка, чувствуя, как эмоции берут верх над разумом.       Петрова тут же подрывается и угрожающе двигается вперёд, сжав кулаки. Одноклассницы вокруг смотрят на разворачивающийся спектакль практически не моргая — никто не может и слова проронить, но ни одна из девушек, слава богу, не понимает, о чём речь.       — Заткнись, — еле слышно шипит Настя.       — А что? — Жукова всплескивает руками. — Ударишь меня, как обычно? Или тра…       Договорить девчонка не успевает: резкий удар кулака быстро возвращает её на своё место, морально опрокидывая на лопатки. На щеке, что только начала заживать, виднеется красный след, который обязательно позже превратится в полноценный синяк.

и ты так легко осмелился всё это прекратить.

      Ника всхлипывает, но не от боли, а скорее от обиды — прижимает руку к болящей щеке, что стремительно опухает. Слишком наивно было надеяться, что Петрова не поступит так, как поступает всегда и со всеми — и осознание этого со свистом выбивает почву из-под ног.       — Я же сказала тебе заткнуться, — фыркает Петрова, разжимая кулаки.       А затем, подойдя ещё чуть ближе, шепчет:       — Не надо думать, что ты особенная, ладно?       Жукова усмехается, отходит обратно, подхватывает свой чемодан и медленно плетётся в сторону выхода из комнаты. Слёз даже нет особо: внутри только уже привычное, абсолютное ничего. Возвращение к этому состоянию пугает — девушка слабо выдыхает, когда тихонько прикрывает за собой дверь и спускается вниз по лестнице, направляясь к выходу. Щека чертовски сильно болит, но Ника на это даже не обращает внимания.       Очередной удар от одноклассницы очень ловко возвращает её с небес на землю — Вероника думает, что это будет ей уроком. Может, наконец научится не привязываться к людям за пару-тройку дней и перестанет питать ложные надежды. Подойдя к чёрной машине, девушка ещё пару секунд смотрит на школу, а затем, махнув рукой, садится в автомобиль — и понятия не имеет, что будет делать дальше.

мне так долго не верилось, как бы объяснить.

      После отъезда сразу двух одноклассниц Петрова усмехается на камеру, говоря о том, как она рада уходу самой раздражающей участницы проекта. Это, конечно же, правда — Ника её неимоверно бесит, и без неё здесь будет куда спокойнее. Без неё снизится количество драк, истерик и провокаций, а Петрова обязательно дойдёт до финала: привыкла ведь добиваться того, чего хочет.       В эту ночь Настя думает, что, кажется, проебала что-то чертовски важное.       Вот только, как бы ни старалась, никак не может понять, что именно.