Вольные птицы

— Овчинников говорит, что его хотят уволить. — Сказал Серхио, едва поспевая за несущимся по коридору Игорем. — Его можно понять, это дело проело плешь не одному чиновнику, и что-то подобное витает в воздухе. — Прояви снисходительность. На нем сейчас столько всего висит. — Я проявляю, но под его раздачу попадают все. Если так пойдёт дальше, то я уволюсь раньше. — Твои угрозы, как дополнительная головная боль ему явно сейчас не нужны. — Ты должен хотя бы обрисовать усечённый круг подозреваемых. Что-то что мы сможем предъявить в качестве результатов работы, иначе нас тут всех под нож пустят. — Не имею привычки тыкать пальцем в первого попавшегося, чтобы прикрыть свою или чужую задницу. Пусть даже это задница Овчинникова. Я предпочитаю перестраховываться и доводить дело до конца. — Твёрдо ответил Акинфеев и услышал за своей спиной вздох Рамоса. — Согласен, но меня не покидает ощущение, что мы топчемся на месте. Интервью не дало никаких результатов, наш маньяк по прежнему прячется у себя в подвале вместе с Кучаевым и дай бог, чтобы тот ещё был вменяемым. Игорь не ответил, задумавшись о чём-то своём, и Серхио ненадолго замолчал. — Может, встретимся вечером у тебя в отеле и устроим мозговой штурм? Предложение было столь неожиданным, что Акинфеев резко остановился. Не успевший за его внезапными решениями Рамос врезался ему в спину, и как-то по-детски ойкнул. Игорь обернулся, всеми силами стараясь придать своему голосу непринуждённость. — Да, конечно. Но тогда лучше в спальне. На лице Серхио промелькнула настолько хитрая полуулыбка, что Акинфеев тут же принялся оправдываться: — В номере нам никто не помешает, а спальня больше гостиной, там есть где бумаги на полу разложить… — Разумеется. Разложить на полу… бумаги… Хорошо, давай в девять. Я как раз успею заехать домой, принять душ, привести себя в порядок и покормить кота. — Кота? — Ну да, помнишь, ты спрашивал? Я сказал, что у меня есть домашнее животное и это кот. Тебя это удивляет? Игорь немного подумал и помотал головой. — Нет, это очень логично. Колец у тебя нет, значит ты не женат и не обручён, а значит, вероятно, живёшь один. В то же время ты же болтаешь без умолку, тебе нужна компания, ты не привык находиться один. От собак слишком много мусора, а представить тебя у клетки с хомяком я не могу, остаются кошки. Они грациозные, своенравные и независимые. Совсем, как ты. Рамос рассмеялся. — Я считал, Шерлок Холмс с его подписывающим взглядом — это выдумка Гэттиса и Моффата. — Кого? — Переспросил Акинфеев, и Серхио одарил его снисходительной улыбкой, обгоняя его и первым сворачивая за угол. — А говорил, телевизор смотришь. Они подошли к комнате, в которой расположились хакеры. Рамос для приличия пару раз ударил костяшками пальцев в дверь, и распахнул её. Ильзат сидел, уткнувшись в монитор, а Кирилл возился с принтером. Они оба обернулись, но на этот раз Кирилл опередил Ильзата. Последний, как показалось Игорю, бросив на них взгляд, отчего-то стыдливо уткнулся глазами в пол. — Все отлично, ребят? — Бросил Игорь. — Лучше не бывает! — Быстро, но немного нервно ответил Кирилл и отошёл подальше от Ильзата к своему компьютеру. Только сейчас Игорь понял, что на его рубашке расстёгнуто пуговиц больше, чем полагается при просто жаркой погоде. Серхио кашлянул, и Акинфеев отмер, выбрав вариант забивать голову делом, а не отвлечённым анализом ситуации. Львиную долю этого ресурса и без того съедал испанец. — Ильзат, у тебя ведь есть тот список всех жителей города, владеющих серыми и серебристыми лексусами? — Да, конечно. — Сможешь отредактировать этот список по фильтру? — Не вопрос. Ахметов оживился, вновь повернувшись к монитору и принявшись что-то быстро набирать на клавиатуре. Через мгновение экран покрылся тремя рядами имён мелким шрифтом. Заинтересованный в процессе Кирилл подкатился к ним на своём стуле, так же бессмысленно пробегая глазами бесконечный список. Все пуговицы на его рубашке были застёгнуты под самый воротник. — Сколько их сейчас? — Двадцать одна тысяча с мелочью. — Многовато. — Протянул Серхио. Воспользовавшись тем, что Кирилл рядом, Игорь достал из кармана свой телефон и протянул его хакеру. — Там в сообщении от Александра Головина четыре фотографии, пока мы тут разбираемся, можешь мне их распечатать? — Конечно, могу. Судя по кислому выражению лица Набабкина, тот с трудом мирился, что ему поручают такой низкоквалифицированный труд. Быстро забрав у Игоря телефон, он оттолкнулся от стола и покатился назад к своему компьютеру. Акинфеев слышал, как он тяжело застучал по клавиатуре, громко и медленно щёлкал мышкой и периодически вздыхал. Принтер в углу комнаты зашумел. — Ильзат, теперь мне нужно отсортировать этот список, чтобы в него вошли подозреваемые возрастом от двадцати пяти до тридцати пяти лет. — Готово. Чуть больше двух тысяч. — Уже лучше. Теперь оставь тех, кто имеет в собственности или прописан в частном доме. Не таунхаусе. Соседей быть не должно. В идеале должна быть большая придомовая территория, но сомнительные варианты оставь. На это уйдёт чуть больше времени, подобное так быстро не отсортируешь. — Я в тебя верю. Если что — бери в помощь Кирилла. — Окей. — Согласился Ахметов. — Что-то ещё? — Да, ты писал, что раскопал сайт на котором познакомились Костя и наш маньяк. Удалось найти переписку? Ильзат сокрушённо покачал головой. — Нет, сайт довольно специфический, удивлён, как туда занесло Кучаева. Там в основном об одноразовом сексе договариваются. Или о каком-то стрёмном извращении. Сайт гарантирует полную анонимность. После завершения сессии протокол стирается, если что-то и уходит на серверы, то эти ребята профессионально подчищают хвосты. Интернет помнит всё, но здесь кто-то вызвал локальный Альцгеймер. Принтер наконец-то затих, и Кирилл протянул Игорю его фотографии, вместе с телефоном. — Понятно, но я буду не в обиде, если ты попробуешь атаковать их серверы ещё раз. На всякий случай. Игорь забрал готовые распечатки, и они с Серхио вышли из комнаты.

***

— Доброе утро, воробей! Костя с трудом разлепил глаза и увидел улыбающееся лицо Дани. Он больше не казался ему красавчиком с обложки. Нет, внешне в Дане ничего не поменялось, но его улыбка вызывала теперь только ненависть. Страха не было. Накануне Кучаев заставил себя съесть всё, что принёс Федя, даже не смотря на то, что после этого хотелось срочно опорожнить желудок и вымыть его с мылом. Он пихал в себя еду, словно лекарство, мечтая сбежать от реальности в наркотический туман. Но, по пробуждению ощутил себя настолько разбитым и обессиленным, что пожалел об этом. Болела голова, губы пересохли и их стянуло коркой, тело ощущалось каким-то чужим. Костя помнил, как после ухода Феди всё же подобрал одеяло и, завернувшись в него, лёг прямо на пол, сразу проваливаясь в забытьё. Он и сейчас находился в том же самом углу, вжимаясь в холодную плитку стены онемевшей спиной. Даня подошёл к нему ближе и присел на корточки. Сил не было даже, чтобы поднять голову. Мысли текли вяло, перед глазами всё расплывалось. — Эй, воробей, хочешь пить? Кости хватило на то, чтобы издать какой-то нечленораздельный звук. Даня осторожно поднял его с пола, усадив у стены и, придерживая ему голову, поднёс к его губам небольшую бутылку с водой. Кучаев сделал один жадный глоток, затем другой. Вода была холодная и, почему-то, отдавала содой. Костя сразу же подумал, что в неё, как и в еду, наверняка что-то подмешано, но ему было всё равно. В голове самую малость прояснилось. Даня отнял бутылку от его губ и закрутил крышку. Он приподнял пальцами Костин подбородок, так, чтобы у того не осталось иного выбора, кроме как смотреть ему в лицо. Я придумал, что мне с тобой сделать. Кучаев почувствовал, как у него сдавило горло. — Пожалуйста, не надо. Хватит, прошу тебя. Я сделаю всё, что хочешь, просто отпусти меня, я никому не скажу… — Послушай себя, сначала ты не мог поверить в то, что это произошло с тобой, затем должна была идти злоба, но назовём это надеждой. Теперь ты начал торговаться. Ты молодец, воробей. Другие гораздо раньше стали умолять меня. Ты сильный, но совсем скоро ты поймёшь, что торговаться бессмысленно, надежда иссякнет, и начнётся депрессия. Это обычно самый длительный период. И, наконец, ты сломаешься. Я жду не дождусь. Две крупные капли прочертили дорожки по щекам Кости. — Пожалуйста, прошу… Он ненавидел себя за эти мольбы, но был готов ползать перед Даней на коленях и есть с его рук, лишь бы избавиться от неотвратимой расплаты, которая его ждала. Даня придумал ему наказание, и ничто не могло помешать ему воплотить её в жизнь. — Воробей, лечь на кровать. Костя неуверенно поднялся на ноги. Опухшее колено не желало разгибаться до конца, и его ощутимо повело в сторону. Он ударился плечом о стену, закрыл глаза и подождал, пока комната станет вращаться вокруг него чуть медленнее. Глубоко вздохнув, он задержал дыхание и сделал хромающий шаг к кровати, затем второй. Кучаев почти что физически ощущал, как Даня смотрит ему в спину. Ему хотелось обернуться на него, посмотреть в глаза, попробовать переубедить его ещё раз… Он понимал бессмысленность своих желаний, а апатия, хоть немного и отпустила, всё ещё притупляла эмоции, и Костя просто продолжал осторожно переступать ногами, приближаясь к кровати. Неожиданно одна нога зацепилась за другую. Костя даже не сумел расставить руки в стороны, чтобы попробовать удержать равновесие. С его заторможенной реакцией это было попросту невозможно сделать. Ему казалось, что он падает очень медленно, словно в замедленной съёмке, в которой к его лицу покадрово приближались белые квадраты плитки. Он зажмурился, ожидая удара, но, вместо этого, его подхватили на руки. Кучаев открыл глаза, глядя в обеспокоенное лицо Дани, на мгновение возвращаясь в заснеженный вечер, когда он впервые его увидел. Как же он тогда радовался… Жар неожиданно ударил в солнечное сплетение, и Костя почувствовал, как тугой узел внизу живота стремительно перетекает к нему в яйца. Голова оставалась пустой, тело реагировало само, и, Костя как-то отрешённо понял, что же именно было подмешано в бутылку с водой. Он почти привык к тому, что был постоянно обнажён, но теперь находиться так близко к другому парню с каменной эрекцией было некомфортно. Даня сидел на коленях, крепко и в то же время нежно прижимая его к своей груди. Он был очень горячим, жар от ладоней, казалось, мог спалить кожу. Даня мягко провёл пальцами по его щеке, потрогал скулу и нос. — Всё хорошо? Не ударился? Костя застыл в его объятьях, забывая о дискомфорте. Даня говорил не так, как обычно. Он… переживал за него? Впервые с того момента, как Костя оказался запертым в этом подвале, он почувствовал, что тому на него не всё равно. Стало невыносимо, до слёз обидно. С какой бы радостью он просыпался бы по утрам под этот заботливый голос, смотрел бы на это встревоженное лицо… но природа зачем-то отдала их психопату, который дарил ему только боль и страх. — Повезло. Мог сломать челюсть и это бы нам помешало. — Даня поднялся на ноги, помогая Кучаеву встать, и скомандовал: — Ложись на кровать. Беспокойство улетучилось без следа, голос Дани вновь приобрёл холодные металлические нотки. Костя, всё так же шатаясь, добрался до кровати, без сил рухнув на неё лицом вниз. Нос уткнулся в холодный пластик, член неудобно зажало бедром. Его мутило, голова кружилась так, словно он нашёл винный магазин и выпил его весь. Он почти не почувствовал, когда Даня положил его так и оставшиеся за пределами кровати ноги на матрас, как затянул ремни на щиколотках и голенях, растянув, будто на дыбе, и оставив его лежать на животе. Вновь появился кардиомонитор, обхватив пластиковой манжетой его запястье. По комнате разнёсся громкий, редкий писк. Пульс у Кости всё ещё был ровным и нечастым из-за подмешанных в еду успокоительных. Без них он уже давно, наверное, сошёл бы с ума. — Может, так было бы лучше? Костя хотел поднять голову, чтобы увидеть, кто это сказал, но та оказалась слишком тяжёлой. Тогда он дёрнул руками, только убедившись, что не сможет оттолкнуться ими от матраса. Ремни растягивали его так, что начинало ныть под коленями и в сгибе локтя. Он был уверен, что это был не голос Дани. Сюда пробрался Федя? Ему ужасно захотелось позвать его, чтобы он пришёл и заговорил с ним, чтобы он не был один. Кучаев почти что открыл рот, но внезапно до него дошло, что это был его собственный голос. Идиот… Он почти произнёс Федино имя вслух. Если бы Даня услышал, если бы узнал, что Костя знает его имя, что они общаются, он мог очень сильно разозлиться. На них обоих. Он мог снова избить его тростью, или Федю. Или запереть Федю, запретив ему спускаться в подвал и давать ему еду. Костя скосил глаза и посмотрел в чёрный зрачок камеры. Он представил, как Даня сидит в другой комнате с четырьмя телевизорами и смотрит, как он начинает биться о стены, сходя с ума от голода, слушает его крики, пока он не падает без сил на пол, оставаясь в одной позе, с каждым днём высыхая и превращаясь в мумию. Нет, нет, мысли бестолковые. Ему нужно было собраться, сосредоточиться на том, что происходит в реальности. Костя услышал в коридоре шаги Дани, и несколько раз моргнул, чтобы вернуть расфокусированному зрению хоть какую-нибудь чёткость. Вместе с шагами слышался лязг чего-то металлического. Даня вошёл в комнату, толкая перед собой стеллажик. Как и в прошлый раз, он поставил его прямо напротив Костиного лица, чтобы тот мог видеть, что он берёт с полок. На этот раз на них был другой набор инструментов. На нижней всё так же стояла пара бутылок — над краем матраса торчали их горлышки с пластиковыми синими крышками, на средней Костя увидел небольшой нож, резиновый жгут, несколько шприцов и стеклянных баночек с этикетками, какой-то тюбик с кремом. На верхней же лежал большой моток ниток, несколько толстых швейных игл и стояли две пластиковые плошки, над краями которых торчали маленькие бурые пёрышки. — Воробей, ты плохо поступил, тебе запрещено убегать. — Пожалуйста, я больше не буду… — Едва слышно просипел Костя, ощущая смутную тревогу, пробившуюся сквозь наркотический туман. — Конечно не будешь, ты уже всё сам понял, именно поэтому, я решил тебя не наказывать, а наоборот сделать тебе приятное. Иногда пряник оказывается полезнее кнута. Даня очень по-доброму улыбнулся и принялся затягивать резиновый жгут на руке Кости. После того, как он сделал укол, пульс снова скакнул выше сотни, кардиомонитор зашёлся в писке, и Кучаева вновь накрыла эйфория. Но, не смотря на все слова Дани, эта эйфория сопровождалась ужасом. Костя почувствовал, как разгорается пожар в повреждённом колене. Всю кожу словно наэлектризовали. Он резко задышал, и уставился на Даню. Страх медленно брал над ним верх. Даня взял с тележки швейную иглу. Он положил руку Косте на затылок и медленно провёл кончиком иглы по его губам. Тот крепко зажмурил глаза, ожидая резкой нестерпимой боли. — Нет… это не то, совсем не то… — Тихо пробормотал Даня, и давление острия на кожу пропало. Даня отложил иглу обратно, и двумя пальцами вытащил из тарелки маленькую мёртвую птичку. Она была встрёпанная, перья торчали в беспорядке, короткий клюв был так широко открыт, что из него выпал язык. — Знаешь, что это за птица? — Спросил Даня, ближе поднеся воробья к Костиному лицу. — В своё время он нам понадобится. Я положу его тебе в рот и зашью внутри. Иголку ты уже видел. Нужно сделать не менее двенадцати отверстий, иначе стежки получатся слишком редкими и он улетит. Он подарит тебе свободу, но сначала мне нужно освободить твою голову ото всех ненужных мыслей. Костя посмотрел на воробья в руках Дани, и сердце его забилось, как бешеное, готовое взорваться прямо в эту минуту. Он знал, что именно так Даня и сделает. Он проделывал это уже четыре раза. Сначала сводил с ума, освобождая, по его словам, «ото всех ненужных мыслей», затем зашивал во рту птицу и отпускал. Он не зря называл его воробьём, когда всё закончится, именно эту птицу достанут изо рта его агонизирующего в безумии тела. Но, было ведь что-то ещё… Даня положил птичку обратно в миску, и вновь заговорил. — Ты знаешь, что существует предание, будто бы это воробей носил гвозди к кресту с распятым Иисусом? За это Бог проклял весь их род и связал им ноги невидимыми нитями, чтобы они больше никогда не могли ходить. Только прыгать. — Даня повернул голову, разглядывая широко разведённые и привязанные к спинке кровати ноги Кучаева. Протянув руку он провёл пальцем под тем коленом, которое несколько раз приняло на себя удар трости. — Не стоит обманывать проклятия, наложенные самим Богом. Придётся сделать так, чтобы ты тоже больше не смог ходить. Костя слушал молча, не прерывая Даню ни единым звуком, если не считать его прерывистого дыхания, да писк кардиомонитора, который отмерял его участившийся сердечный ритм. Его будущее становилось всё более конкретным. Даня сделает его инвалидом, не только умственно, но и физически. И никто ему не помешает. Всё, что Кучаев мог ему ответить, всё, что он мог сделать, это постараться не сойти с ума и остаться в живых как можно дольше, в надежде, что полиции всё же удастся его найти и освободить. Но он уже не был уверен, что это в его силах. — Не волнуйся, я не собираюсь отрезать или что-либо делать с твоими ногами сегодня. Сегодня у меня для тебя кое-что особенное… Даня потянулся к стеллажу и взял с него тот самый тюбик, как показалось Косте, крема. Легко открутив крышку, он выдавил что-то прозрачное и гелеобразное себе на ладонь, перетирая это между пальцами. Заведя руку куда-то Кучаеву за спину, он скользнул пальцами между его ягодиц, размазывая тающий от тепла его тела гель. Замерев от мгновенного осознания, о каком же прянике говорил Даня, Костя даже перестал дышать. Это должно было произойти, он же слышал, что все жертвы подвергались сексуальному насилию, но даже не мог представить, что это произойдёт и с ним. Он просто запрещал себе об этом думать. Костю затрясло. Он дёрнулся, до скрипа натянув кожаные ремешки, и те глубоко врезались ему в кожу. Чувство было такое, словно запястья наживую пытались перепилить ржавой пилой. Воздух окаменел в лёгких, выпуская из горла лишь сдавленные хрипы. Костя силился отползти в сторону, стиснув зубы от напряжения и прекратив извиваться только когда, забывшись, попытался согнуть получившую увечье ногу. Колено взорвалось фейерверком боли, усиленным действием наркотиков, и Кучаева выгнуло на кровати. Он закричал. — Нет! Нет, нет, нет! Даня положил вторую руку Косте на плечи, прижимая его к кровати, и наклонившись, прошептал ему в ухо: — Да. Пальцы легко скользнули внутрь тела, и Кучаев завыл. Пульс подскочил до ста сорока, кардиомонитор заистерил частым писком, и это ещё не было боли. Костя знал, что она появится. Он помнил, как потерял сознание от простого, хоть и сильного, укуса в шею, а ведь боль от проникновения будет куда сильнее. Он пытался подавить нарастающую панику, до скрипа сжимая челюсти, — не в его интересах было мешать Дане подготавливать его, — но чувство неминуемой грозящей ему опасности вгрызалось в голову единственным желанием. Бежать, ему нужно бежать. Кучаева вновь затошнило. Чужие прикосновения выворачивали наизнанку. Он предпринял очередную безуспешную попытку успокоиться, чтобы защитить свой бьющийся в агонии разум. Это просто боль, не важно где она. Ему всё равно будет больно, будут его насиловать или отрезать пальцы. И ему всё равно будет страшно, потому что это действие наркотика, он ничего не сможет с этим поделать, ему нужно просто это пережить. Руки Дани пропали. Костя с трудом совладал со вспышкой слепого ужаса, уткнувшись лицом в плёнку и закрыв глаза. Он ничего не слышал за грохотом собственного сердца в ушах. Ему хотелось просто отключиться, перестать существовать здесь и сейчас. Он готов был начать молиться, если это могло бы ему помочь. Край матраса рядом с Костиным бедром прогнулся, и сверху к нему прижалось горячее тяжёлое тело. Плечо обожгло жаром чужих губ, и кожу мгновенно покрыло мелкими капельками пота. Между ягодиц скользнуло в остатках смазки что-то твёрдое, Кучаев снова задёргался, не в силах даже разжать сведённую судорогой челюсть, и замычал сквозь зубы. Он знал, что будет дальше, и был в ужасе. Чужие руки обняли его поперёк груди, снизу ударило болью, и мир превратился в точку. Страх пропал. Ему не осталось места в агонизирующем теле, он выплеснулся из глаз обжигающе горячими каплями. Косте казалось, что через каждую клеточку его тела пропустили электрический ток чудовищной силы. Боль приходила к нему толчками, вспышками погружая мир в темноту, вгрызаясь в позвоночник и оглушая его собственным криком. Реальность его не отпускала, спасительное забытьё не желало забирать его с собой, оставляя прочувствовать весь процесс до конца. Иногда боль словно выключалась, и Костя подозревал, что его нервы начинают давать сбой, не выдерживая нагрузок. Должно быть он уже сходил с ума, у него начались галлюцинации, потому что в минуты затишья, помимо жара в искусанных Даней плечах, он отчётливо чувствовал вспышки удовольствия от того, что собственный член скользил по плёнке в натёкшей под ним луже растаявшего геля. Это было неправильное, противоестественное удовольствие, приносящее вместо наслаждение только отвращение. Костя больше не мог кричать. Его голова безвольно лежала на плёнке, дёргаясь от ритмичных движений Дани и размазывая щекой небольшую лужицу слюны. Он тонул в целом океане боли, бушующего вокруг него с шипением трущегося о его тело битого стекла. Только изредка доносился стон, когда его накрывала очередная волна, в попытках утопить окончательно. В глазах начало темнеть. Наконец Кучаев услышал, как Даня зашептал что-то ему в ухо. Он ускорился, в последний раз вбивая себя в разбитое тело под собой, и замер. Его тяжёлое дыхание обжигало Косте лопатку, но он вряд ли мог осознать это. Он едва не плакал от мысли, что всё наконец-то закончилось. Даня чуть переместился и просунул руку Косте под живот. — Теперь твоя очередь. Прикосновение горячей ладони к болезненной эрекции ощущалось ударом молотка в пах. Костя дёрнулся, словно вынырнув из кошмара, с хрипом хватая ртом воздух. Пара движений и, вместе с волной эйфории, мир наконец-то отключился.